— Как он сумел это сделать?
— Рассказывают, что якобы цэрики после пророчеств Джа-ламы увидели перед собой шатёр или небесный храм, наполненный светом. Но это было ещё не самое главное в видении. Вокруг алтаря с фигурами Будд и жертвенными свечами на шёлковых подушках восседали монголы, павшие под стенами Кобдской крепости. На столиках перед ними стояли драгоценные блюда с дымящимся мясом, вино, чай, печенье, сушёный сыр, изюм, орехи. Погибшие герои-цэрики курили золочёные трубки и важно беседовали друг с другом.
— И во всё это солдаты поверили?
— Ещё как, барон. Надо просто знать монголов. Они, в отличие от нас, — великие мистики...
Дорога по Улясутайской долине длилась три дня. Казачий сотник не жалел ударов ногайкой по спинам улачи, заставляя проводников, которые брались на станциях-уртанах, гнать лошадей каравана вскачь. Однажды Бурдуков заметил своему спутнику, что так поступать в степи нельзя. Барон Унгерн-Штернберг на такое замечание с пренебрежением заметил:
— Если верить нашему великому знатоку азиатских пустынь Пржевальскому, то в его путешествиях по Центральной Азии самыми необходимыми проводниками были деньги, винтовка и нагайка.
— Пржевальский путешествовал там, где процветало рабство. Свободный монгол — это не раб в нашем понятии.
— Ну и что из этого. Степной пастух должен уважать силу денег и оружия и испытывать страх перед наказанием нагайкой более сильного человека, чем он сам.
— Но это может в степи закончиться драмой. И может пролиться кровь:
— Кровь поротый моей казачьей нагайкой монгольский пастух не прольёт. Зато мистическое состояние его заметно усилит. И только в мою пользу.
— Но всё же, барон, послушайтесь моего совета. Не надо нагайкой заставлять каждого улачи гнать лошадей вскачь.
— А я тороплюсь в Кобдо, к Джа-ламе. Мне нужны подвиги на поле брани!
— Зачем они нам?
— Зачем? Восемнадцать поколений рыцарей и баронов Унгерн фон Штернбергов погибали в боях. Кто — за королевскую корону Швеции, кто — за императорскую российскую корону. Вот и я хочу, чтобы на мою долю выпал тот же удел...
В Кобдо оба спутника представились в местном русском консульстве. Унгерн продемонстрировал завидную общительность с офицерами местного русского гарнизона, и один из них, Резухин, одолжил ему чистое обмундирование и бритву. Преобразившийся казачий сотник поспешил в недалёкий Гурбо-Ценхар, где находилась ставка Джа-ламы.
Барона в консульстве начальник гарнизона предупредил, что к идее наёмничества отставного офицера из России относится без всякого энтузиазма. Иначе говоря, он был против того, чтобы под златотканым боевым стягом монгольского князя с тёмным прошлым бродячего монаха сражались русские люди. Но Унгерн всё же прибыл к Дамби-Джамцану-ламе.
Тот не отказал в достойном приёме казачьему офицеру, так спешившему наняться к нему на военную службу. Это сильно польстило монгольскому князю. Один такой пущенный «на ветер» слух возвеличивал его во всей Халхе. Но Джа-лама уже знал, что русское Начальство, по сути дела, запрещало офицеру «белого царя» поступать на службу к степному правителю. И не только именно к нему, но и к другим ему подобным правителям за пределами России.
На приёме в честь сотника барона Унгерна, после сытного застолья, князь между делом заметил, что у него есть обязательство перед консулом в Кобдо не брать к себе в услужение русских людей. И что он вынужден, хотя и с большим сожалением, отказаться от услуг такого блестящего офицера.
Унгерн не стал ссориться с монгольским князем, постаравшись расстаться с ним на самой «дружеской ноге». Впрочем, к этому склонялся и сам Джа-лама. Прощаясь, он спросил гостя:
— Вы, господин офицер, ещё долго будете в Кобдо?
— Да, я хочу здесь остаться до зимы.
— Чем вы решили заняться и чем могу я быть вам полезен?
— Я решил заняться охотой в здешних лесах.
— Я дам вам коней и знающих леса проводников. На время охоты они будут вашими слугами.
— Хотел бы просить вас, уважаемый Дамби-Джамцан, оказать мне одну любезность.
— Какую? Я готов всё сделать для такого гостя.
— Вы известны среди монгольских буддистов своей учёностью и покровительством тех, кто стремится познать вашу святую веру. Поэтому я прошу вас замолвить за меня слово в местном монастыре-дацане.
— А что вы ищете среди местных лам и святилищ Будды?
— Мне хочется познать вашу веру, её небесную суть. И таинства буддизма, пришедшие в монгольские степи из Тибета. Услышать о добрых и злых духах, которые витают над степями Халхи.
— Я постараюсь вам услужить. И попрошу настоятеля местного дацана, многим мне обязанного, не скрывать секретов веры в ваших беседах с ним и его учёными ламами, читающими древние книги.
— Я вам, уважаемый князь, премного благодарен. И надеюсь, что наша дружественная связь продлится и далее.
— И я надеюсь на это. Два умных человека могут сделать в жизни больше, чем любой из них, оставаясь один.
— Тогда разрешите откланяться...
В Кобдо отставной казачий сотник Унгерн провёл больше полугода. За это время он основательно изучил монгольский язык и не раз побывал в гостях у Джа-ламы. Тот всегда принимал его в своём белоснежном шатре с неизменным гостеприимством. Они подолгу вели между собой беседы, содержание которых могло бы немало удивить и российского консула, и офицеров местного гарнизона.
Самое ценное, что почерпнул потомок немецких эстляндских рыцарей в беседах с бывшим бродящим монахом, были таинства, которым Джа-ламу научили отшельники из загадочного для всего цивилизованного мира Тибета, этой географической «крыши мира». Можно утверждать, что Дамби-Джамцан поделился с Унгерном фон Штернбергом многими сокрытыми от других таинствами буддизма. Иначе чем можно объяснить тот факт, что, когда после Первой мировой войны барон вновь появится в степях Халхи, его фигура для монголов станет поистине мистической. Случаи противления ему со стороны местного ламства не известны.
С самим князем Дамби-Джамцаном-ламой Унгерну больше встретиться не придётся. Правительство Урга в самом начале 1914 года, пугаясь всё растущего могущества новоявленного князя, обратилось с тайной просьбой к России. Отряд оренбургских казаков из Кобдо совершил налёт на княжескую ставку. Джа-лама был «почётно» схвачен прямо в своём шатре и увезён на «временное» жительство в Сибирь. Там он скоро «затерялся». Теперь в Урге не могли опасаться сильной личности, конное войско которого немногим уступало числом ургинской армии.
Ургинское правительство не только так обезопасило себя. Джа-лама, ставший фактическим правителем Кобдского округа (вернее, его большей части), не раз сделал набеги на соседний Алтайский округ, где стояли китайские войска. Те в ответ угрожали Кобдо. Но военный конфликт в западной части Халхи грозил Урге серьёзными осложнениями в отношениях с Пекином. В таком развитии событий не были заинтересованы и в российском Министерстве иностранных дел.
Унгерн, проживая в Кобдо, не раз пытался добиться разрешения поступить на службу к монгольскому князю, отряды цэриков которого то там, то здесь сталкивались с китайскими войсками. Но власти строго-настрого запретили отставному офицеру воевать под окроплённым человеческой кровью знаменем Джа-ламы. Да и к тому же монгольско-китайская война подходила к своему дипломатическому завершению.
К тому времени сотник фон Унгерн-Штернберг поступил на должность сверхштатного офицера в бурятский Верхнеудинский казачий полк, несколько сотен которого квартировали в Кобдо, составляя часть его русского гарнизона.
В самом конце 1913 года правительства Санкт-Петербурга и Пекина подписали русско-китайское соглашение об автономии Халхи — Внутренней Монголии. Пекин сохранял в этой части Центральной Азии только формальный суверенитет. В это время из Благовещенска в канцелярию Верхнеудинского казачьего полка пришли документы, в которых говорилось, что добровольная отставка сотника Амурского казачьего войска барона Унгерна-Штернберга высочайше утверждена.
За время своего пребывания в Кобдо Роман Унгерн сильно изменился. Он уже не пил. Обществу казачьих офицеров, за исключением разве что боготворившего его Резухина, предпочитал молчаливое одиночество. Он любил поразмышлять сам с собой о значении Срединной империи и буддизма для человеческой цивилизации. Не случайно в год своей смерти он не раз скажет окружавшим его людям следующие фразы:
— Спасение мира должно произойти из Китая. Это моя святая убеждённость...
— Спасение европейской цивилизации примет только из Срединной империи с её монгольскими степями...
Знавший Унгерна по жизни в Кобдо русский поселенец (их тогда называли колонистами) Иван Кряжев, участник нескольких научных экспедиций по Центральной так описывал времяпрепровождение будущего белого генерала:
«Барон вёл себя так отчуждённо и с такими странностями, что офицерское общество хотело даже исключить его из своего состава, но не могли найти за ним фактов, маравших честь мундира...»
«Унгерн жил в Кобдо совершенно наособицу, ни с кем не водился, всегда пребывал в одиночестве. А вдруг ни с того ни с сего, в иную пору и ночью, соберёт казаков и через весь город с гиканьем мчится с ними куда то в степь — волков гонять, что ли. Толком не поймёшь. Потом вернётся, запрётся у себя и сидит один, как сыч. Но, оборони Бог, не пил, всегда был трезвый. Не любил разговаривать, всё больше молчал...»
С получением документов об отставке сотник Унгерн-Штернберг уже не мог оставаться в забайкальском Верхнеудинском казачьем полку на должности сверхштатного офицера. Пришлось ему распрощаться и с Кобдо, и с самой Монголией. Он покидал Халху, как казалось, навсегда. Так думали знавшие его по службе на восточных границах империи люди. Но самому барону, бредившему восточной мистикой, так не думалось.
«Прикосновение» к Азии, познание духов Востока не прошло для Романа Фёдоровича Унгерна фон Штернберга бесследно. Он верил в то, что его судьба в степях Халхи и Забайкалья, с буддистскими дацанами монголов и бурят. Там, где рано или поздно сполохи военного пламени призовут к оружию тысячи и тысячи степняков. А чтобы побеждать, будет нужен не кто-нибудь, а именно он, барон Унгерн фон Штернберг. Познавший, как ему казалось, душу глубинной Азии.