иком! Что сделали с нашим генералом-батюшкой!..
Казаку удалось быстро и самое главное — беспрепятственно протиснуться сквозь толпу откровенно лояльно настроенных к Резухину «азиатов». Когда оренбуржец оказался рядом с говорившим что-то генералом, тон его слов резко изменился:
— Будет тебе пить нашу кровь! Пей теперь свою!..
Казак быстро выхватил наган и в упор выстрелил в голову Резухину. Толпа с криками в панике бросилась к своим лошадям с явным намерением ускакать от этого места. Но один из заговорщиков, полковник Костерин, принял быстрое решение:
— Бригада! Стройся по сотням! Стройся!..
Слова команды привычно привели военных людей в себя. Паника в считанную минуту улеглась, и полки по сотням вновь застыли на своих местах. Полковник Костерин отдал новые команды. Резухину быстро вырыли могилу и безо всяких почестей закопали, не забыв, однако, установить на свежей могиле наспех сколоченный крест из срубленного тут же деревца.
Костерин, окончательно взяв командование резухинской бригадой на себя, отдаёт окружившим его полковым и сотенным офицерам приказ за приказом:
— Немедленно послать в первую бригаду гонца с моей запиской. К полковнику Эвфаритскому, нашему товарищу.
— Кого послать?
— Лучше надёжного солдата из татарской сотни. Пусть скажет, если его задержат люди Бурдуковского, что сильно заболел и я его послал в госпиталь к. доктору Рибо.
— Куда пойдём сами, господин полковник?
— Бригаде принять походный порядок. Выступаем немедленно к бродам через Селенгу. Оттуда пойдём на восток, в Маньчжурию.
— А как же наши из первой бригады?
— Мы их будем ждать на селенгинских бродах два дня. После этого походным порядком в Маньчжурию, севернее Урги.
— Но там нам путь могут преградить красные монголы.
— Они нам не помеха. Смахнём с пути...
Костеринский гонец нагнал унгерновскую бригаду на привале вечером 21 августа. Но «проскочить» в расположение дивизионной пулемётной команды, которой командовал полковник Эвфаритский, казак-татарин не сумел. Его задержал часовые из Бурятского полка. Поскольку они и задержанный говорили по-русски плохо, последний не смог им объяснить, что прибыл в дивизионный госпиталь.
Буряты, следуя приказу приводить к барону всех задержанных, обезоружили мнимого больного и повели его к палатке Унгерна. Казаку-татарину удалось незаметно проглотить записку — маленький клочок бумаги с карандашной записью. При виде свирепого цин-вана посланец заговорщиков окончательно потерялся:
— Ты кто таков?
— Солдат четвёртой татарской сотни из бригады генерала Резухина, ваше превосходительство.
— Как здесь оказался?
— У нас ночью был бой, и я потерялся в степи.
— Значит, убежал! С кем был бой?
— Не знаю, господин генерал. Может, с красными, а может, и с монголами. В темноте не видно было, с кем стрелялись.
— Кажется мне, что ты врёшь. Бурдуковский, посади татарина под арест. А утром выбей из него палками всю правду...
Случайным свидетелем этой сцены оказался командир четвёртого полка дивизии полковник Марков, один из главных заговорщиков. Он сразу известил о случившемся Эвфаритского, который находился в это время в расположении своей пулемётной команды:
— Это точно гонец от резухинцев. Значит, бригада уже в наших руках.
— Там всё ясно. А вот у нас плохо. Арестованный утром «бамбука» Бурдуковского точно не выдержит. И выложит всё, как есть, барону.
— Согласен. А тот бросит свою бригаду на резухинцев и подчинит их себе.
— Значит, надо действовать немедля. Завтра будет поздно...
Эвфаритский послал по полкам нескольких верных пулемётчиков с предложением офицерам-заговорщикам собраться в палатке начальника дивизионного госпиталя. Он по своему положению был вне всяких подозрений. Сбор был произведён быстро. Только начался разговор, как прибыл второй гонец из резухинской бригады, тоже казак-татарин. Его на всякий случай послал полковник Костерин, который решил подстраховаться. Теперь в первой бригаде узнали о происшедших сутки назад событиях:
— Там всё получилось удачно. Нам надо выступить немедленно.
— Правильно. Обстановка сегодня самая благоприятная.
— Благоприятная? Почему?
— Барон обычно ставит свою палатку среди майханов монгольского дивизиона и людей Бурдуковского. А сегодня вечером цэрики почему-то разбили свою стоянку южнее лагеря, отдельно от наших полков.
— Может быть, барон что-то заподозрил?
— Вряд ли. Тогда бы монголы-телохранители стерегли его, а не бурдуковские экзекуторы. Которые «бамбук» держат в руках лучше, чем винтовку.
— Нам везёт. Прикончим барона без лишнего шума и крови.
— И сразу поведём бригаду на соединение с Костериным. Он пишет в записке, что будет нас ждать двое суток у бродов через Селенгу. На её правом берегу.
— Прикончим барона или нет, всё равно повернём на восток. Казаки в Тибет не пойдут.
— А что будем делать с командой Бурдуковского?
— Как только убьём Унгерна, так сразу обстреляем из пушек их бивак. Первый орудийный выстрел считать за сигнал к общему восстанию.
— Всё ясно. По местам, господа офицеры...
Исполнять приговор к генеральской палатке пошли полковник Эвфаритский, четыре офицера-колчаковца и около десятка оренбургских казаков. Остальные заговорщики разошлись и начали поднимать своих людей, которые ситуацию понимали с полуслова. Рибо писал:
«В чернильной темноте мы стали быстро седлать и запрягать лошадей. Люди работали без огней, настороженно прислушиваясь, чтобы не пропустить звука судьбоносных выстрелов. Не менее часа прошло в ожидании. Я и лечившиеся у меня в госпитале раненые офицеры обсуждали, что мы будем делать, если наши планы провалятся, когда до нас донеслись приглушённые звуки револьверной стрельбы, а потом раздались четыре орудийных выстрела. Их огонь прерывистым светом озарил тёмную лесную долину...»
Разрывы снарядов появились на ночном небосклоне там, где расположилась команда Бурдуковского. Стрельбой руководил подпоручик Виноградов: пушки били с расстояния в полверсты, по сути дела, прямой наводкой. Снаряды кучно накрыли пригорок у дороги с несколькими палатками на его склоне. Забегали в панике полуодетые люди:
— Красные! Красные! На коней!..
Нестройный пушечный залп поднял всю унгерновскую бригаду на ноги. Лишь малая часть «азиатов» знала, что означали эти орудийные выстрелы с кромки походного стана. Остальные подумали, что к лагерю подошли красноармейские части с артиллерией и скоро завяжется бой. Минут через пять бригада сгрудилась на дороге: конные сотни, госпитальные повозки с ранеными, артиллерийские упряжки. В воздухе стоял гул разноязычных голосов:
— Куда барон-то запропастился?..
— Почему не выступаем?..
— Айда сами, без барона. Красные наседают...
В этой внезапной суматохе офицеры-заговорщики потерялись в ничего не понимающей огромной толпе. Никто не знал, убит Унгерн или нет. Эвфаритский со своей группой покушения словно в воду канул. Наконец, от генеральской палатки пришли колчаковские офицеры. С первых их слов стало ясно, что барон жив, невредим и скрылся где-то в ночи.
Когда заговорщики беспрепятственно подошли к унгерновской палатке, то попросили барона выйти к ним. Но вместо хозяина из палатки выглянул полковник Островский, тоже один из участников заговора. Стало ясно, что цин-вана там нет. Как потом выяснилось, он по какой-то причине на ту ночь поменялся палатками со своими штабными чинами. Скорее всего, Унгерн заподозрил что-то неладное и решил ночью поостеречься. Тем самым он спас свою жизнь от пуль заговорщиков.
Островского, выглянувшего из палатки, офицеры в темноте приняли за барона. Один из них выстрелил, но револьверная пуля счастливо не задела полковника, который инстинктивно отшатнулся от входа назад. Второй раз стрелять не дали: заговорщики узнали Островского.
Вот тут-то демон монгольских степей и появился. Он вместе с ламами занимался гаданием в соседней палатке и, услышав выстрел совсем рядом, выглянул наружу. Его появление заговорщики не проморгали. Нестройный залп из пяти-шести револьверных стволов дал понять барону, что против него начался самый настоящий мятеж. Хотя стреляли с дистанции всего с полдюжины шагов, ни одна пуля не задела генерала. Случайно попали в кого-то из лам-прорицателей. Те подняли страшный крик: в Халхе лам не трогали даже пальцем.
Унгерн среагировал на револьверный залп мгновенно. Он упал на четвереньки и юркнул в кусты, около которых стояла палатка. Заговорщики бросились за ним, стреляя в темноте наугад, возбуждённо крича:
— Он там! Стреляйте!..
Искать бежавшего было совершенно бессмысленно ещё и потому, что вся бригада уже поспешно выступила по дороге на восход солнца. Группа полковника Эвфаритского поторопилась догонять её. Унгерн оказался предоставленным самому себе и какое-то время мог не опасаться за свою жизнь. Ночная темень и густой кустарник у подножия холма оказались для него спасительными.
На походе офицеры сумели навести порядок в полках и сотнях, успокоить людей. Теперь все знали о случившемся, но за «бешеного барона» никто не заступился. Бригада вытянулась по ночной дороге, двигаясь походным порядком к Джаргалантуйскому дацану. Хорошей дороги оказалось вёрст на восемь, Дальше двигаться среди поросших лесом и кустарником сопок по дороге, которая теперь больше напоминала лесную тропу, в ночи стало невозможно. Посовещавшись с офицерами, полковник Островский?, оказавшийся за старшего, приказал устраиваться до утра не привал:
— Располагаться по сотням. Людям сказать, чтобы были в полной готовности выступить. Мало ли что мажет быть...
Офицеры-заговорщики, собравшись, решали один животрепещущий вопрос: как встретить барона, если тот вздумает объявиться среди изменившего ему мятежного войска.