— Что, к примеру?
— Что неожиданно явившийся с севера русский генерал состоит в самом близком родстве с самим Цаган-Хаганом. С Русским Царём. Вы его называете Николаем Вторым.
— Но его уже нет в живых. Большевики расстреляли его и его семью и тела убитых не найдены.
— Ну и что. Смерть для буддиста значит мало. Дух переселяется в нового человека. Наши посланцы так и скажут в степи; дух Цаган-Хагана переселился в русского генерала.
— А как в кочевьях будут разъяснять цель похода моего войска на Ургу, которая сейчас в руках китайского генерала Сюй Шучжэна?
— Посланцы будут говорить, что родственник Русского Царя пришёл к нам, чтобы жестоко покарать гаминов-китайцев, которые так зло обошлись с нашим Живым Буддой, с Богдо-гэгеном.
— И ещё пусть говорят, что я буддист по вере и духу. И что сражаться с китайскими солдатами мои воины будут до победного конца...
Унгерн оказался тем военачальником, который мог в степи воевать и пускаться на разные военные хитрости, большие и малые. При этом он знал, что платные шпионы китайцев из числа местных жителей следят за передвижениями Азиатской конной дивизии. Да иного на той войне быть не могло: не все монголы ненавидели завоевателей-иноземцев, к тому же щедро расплачивавшихся за шпионские услуги почитаемым в степях серебром.
Барон приказал своему ближайшему помощнику и давнему знакомцу генералу Резухину сотням передвигаться по Монголии только по два всадника в ряд. Издалека казалось, что идёт бесчисленная вереница конницы. Простые монголы арифметикой не занимались, азов её не знали и сосчитать людей барона не могли.
Чтобы ускорить передвижение по степному бездорожью оставшихся в дивизии трёх орудий, пушки запрягли в бычьи упряжки. Для каждого пулемёта — «максима», «шоша» или «кольта» были придуманы лёгкие повозки, напоминавшие знаменитые тачанки Гражданской войны, получившие боевое (и массовое) применение впервые в «вольной крестьянской» повстанческой армии батьки Махно.
В дивизии оказалось небольшое число лишних кавалерийских карабинов. Их раздали казакам, те получили право лично вооружать каждого монгола, кто пожелает стать под знамёна Цаган-Хагана. Но пока монгольских добровольцев в дивизии набиралось не более двух сотен. Все они прибыли со своими конями, многие имели и сменных.
По дороге Унгерн отправил часть своих казаков-бурят собирать на кочевьях восточной части Халхи племенные ополчения. Для штурма Урги требовалась не одна тысяча бойцов, а их пока не было. Но князья Лувсан-Цэвен и Дугор-Мерен каждый день успокаивали белого генерала:
— Когда подойдём к Урге, под твоими знамёнами будут тысячи монгольских всадников...
На берегах Керулена барон окончательно «породнился» с Халхой. Он официально признал себя её подданный, стал постоянно носить монгольские халат, круглую шапочку. Кавалерийские сапоги сменил на ичиги. Роман Фёдорович в таком одеянии часто посещал окрестные монастыри-дацаны, неизменно вызывая у лам умаление своими знаниями буддистской религии.
Но время не ждало. Унгерн торопился к столице Халхи. Надвигалась суровая степная зима, а его дивизия не имела ни тёплой одежды, ни надёжного крова. К тому же могли начаться болезни, поскольку от быстрых марш-бросков по степи выматывались и люди, и лошади. Внезапность нападения могла ошеломить китайцев, готовивших сейчас Ургу к защите. Роман Фёдорович говорил:
— Самое главное — не дать китайцам укрепиться к нашему приходу. А то нароют окопов и волчьих ям, чтобы лошади ноги ломали...
Когда начались первые бои унгерновцев с мелкими китайскими отрядами, встречавшимися по пути, сообщения об этом пришли в Пекин из Маньчжурии. Только тогда всем стало ясно, что это «всплыла» из небытия Азиатская конная дивизия семёновских войск. И что во главе её стоит не кто иной, как сам «кровавый» комендант станции Даурия. Имя генерала Унгерна-Штернберга вновь замелькало на газетных страницах.
Белый барон решил воевать под монгольской столицей по-европейски, выказывая манеры цивилизованного военного вождя. Он послал с одетым по такому случаю в парадный офицерский мундир сотенным командиром китайскому командованию ультиматум. В нём после привычных восточных предисловий говорилось:
«...Я, генерал русского царя барон Унгерн фон Штернберг, требую впустить моё войско в Ургу без сопротивления. Моя Азиатская конная дивизия должна отдохнуть в этом городе перед походом на север, к городу красных Троицкосавску, стоящему на монгольской границе...»
Отправляя в сопровождении небольшого казачьего конвоя посланца в Ургу, барон сказал офицеру такое напутственное слово:
— Можешь не упорствовать при предъявлении китайцам ультиматума. Но, предъявив его, мы, как говорят японцы, сохраним своё лицо на этой войне...
Впрочем, Унгерн знал содержание ещё не полученного ответа. Китайские генералы со всей вежливостью ответили парламентёру, полюбовавшись перед этим его мундиром при всех медалях:
— Передайте вашему генералу, что мы вынуждены отказать ему в нашем гостеприимстве.
— Почему, позвольте узнать?
— Урга переполнена китайскими войсками. Здесь такая скученность военных людей, что мы давно опасаемся возникновения в городе эпидемии...
Унгерн лично провёл рекогносцировку монгольской столицы, переодевшись по такому случаю в платье простого степняка. Собственно говоря, Ургу можно было с натяжкой назвать городом. Она состояла из нескольких хаотично разбросанных в степи поселений, стоявших поблизости друг от друга.
Столица Халхи (или Внешней Монголии) имела несколько названий. Ургой её называли русские — от монгольского слова «орго» — то есть «Ставка». Местные жители город называли Их-Хурэ («Большой Монастырь»). Столица Халхи только в 1911 году получила своё официальное название Нийслэл-Хурэ, то есть «столица-монастырь». Через тринадцать лет город получит своё последнее название — Улан-Батор.
Из нескольких самостоятельных посёлков — частей Урги больше всего напоминал городское поселение Маймачен, или, как он назывался тогда, Китайский Маймачен. Все остальные посёлки напоминали кочевые стойбища, настолько много в них было не кирпичных домов, а обыкновенных юрт. И столь же много было различного скота. В Урге располагалось необычайное множество буддистских монастырей.
Маймачен являлся китайским пригородом столицы Халхи. Он имел, в отличие от других столичных поселений, плотную, пусть и неправильную застройку. Маймачен многим напоминал запущенную средневековую крепость. В окружавшей его со всех сторон крепостной стене с несколькими воротами зияло немало и малых проломов. С наступлением темноты ворота запирались стражей по сигналу чугунного колокола, который звонил с высоты кирпичной сторожевой банши.
В Маймачене располагалась резиденция пекинского наместника Халхи, банки, конторы и торговые склады крупных торговых фирм, ремесленные мастерские, ресторанчики... Маймачен населялся исключительно китайцами: купцами, мелкими торговцами, ремесленниками, чиновниками. Здесь же в казармах располагалась большая часть гарнизона Урги. Поэтому Унгерн и решил штурмовать именно эту, ключевую часть монгольской столицы.
Здесь следует высказать барону, как профессиональному военному, упрёк в его тактических познаниях. Или подтвердить то, что в Павловском училище он мало чему научился. Готовясь штурмовать Китайский Маймачен, генерал не составил даже схематически план атаки, за что, собственно говоря, и поплатился уже утром следующего дня.
Вся организация штурма заключалась в непродолжительной беседе Унгерна-Штернберга с подчинённым ему генералом Резухиным:
— Сегодня вечером берёшь три казачьи сотни и занимаешь вон ту горку восточнее Маймачена.
— А что делать с китайцами, если они покажутся вблизи?
— Затеешь с ними перестрелку. Но патроны береги, их у нас осталось совсем мало.
— А вы, господин барон, где будете в это время?
— Я возьму остальные шесть наших конных сотен »подойду к тебе с артиллерией в следующую ночь.
— Когда будем брать Ургу?
— Пока не решил. Но» наверное, дня через два. Князья обещали прислать ещё сотню-другую своих конников...
— А чем будем их вооружать?
— Нечем. Винтовок лишних больше нет. Вот только если отобьём у китайцев их ружья.
— А пока на что будут пригодны княжеские цэрики?
— Будут для вида исполнять роль резервной конницы. Пускай китайские генералы посмотрят в бинокли.
— И что из этого будет?
— А то, что китайским солдатам от конной черноты на снежном поле страшно будет...
Генерал Резухин беспрепятственно занял высоты перед Маймаченом. Китайцы затеяли с ним при свете дня вялую перестрелку, которая под вечер затихла. В ожидании рассвета и в поисках, где можно преклонить голову, резухинские казаки разбрелись по ближайшим сопкам. Сам барон привёл к месту остальную часть Азиатской дивизии только следующей ночью.
Чтобы ещё раз засвидетельствовать перед подчинёнными свою личную храбрость, Унгерн в одиночку на подаренной атаманом Семёновым белой кобыле по кличке Машка отправился на разведку. Он так и сказал Резухину:
— Съезжу посмотреть, что там делают китайцы. Если будет надо — возьму языка. Вместе допросим...
Самонадеянность барона чуть не стоила ему жизни. Он, держа путь на огни Маймачена, сразу же заблудился в безлунной промозглой ночи среди невысоких сопок, так похожих даже при дневном свете друг на друга. Сам того не подозревая, всадник выехал к линии передовых сторожевых постов неприятеля. Но они прозевали появление одинокого конника. Генерал Унгерн подъехал к крепостной стене, поехал вдоль неё и вскоре оказался перед такой большой, никем не охраняемой дырой, что смог спокойно въехать через пролом в сам город. Долго ли он пробыл в Китайском Маймачене, не известно.
На обратном пути, двигаясь, по сути, наугад, Унгерн наехал на китайского часового, дремавшего у подножия одной из сопок. Встреча для обеих сторон была совершенно неожиданной. Первым опомнился пехотинец-китаец. Он вскинул винтовку, прицелился в силуэт всадника и потребовал пароля. Барон молча дал шпоры лошади и счастливо ускакал. Часовой, однако, успел несколько раз выстрелить вдогонку. Унгерн на скаку только крикнул в ночь: