— Выпороть бы тебя за такую стрельбу!..
— С большим трудом, по огню нескольких костерков, командир Азиатской дивизии нашёл расположение казачьих сотен генерала Резухина. Тот учтиво упрекнул барона за легкомысленную поездку к Маймаченской крепости.
— Роман Фёдорович, разве можно так поступать? Ведь шальная пуля могла оставить нас без вашей головы.
— Пустое, Резухин. Захотелось поиграть со смертью в прятки. Как на Восточном фронте.
— Всё равно так не надо делать. Китаец тоже может метко стрелять. В другой раз лично пошлю вслед за вами полусотню казаков-конвойцев.
— Опять пустое. Разве конвоец убережёт меня или тебя от пули, посланницы нашей судьбы...
Ночное происшествие наделало шуму не только в китайском гарнизоне Урги, но и в Азиатской конной дивизии. Казаки и офицеры по такому поводу поговаривали:
— И зачем только надо было барону лезть ночью к маймаченской стене?..
— Чтобы храбрость свою показать...
— Какая в этом храбрость? Набрался, наверное, опять опиума китайского или кокаина...
На рассвете следующего дня унгерновское войско подверглось неожиданной и внезапной атаке. Ургинский 12-тысячный гарнизон и его военачальники действовали гораздо более тактически грамотно, чем белый барон. В предрассветной темноте китайская пехота смогла скрытно подобраться к стану противника аж с трёх сторон. По условному сигналу — нескольким ружейным выстрелам — китайцы ринулись в атаку. Однако победы решающей они не одержали. Главные силы унгерновской дивизии отступили без заметных потерь в людях. Преследования организовано не было.
Но в то утро барон лишился почти всех остатков своей Дивизионной артиллерии. Китайская пехота к своей великой радости захватила три пушки, безмолвно стоявшие на вершинах сопок. Отступившие смогли увезти с собой только одно-единственное оружие, и то успев заменить в орудийной упряжке быков на лошадей. Войско эстляндского барона могло оказаться уже в самом начале войны в Халхе вообще без одного орудийного ствола.
Генерал Резухин, когда Азиатская дивизия отступила от Урги вёрст на пятьдесят, спросил своего начальника:
— Когда будем пороть бамбуком наших негодяев-пушкарей? Сегодня вечером или завтра утром?
— Пороть их не за что, Резухин.
— Но ведь они сумели угнать от Маймачена одну-единственную пушку. У нас в дивизии теперь не батарея, конно-бычий артиллерийский взвод.
— Пороть, наверное, меня надо. Жаль, что баронов в прошлом не пороли, а то среди них был бы воинский порядок. Проглядели мы с тобой китайцев.
— Точно, проглядели. Теперь умнее будем. Но всё равно: китайцы не читинские партизаны...
Всё же в тот день барону Унгерну пришлось отдать приказ о порке своим экзекуторам. Дивизионный штаб а один из полков разместились в посёлке Мандал, в котором проживали семьи русских колонистов. Унгерновцы были встречены там без особых проявлений радости и гостеприимства. Белый барон пришёл в ярость, которая, после бегства от Китайского Маймачена, в нём копилась. Он её и излил на мужскую половину жителей Мандала...
Отдохнув четыре дня, Азиатская конная дивизия вновь двинулась к Урге. За эти дни генерал Унгерн поддал в монгольскую столицу многих разведчиков из числа монгольских воинов-добровольцев и переодетых казаков-бурят. Теперь он знал о китайском гарнизоне достаточно. Резухин докладывал ему о результатах разведывания сил неприятеля:
— Маймаченские трактирщики говорили, что у генерала Сюй Шучхена в Урге целая армия.
— Что говорят наши разведчики?
— Если коротко, то так: многочисленна, прекрасно вооружена и экипирована.
— Артиллерии много в Урге?
— Не сосчитали. Но полевых пушек нет, одни горные орудия. Есть пулемёты и три трофейные пушки. Наши.
— Где штаб китайцев?
— В Маймачене большой кирпичный дом занимает. Полевых телефонов у китайцев много.
— А слабость ургинского гарнизона в чём увидели охотники?
— Слабость у китайцев есть. Как на войне без слабости. Кавалерии генерал Сюй Шучхен почти не имеет.
— Вот его хорошо. Значит, в случае чего не смогут китайцы гоняться за Азиатской дивизией по степи.
— Не смогут. Ни догнать, ни обойти, ни перегнать.
— Прекрасно, Резухин. Будем считать, что степи Халхи у бывшей империи Цинь мы с тобой уже отвоевали...
2 ноября 1920 года Азиатская конная дивизия вновь подошла к Урге. Барон задумчиво посматривал на оборванных и полуголодных всадников, сидевших на заметно отощавших конях. Вся огневая мощь дивизии теперь состояла из одной пушки и одного пулемётного взвода. Патронташи казаков были полупусты. Вглядываясь в лица своих «азиатов», Унгерн фон Штернберг понимал отчётливо одно:
— Драться будут. Только бы им подобраться к ургинскому гарнизону. Даст Бог удачу — повезёт сегодня. Не даст — ускачем опять в степь...
Направление штурма монгольской столицы теперь менялось. Хорошо укреплённый Маймачен оставался в стороне. Удар теперь наносился на северо-восток. Однако китайцы были начеку и первый приступ успешно отбили сильным огнём. Тогда Унгерн приказал конным сотням отойти на исходные позиции и там дожидаться темноты. Ночью барон лично повёл казаков по руслу речки Сельбы, которое выводило атакующих почти к центральным кварталам Урги.
Бывший «павлон» с баронским титулом опять не взял в расчёт опытность и тактическую грамотность генералов Сюй Шучжэна. Они на всякий случай перекрыли устье Сельбы и береговые сопки линиями окопов. Боевое охранение в них не дремало. И когда передовая казачья сотня в ночи тихо подошла к окопам, оттуда раздались сотни ружейных выстрелов и застрочили пулемёты.
Казачьи сотни вмиг спешились, но оказалось, что выбраться из речной пади нелегко. «Азиаты» барона рвались к китайским окопам, но ноги скользили по глинистым откосам. Атакующие сотни сменялись одна за другой, но ворваться в окопы для рукопашной схватки всё не удавалось.
Унгерн в том бою был, что говорится, на передовой линии. Его видели не только свои, но и китайцы. Он словно искал самые опасные места: без оружия, с неизменным монгольским ташуром — камышовой тростью в руке. Потом один из очевидцев напишет в своих воспоминаниях:
«…Наш барон полировал своим давно излюбленным ташуром спины солдат и офицеров, внедряя в них ужасную дисциплину времён Тамерлана».
Успех казачьих сотен на берегах реки Сельбы мог случиться в первый день штурма. Но здесь не хватало не «бога войны» — артиллерии, а пулемётов. В дивизии исправными осталось всего два «кольта» с ограниченным запасом патронов. Барону пришлось поразмышлять над тем, кому из офицеров вверить эти два бесценных, последних пулемёта. Выбор пал на совсем юного прапорщика Козырева:
— Прапорщик. Бери в команду эти два наших «кольта». Других у дивизии на сегодняшний бой нет. Но смотри у меня! Если ранят тебя и ты потеряешь пулемёты, повешу как собаку!
Козыреву в том бою не повезло. Сперва он со своими отразил наскок толпы китайских пехотинцев, атаковавших его «пулемётную горку». Те так и не смогли отбить у русских хотя бы один из «кольтов», но вскоре шальная пуля ранила прапорщика в живот. Подскакавший барон, находившийся в ту минуту неподалёку, с седла всмотрелся в посеревшее лицо офицера и, не проронив ни слова, медленно поехал прочь.
Штурм Урги продолжался и на другой день, и на третий. К исходу 4 ноября унгерновцы всё же выбили китайцев из их земляных укреплений и отбросили к каменным стенам буддистского монастыря Да-Хурэ. Обычно сдержанный барон ликовал, то и дело показывая камышовой тростью генералу Резухину на недалёкий монастырь:
— Смотри, как мои азиаты погнали китайцев. Только для такой толпы буддистский храм маловат. Сами бегут в ловушку...
Атакующим казакам и бурятам под вечер взять монастырь Да-Хурэ не удалось. За ночь китайцы перебросили сюда из Маймачена значительные силы и едва ли не всю свою артиллерию. Резервы же генерала Унгерна были уже исчерпаны, патронные двуколки почти пусты. Об этом знал Резухин, знали дивизионные полковники, но ни один из них не решался перечить барону. А тот в последний день штурма Урги, 5 ноября, всё гнал и гнал конные сотни в атаку. Унгерновцы пытались ворваться в столицу Халхи то с одной, то с другой стороны.
Китайские генералы чувствовали, что они в эти дни «висели на волоске». Чтобы удержать Ургу, они пошли даже на такой шаг: из тюрем были освобождены мятежники-харачины, взятые в плен год назад вместе с главой марионеточного семёновского Даурского правительства Нэйсэ-гэгеном. Им раздали оружие и послали в бой. Однако харачины, видя, что нападавшие могут иметь успех, перебежали на сторону барона Унгерна. Тот, словно забыв прошлое, милостиво принял бывших воинов князя Фуршенги в ряды Азиатской конной дивизии.
Унгерн неиствоствовал среди полков и сотен Азиатской дивизии. Но китайский Маймачен был словно заговорён для всех атак. После очередной неудачной атаки барона «прорвало»:
— Первого же пленного китайца ко мне!
Приказание командира дивизии незамедлительно передали по всей линии боя. И уже через час-другой перед генералом стоял связанный по рукам китайский пехотинец в разорванном синем халате. Перегнувшись через шею своей белой кобылы, Унгерн сперва нагнал немигающим взором страх на пленного, а потом грозно спросил его на ломаном китайском языке:
— Кто командует в Маймачене? Сюй Шучжэн?
— Нет, господин. Генерал Го Суняин.
— Кто он здесь?
— Начальник китайского гарнизона, господин.
— А кто командует китайскими войсками во всей Халхе?
— Генерал Чен И. Он недавно прибыл из Пекина. Халху знает, так как уже был здесь правителем-амбанем. Но все говорят, что генерал Го Сунлин не ладит с генералом Чен И.
— Откуда твой начальник ургинского гарнизона знает действия против конницы?
— Го Сунлин — кавалерийский генерал, господин.
— Он был хунхузом в Маньчжурии?