В нём были какие-то странные противоречия: несомненный, оригинальный и острый ум и рядом с этим поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор, поразительная застенчивость и даже дикость и рядом с этим безумный порыв и необузданная вспыльчивость, не знающая пределов расточительность и удивительное отсутствие самых элементарных требований комфорта.
Этот тип должен был найти свою стихию в условиях настоящей русской смуты. В течение этой смуты он не мог не быть хоть временно выброшенным на гребень волны, и с прекращением смуты он также неизбежно должен был исчезнуть».
Впрочем, барон П.Н. Врангель на Юго-Западном фронте давал за своей подписью своему подчинённому барону Унгерну фон Штернбергу и другую служебную характеристику:
«Превосходный офицер, не теряется ни при каких обстоятельствах. Склонен к пьянству».
Но здесь, о последних словах, следует обязательно заметить следующее. В скором времени, оказавшись в Монголии, Унгерн станет совершенным трезвенником. И более того, будет самым жесточайшим образом наказывать своих подчинённых, в том числе и старших офицеров, за малейшие пристрастие к «зелёному змию».
Эти характеристики грешат многими неточностями и вольностями биографического характера, которые Врангель просто не мог знать. Но ценность их не в этом. Они дают более чем исчерпывающее описание личности трона Унгерна как человека с офицерскими погонами на плечах, оказавшегося на большой войне — мировой, которая в условиях России имела своё продолжение — войну Гражданскую...
Георгиевский орден 4-й степени сотник Унгерн-Штернберг заслужил так. Дело было под польским городом Ломжей в бывшем уже теперь для России Царстве Польском.
Немецкие позиции атаковала русская гвардия, её старейшие и наиболее прославленные полки — Преображенский, Семёновский, Измайловский и Егерский. Лейб-гвардейцы под грохот артиллерийской канонады теснили германскую пехоту в северном направлении, неся при этом большие потери. Во втором эшелоне находилось несколько казачьих полков — забайкальский 1-й Нерчинский и донских казаков из соседних дивизий. Их свели воедино, на тот случай, если представится возможность нанести удар конницей. Но командование армией всё не решалось ввести их в. дело, поскольку немецкий фронт прорван гвардией ещё не был.
Спешившиеся казаки-забайкальцы» укрыв коней под присмотром коноводов в поросшей лозняком лощине, собравшись по сотням, вслушивались в гул большого боя. Он шёл где-то невидимый впереди них, в трёх-четырёх вёрстах вдоль линии железной дороги.
Полковой штаб разместился у часовни, прикрывшись от случайного разрыва немецкого снаряда этим небольшим каменным строением. Казаки, как люди православные, на часовню кресты не клали. Была она не русской веры, а католической. На её крыше сидел наблюдатель, водивший биноклем из стороны в сторону.
Командир полка, разложив на скамейке карту этой части Царства Польского, показывал сотенным положение дел под Ломжей, как оно ему виделось. Хотя было не совсем ясно ни расположение нашей гвардии, ни позиции германцев. Через час наблюдатель с крыши часовни крикнул:
— Из боя конный к нам скачет! Прямо на часовню летит!
Подскакавший верховой носил на плечах погоны штабс-капитана. По аксельбантам можно было судить, что он из корпуса офицеров Генерального штаба. Прямо с взмыленного коня он спросил старшего в кружке полковых начальников:
— Кто вы будете, ваше благородие?
— Командир 1-го Нерчинского полка Забайкальского казачьего войска флигель-адъютант полковник барон Врангель.
— Очень приятно познакомиться с вами, барон. Штабс-капитан Ногайцев. Вам приказ от командующего корпуса. Приказано передать устно.
— Готов выслушать его.
— Лейб-гвардии Измайловский полк, что атаковал Ломжи на левом фланге, понёс большие потери. Но установлено, что там немецкий фланг ничем не прикрыт. Вашему полку приказано провести атаку в конном строю в направлении села Старые Подгайцы.
— Где это? Покажите на карте? И если можно — направление рукой?
— На карте Малые Подгайцы вот здесь. А рукой? Видите вон за тем помещичьим садом макушку польского костёла?
— Вижу хорошо.
— Так вот вам атаковать левее. Немецких войск там пока не отмечено. Проскочите Малые Подгайцы и сразу заходите германцам в ближний тыл.
— Какова задача Нерчинскому полку в тылах немцев?
— Корпусной начальник отдаёт задачу конного рейда на вашу личную инициативу, господин флигель-адъютант. Так что ловите удачу в атаке...
Полковник Врангель, поблагодарив штабс-капитана, который отправился обратно, в корпусную штаб-квартиру, поставил перед сотенными командирами боевую задачу:
— Атаковать будем всем полком. Передовой пойдёт первая сотня. За ней — вторая, третья и четвёртая. Пятая и шестая — мой личный резерв. Я следую при них. Выступаем через двадцать минут.
— Как быть с вьюками, господин полковник?
— Лишние тяжести оставить здесь. Укрыть в лощине. Для присмотра за ними оставить по казаку от сотни...
Минут через двадцать Нерчинский полк сотня за сотней двинулся к Малым Подгайцам, ориентируясь но шпилю хорошо видневшегося костёла. Версты через две в общем гуле боя стали прослушиваться не только взрывы снарядов, но и отдельные винтовочные выстрелы, треск пулемётных очередей. Стали попадаться раненые, бредущие самостоятельно в тыл, опираясь на винтовки.
Сотник Унгерн, как и его подчинённые, жадно всматривался в картину боя, куда им предстояло пойти конной лавой на пули и вспышки рвущихся снарядов. То есть пойти на смерть:
— Смотри, вон у того кисти левой руки совсем нет. А сам в лазарет идёт-то...
— А что ты хочешь, если тебя тоже вовсю полоснёт железом...
— В меня ещё попасть надо. У меня конь, как вихрь, унесёт от любого снаряда...
— Молодцы, эти лейб-измайловцы. Видишь — ни один своей винтовки не бросил. И все со штыками примкнутыми...
— Ещё бы. Только что из штыковой атаки вышли, солдатики наши...
Когда шедшие впереди разведчики первой сотни доложили полковнику Врангелю, что рассмотрели край немецкой позиции на бугре у сельской околицы (оттуда короткими очередями бил немецкий «максим»), полковой командир приказал:
— Первым четырём сотням идти в атаку. Сигнал подаст горнист. Проскакав версту от села — заходить к немцам в тыл. Напоритесь на пулемёты — берите ещё левее...
Казачьи сотни стали набирать ход. Чёрные папахи, как виделось со стороны, пригнулись к конским шеям. Опустились пики, из ножен были в единый миг вытащены давно отточенные шашки. Сотенные командиры во весь голос раз за разом командовали:
— Шашки — вон! Пики — к бою!
— Пошли вперёд! Строй держать!
— В лаву!..
Через несколько минут глухой гул нескольких тысяч лошадиных копыт возвестил о том, что казачий полк пошёл в атаку. Пока без крика и свиста. Молча. Немецкая пехота увидела лаву только тогда, когда первая сотня во весь конский мах вырвалась на поле за садом из старых, ветвистых яблонь. Началась суматошная стрельба, но было уже поздно. Казаки-забайкальцы прорвались во вражеский тыл, оставив на поле с десяток бьющихся на земле коней и упавших с них убитых или раненых всадников.
К полковнику Врангелю один за другим подскакивали расторопные вестовые от сотенных начальников:
— Первая, ваш бродь, порубила охранение немцев за деревней. Идёт дальше вправо.
— Молодцы. Первые Георгиевские кресты ваши. Так и передай сотнику для казаков...
— Вторая сотня обоз пехотный вырубила. Идёт дальше за первой сотней.
— Хорошо. Только не отрывайтесь от первой. Так и передай. Скачи...
— Третья сотня гонит перед собой в рощицу германцев. Трофеем взято два пулемёта. Не успели их с повозок снять, как мы налетели на пулемётчиков.
— Тоже молодцы. Немцев из леска выбить в конном строю...
— Четвёртая сотня спешилась. Впереди вражеские окопы. С полверсты за ними немцы разворачивают батарею полевых пушек. Сотник наш спрашивает, как ему быть?
— Коней укрыть. Стрельбой из ружей приковать к себе внимание пехоты немцев. Батарею будут атаковать резервные сотни...
То, что впереди в окопах сидела неприятельская пехота, большой неожиданностью не было. Но вот то, что германская батарея полевых пушек торопливо разворачивалась на позиции, грозило большими неприятностями. Огонь шрампельными гранатами по конской лаве заканчивался потерями в людях и лошадях. Надо было упредить врага. Полковник Врангель скомандовал:
— Барон Унгерн. Приказываю вашей сотне в конном строю атаковать немецкую батарею.
— Есть атаковать артиллерию.
— Шестая сотня остаётся в резерве. Быть готовой усилить пятую в атаке...
Подскакав на рысях к идущей своей сотне, Роман Унгерн привстал на стременах, чтобы лучше видеть казаков. Скомандовал голосом привычно громким, зычным:
— Атакуем батарею! Сотне развернуть в лаву! Не робеть, если пушки будут стрелять! Помни присягу, казаки!..
Унгерновская сотня пошла в атаку тогда, когда германские пушкари уже развернулись на позиции, а зарядные упряжки только-только к ним подскакали. Этих несколько минут на заряжание орудий и хватило нерчинцам из пятой сотни, чтобы вскочить в «мёртвую зону». Чётырехпушечная батарея всё же дала по атакующим русским конникам нестройный залп. Первый и последний. Второй раз зарядить орудия германцы не успели.
Казачья сотня оказалась на вражеской артиллерийской позиции в тот счастливый миг, когда орудийные замки ещё не были закрыты. С воплями нерчинцы проносились между замолкшими полевыми пушками и зарядными ящиками, рубя орудийную прислугу направо и налево. От всей батарейной прислуги удалось спастись всего лишь десятку-другому германских солдат.
Сотник Унгерн метался на вздыбленном коне, раздавая взводным одну за другой команды:
— Не увлекаться! Людей дальше вперёд не гнать!
— Пушки! Упряжки к пушкам!