Адмирал же Колчак выступал за «единую и неделимую Россию». Есть классический пример его поведения как Верховного правителя. Когда руководитель «белой» Финляндии, регент этой страны генерал-лейтенант царской армии барон Карл Густав Эмиль фон Маннергейм предложил Колчаку и Деникину начать силами финской армии поход на красный Петроград, те отказались сотрудничать с ним. Всё дело было в том, что Маннергейм просил в обмен признания государственной независимости Финляндии. Белые вожди не желали, чтобы великая мировая держава раздиралась на части по национальному признаку.
По той же причине Александр Васильевич Колчак не желал видеть на окончании земли сибирской некую атаманскую автономию, имевшую собственное правительство, армию и самозваного правителя, который творил на своё усмотрение суд и собирался печатать денежные знаки из неизвестного металла — вольфрама.
В самые трудные дни колчаковской армии Семёнов, походный атаман всех трёх восточных казачьих войск, не отправил на восток ни одного солдата. Он сохранял полную независимость от Омского правительства, подчиняясь только «пожеланиям» японских советников. Но в том же Забайкалье Семёнов полнотой власти не обладал: на станции Даурия сидел барон Унгерн, имевший под рукой Азиатскую конную дивизию «неизвестной численности». Он тоже ничьей власти над собой не признавал.
Эти два человека до поры до времени шли одной «антибольшевистской» дорогой. Но уже в начале 1919 года в белом дальневосточном стане о них говорили и такое:
— Барон с атаманом по одной дороге не пойдут, дороги у них разные...
— Япония и Халха — разные друзья у атамана и барона...
— Путь барона с его буддизмом прямой, а у атамана — совсем иной...
Семёнова и Унгерна роднила мечта о создании какого-то мифического азиатского государства, в котором они бы стали самодержцами. Ещё на станции Маньчжурия атаман высказал одному из своих единомышленников, Гордееву, свою сокровенную мечту:
— Надо, мой друг, создавать здесь в интересах России новое государство.
— Где здесь, Григорий Михайлович?
— Между Россией и Китаем. Там, где будет действовать мой Отдельный Маньчжурский отряд.
— А из каких земель ты будешь создавать новое государство?
— Из пограничья китайской Монголии, самой Халхи, Барги и степного Забайкалья. Вот из чего.
— А зачем создавать такое государство из степей?
— Цель у меня, Гордеев, высокая. Новое государство станет преградой против Китая, если тот когда-нибудь вздумает напасть на Россию.
— А разве он посмеет?
— Ещё как посмеет. Нападёт, когда матушка-Россия будет слабая. А мы через степи и не пустим китайцев.
— Хорошо задумано, атаман. Но кто-то же должен будет тебе помогать в таком деле?
— Конечно, должен. Япония. Только она одна понимает мои замыслы.
— И что, Григорий Михайлович, поможет?
— Обязательно поможет. В Токио сами опасаются Китайской империи, потому и хотят отобрать у неё Маньчжурию.
— А ты слышал, что и твой барон помышляет о степной империи в Азии?
— Слышал. Только Унгерн ищет свою силу в монгольском буддизме, а я её вижу в японской армии. И нахожу сегодня. Японский советник из разведки — это не учёный лама из бурятского дацана. Согласен, Гордеев?
— Конечно, согласен. От ламства вагона с патронами ждать не приходится...
Семёнов здесь и заблуждался, и не договаривал. Разумеется, он не знал и не мог знать знаменитые слона британского политика и премьера Уильяма Черчилля:
— У политики нет друзей, есть только интересы...
Москва и Токио мыслили в начале 20-х годов на Дальнем Востоке и в Забайкалье «синхронно». Ленинский Совнарком, опасаясь войны с Японией, создал «буферное» государство под названием Дальне-Восточной республики (ДВР) со столицей в городе Верхнеудинске. Учредительный съезд трудящихся и партизан Прибайкалья в конце марта — начале апреля 1920 горд, проходивший сперва в селении Бичура, а затем в городе Верхнеудинске, провозгласил образование ДВР. Было избрано Временное правительство во главе с большевиком А.М. Краснощёковым. Военное министерство возглавил Н. М. Матвеев.
Подобное государство, но «семёновское», японцы хотели создать на границах «их» Маньчжурии с советским Забайкальем. Оно тоже исполняло бы функции «буферного» и было бы послушным к указаниям, исходившим с Японских островов.
О том, насколько серьёзным виделась угроза нового военного столкновения Советской России с Японией, свидетельствует председатель Совета Народных Комиссаров(СНК) В. И. Ульянов (Ленин). В своём докладе на VIII Всероссийском съезде Советов 21 декабря 1920 года он говорил:
«...Дальний Восток, Камчатка и кусок Сибири фактически сейчас находятся в обладании Японии, поскольку её военные силы там распоряжаются, поскольку, как вы знаете, обстоятельства принудили к созданию буферного государства — в виде Дальне-Восточной республики, поскольку мы прекрасно знаем, какие неимоверные бедствия терпят сибирские крестьяне от японского империализма, какое неслыханное количество зверств проделали японцы в Сибири…
Но, тем не менее, вести войну с Японией мы не можем и должны всё сделать для того, чтобы попытаться не только отдалить войну с Японией, но, если можно, обойтись без неё, потому что она нам по понятным условиям сейчас непосильна. И в то же время, отнимая у нас связь со всемирной торговлей через Тихий океан, Япония наносит нам колоссальный ущерб...
Бороться с Японией мы в настоящий момент не в состоянии...»
Об этом, естественно, белое командование в Забайкалье и на Дальнем Востоке догадывалось. По поведению Красной Армии, которая прекратила преследование отступавших остатков колчаковской армии на западном берегу Байкала, можно было понять, что приказа атаковать передовые японские посты не будет.
А значит, пока не будет и красного похода дальше Байкальского моря на восток...
Атаман Семёнов с самого начала своего появления, как комиссара Временного правительства в Забайкалье, заявил о себе как о «сильной» личности. Японское военное командование решило сделать на него ставку. Семёнов в своих мемуарах «О себе. Воспоминания, мысли и выводы» пишет о том, как он начал контактировать с японцами:
«…Я старался уклониться от более или менее определённого ответа на требование китайцев оставить Маньчжурию и перенести свою базу на российскую территорию до тех пор, пока в Маньчжурию не приехал майор Куроки, прикомандированный японским правительством ко мне в качестве советника, с которым я быстро достиг взаимного понимания и которому удалось уладить вопрос о сохранении моей базы в Маньчжурии с китайскими властями».
Японское командование создало в Забайкальском крае сильную группировку своих войск, основу которой составила 5-я пехотная дивизия. В журнале боевых действий 1-й Иркутской стрелковой дивизии Народно-освободительной армии ДВР численность сил японцев в Забайкалье, по разведывательным данным на март 1920 года, составляла:
«...О боевом составе японских войск точных сведений нет, т.к. японцы о своих частях сведений никому не дают...
Всего в 50-й японской дивизии в день их прихода в Забайкалье всех родов оружия определялось в 3500 человек. В период зимнего времени потери в боях и обмороженные определяются до 700 человек. В настоящее время японских войск в Забайкалье 2700 — 3 тыс. человек.
По сведениям штаба главнокомандующего, японских войск в Сретенске от 250 до 300 человек. Из Нерчинского Завода японские войска ушли. В г. Нерчинске — Приисковая — от 200 до 300 человек. Борзя — Оловянная — 500—600 человек, а также мелкие команды на станциях Забайкальской железной дороги.
Японских войск в Чите 1-й и 2-й на Песчанке и Антипихе не более 2 тыс. — 2 200 человек.
По сведениям чехословацкого консула, находится от Борзи на запад — Карымское — Андриановна 12 тыс. японских войск...»
Присутствие японской войсковой группировки в Забайкалье давало достаточно «мирную» жизнь атаману Семёнову. Но эту жизнь ему немало портили красные партизаны, которых не смущало присутствие японцев на забайкальской земле.
Станция Даурия с её военным гарнизоном в лице Азиатской конной дивизии находилась вдали от зон партизанских действий. Поэтому барон Унгерн-Штернберг мог в спокойной обстановке продолжать формирование дивизии, которая в боевых действиях не участвовала. Все её людские потери выражались в расстрелянных и запоротых насмерть по приказам потомка эстляндских рыцарей, дисциплинарная практика строилась на «бамбуке», то есть на берёзовой палке, которой виртуозно владели дивизионные палачи-китайцы.
Когда атамана Семёнова и его военачальника барона Унгерна фон Штернберга спрашивали об их источниках оружия, боевых припасов и амуниции, прочего военного оснащения, то оба отвечали без тени смущения:
— Мы конфисковывали на благо борьбы здесь с большевиками часть содержимого эшелонов, которые шли по КВЖД к адмиралу Колчаку из Владивостока.
— Иными словами, вы грабили эшелоны союзников с военными грузами для колчаковской армии?
— Зачем грабили? Мы просто брали свою долю из помощи Антанты.
— А что было для вас основанием конфискации таких грузов?
— Только собственное решение. И желание до конца сражаться с большевиками.
— Но говорят, что, например, союзники в лице американцев были против потрошения грузовых эшелонов.
— Нам не приходилось брать такие протесты во внимание.
— Но ведь американцы сажали в эшелоны своих офицеров для обеспечения сохранности грузов для адмирала Колчака?
— Когда такой офицер выскакивал на станции Маньчжурия или Даурия из вагона, то наши казаки, проводившие конфискацию, не обращали внимания на высказываемые протесты.
— Почему?
— Во-первых, они не знали английского. А во-вторых, они занимались нужным делом.