Бурдуков, человек наблюдательный, так впоследствии выразит своё первое впечатление о личности случайного попутчика: «Русский офицер, скачущий с Амура через всю Монголию, не имеющий при себе ни постели, ни запасной одежды, ни продовольствия, производил странное впечатление». По дороге, долгой и длинной, путники разговорились:
— Господин барон. Зачем вам надо в Кобдо?
— Хочу поступить на военную службу к местному князю Дамби-Джамцану. Я узнал о нём из газет.
— Для чего?
— Чтобы вместе с ним громить китайцев.
— А чем вас привлёк именно Дамби-Джамцан? Ведь есть и другие степные князья, которые воюют с китайцами?
— Дамби-Джамцан мне видится истинным азиатским вождём. Я думаю, он связан с потусторонними силами.
— С чем?
— С духами Востока. Вы знакомы лично с Дамби-Джамцаном?
— Конечно. Его кочевья, как он их заимел, соседствуют с моей факторией. Я ему не раз доставлял наши сибирские товары: чугунки, топоры, ножи и прочее железо. Он мне даже сказал, что собирается купить какие-то сельскохозяйственные машины.
— Это зря. Монголам не надо лезть в европейскую цивилизацию. Степных азиатов это может погубить.
— Почему же погубить, если они захотят пахать свою степь?
— Кочевник, каким он был ещё за столетия до Чингисхана, не должен менять своего образа и смысла жизни.
— А что его может удержать в таком желании?
— Их духи. Они степные.
— Вряд ли сам Дамби-Джамцан так считает. К тому же он, как говорят, не монгол. Хотя степные языки знает отменно, равно как буддистские законы и монгольские обычаи.
— Тогда кто он, этот князь? Что вы о нём слышали?
— О его происхождении слухи ходят самые разные. Называют его сами монголы просто Джа-ламой, но с подчёркнутым почётом. Одни говорят, что он наш россиянин, астраханский калмык Амур Санаев. Другие — что торгуют Палден.
— А где он родился, этот буддистский лама в княжеском обличье?
— Здесь все слухи сходятся в одном: Дамби-Джамцан родился в России. У нас, в отечестве.
— Так и в газетах писали. Однако те же газетчики пишут, что Джа-лама — фигура таинственная и мифическая.
— Здесь газетчики говорят чистую правду. Имя Джа-ламы в степях от Байкала до Великой Китайской стены, от Гималаев до киргизских степей в нашем Туркестане имеет магическое воздействие на степняков. Я В атом сам не раз убеждался.
— Так кто же он, по-вашему?
— По-моему, Дамби-Джамцан просто разбойник и странствующий буддистский монах.
— На кого он смахивает из наших? На Стеньку Разина или на донского казака Пугачёва?
— Ни на того, ни на другого. Это беглый монах Григорий Отрепьев, добравшийся до шапки Мономаха.
— Князь, как пишут газеты, сегодня силён собственным войском и богат среди подобных ему монгольских князей? Так ли это в действительности?
— Сейчас у него около двух тысяч семей пастухов, которые стали его данниками. И масса слуг, которые неизвестно чем заняты с восхода до захода солнца. Просто удивляюсь, зачем буддистскому монаху в княжеском халате столько слуг в степи.
— А войско?
— Несколько сотен конных солдат-цэриков. Всех их он одел в русскую военную форму. Сам носит под халатом наш армейский офицерский мундир.
— А звание какое?
— Не знаю. Под шёлковым халатом звёзд на погонах не видно. Но они на его плечах есть.
— Пишут, что он очень суров, этот Джа-лама?
— Да, это действительно так. Он враг пьянства, сам не пьёт и не курит. Уличённых в пьянстве лам насильно расстригает и превращает в своих послушных цэриков.
— Чем же он держит солдат в повиновении?
— Чем держит? Да только суровостью наказаний за самую малую провинность. Лупит их плётками так, что крик по всему Кобдо стоит. Собственноручно пытает своих врагов, вырезает у них со спины полосы кожи. Жуть азиатская.
— Знамя армия князя имеет?
— Имеет. Ещё какое — из золотой парчи. Он его освятил по древнему монгольскому обычаю.
— Это как?
— Приказал зарубить у подножия знаменного древка пленного китайского солдата. Его кровью и освятили раззолоченное боевое знамя...
Путь из Улясутая до Кобдо был долог. На привалах, перед тем как расположиться на ночлег, Унгерн добросовестно записывал монгольские слова и с помощью Бурдукова учился объясняться на языке степного народа. К предстоящей военной службе у князя Дамби-Джамцана барон готовился самым серьёзным образом. Естественно, казачий сотник рассчитывал только на командную должность. Солдат Джа-лама мог набрать и из пастухов-данников, и среди разных степных бродяг.
По пути Бурдуков убедился, что такой человек, как его спутник, не пропадёт ни в степи, ни в тайге. Стрелял он метко, на каждом ночлеге монгол — улачи свежевал то косулю, то подстреленного в камышах у одного из многочисленных озёр кабана. При этом барон высказывал полнейшее презрение к любым путевым удобствам, устраиваясь спать прямо на земле у тлеющего костра, подложив под голову седло, снятое со своего коня. Не заботился он и о чистоте своей одежды.
Когда путники садились на коней и небольшой стенной караван из десятка верховых и вьючных лошадей продолжал свой путь, изредка встречая юрты пастухов, Унгерн заводил вновь разговор о Джа-ламе. Он всё больше интересовался мифической стороной личности монгольского князя. Или, говоря иначе, силой его магического влияния на степняков, которые по природе своей были большими мистиками;
— Скажите, Бурдуков, Джа-лама попадался когда-нибудь в руки своих врагов-китайцев?
— Попадался, но давненько уже. Кажется, году в 1890-м.
— И чем тогда дело закончилось?
— Дамби-Джамцан тогда был просто бродячим монахом. Китайцы держали его в тюрьме недолго и вскоре выпустили.
— Чем он после этого занялся? Опять бродячей жизнью?
— А чем же ещё? Он исходил и изъездил ещё до этого, почитай, всю Центральную Азию. Жил в Тибете, много лет провёл в знаменитом монастыре Дре-Пунья в Лхасе. Добирался даже до Индии. Побывал и в Пекине. Служил там у чиновника, составлявшего при императорском дворе календари.
— А что заставило бродячего буддистского монаха появиться в столице Срединной империи?
— Джа-ламу преследовали в Лхасе. Вот он и бежал с Тибета в Китай.
— За что преследовали?
— В пылу, как у нас говорится, богословского спора он схватился за нож и убил своего соседа по монастырской келье. Потому и пришлось скрываться подальше от Лхасы.
— Правда, что монголы верят в то, что этому новоявленному князю покровительствуют злые духи — мангысы?
— Сущая правда.
— А когда Джа-лама впервые появился в Монголии?
— Говорят, что он каким-то неведомым путём оказался в местных степях из России. Ещё мальчиком стал послушником в известном монастыре Долон-Нор. Оттуда и пошла его жизнь бродячего буддистского монаха.
— А когда он опять вернулся в Монголию?
— В 1900 году он прибился к экспедиции географа Козлова, назвал себя Ширет-ламой. Под этим именем вновь побывал в Лхасе, некоторое время пожил в Кобдо, А потом опять куда-то исчез, чтобы вернуться в Монголию, где князья и пастухи уже воевали против китайцев...
О монгольско-китайской войне казачий сотник барон Унгерн-Штернберг знал много подробностей. В том числе и из той оперативной информации, которая поступала в Благовещенск, в штаб Амурского казачьего войска. Китайские войска занимали Кобдскую крепость, контролируя оттуда весь северо-запад Халхи. В 1912 году конные отряды правительства Урги осадили Кобдо. В тот год Джа-лама вновь появился в Монголии. И не где-нибудь, а в стане осадных ургинских войск под Кобдской крепостью.
Здесь бродячий монах, блиставший своей несомненной буддистской учёности, произвёл сильное впечатление на монгольских князей и их воинов-цэриков. В самый короткий срок Дамби-Джамцан превратился в одного из военачальников ургинского войска, собравшегося под стенами осаждённой крепости. Его авторитет и влияние на военные дела росли, как говорится, не по дням, а по часам.
Когда город Кобдо цэрики ургинского военачальника Максаржава взяли штурмом, истребив при этом почти весь китайский гарнизон, Джа-лама уже превратился в самого влиятельного человека на северо-западе Халхи. Не было здесь ни одного владетельного князя, который бы не считался с ним:
— Джа-лама общается со степными духами. Добрыми и злыми. Поэтому его нельзя не почитать, ему перечить...
В 1913 году Дамби-Джамцан окончательно покончил с жизнью бродячего учёного монаха, став настоящим монгольским князем. Свою столицу, вернее — полевой став, он устроил около почитаемого монастыря Мунджик-хурэ. Княжеская ставка одним видом своим отличалась от всех ей подобных. По воле Джа-ламы все юрты его цэриков и слуг были расположены не хаотично, а в строгой планировке. Чтобы подчеркнуть своё величие, новоявленный князь проживал в огромнейшем шатре-аиле, который возвышался над городком из юрт. Этот шатёр возили в разобранном виде на двадцати пяти верблюдах. Рядом с белоснежным жилищем выкопали искусственное озеро, чего ранее в степи не делал ни один правитель.
Унгерна интересовало, как мог бродячий буддистский монах, придя в стан войск, осаждавших Кобдо, стать в одночасье почитаемым человеком среди монгольских воинов.
— Как писали газетчики, сам Джа-лама не участвовал в штурме Кобдо и не ловил китайских солдат арканами?
— Он участвовал в штурме на правах не простого цэрика.
— А кого?
— В роли великого прорицателя-мага.
— Что же Джа-лама прорицал монголам?
— Победу. Рассказ об этом кажется сплошным вымыслом сынов степей.
— Расскажите мне.
— Пожалуйста. Перед штурмом крепости войском Максаржава, Джа-лама сумел внушить цэрикам видение прекрасного будущего Монголии, освобождённой от китайцев. Это сильно подняло боевой дух. А ещё воочию показал судьбу тех монгольских воинов кто падёт смертью героев в предстоящей битве с врагом.