Мое лицо искажается под давлением всего, что произошло, но прежде чем я успеваю разрыдаться, Миша рычит:
— Вот зачем.
Его губы прижимаются к моим в душераздирающем поцелуе.
Разум кричит мне сразиться с ним, но мое сердце замирает в беспамятстве.
Я поднимаю руки и пытаюсь оттолкнуть его, но это только заставляет его обхватить меня одной рукой, прижимая мое тело к своему.
— Миша, — хнычу я ему в рот.
Он поднимает меня на руки и несет к его кровати, куда мы падаем, а его вес вдавливает меня в матрас.
Мне удается отвернуться от него и закричать:
— Остановись! Боже, пожалуйста, остановись.
Он прижимается лицом к моим волосам, и мы лежим неподвижно, переводя дыхание.
У меня такое чувство, что прошли уже минуты, в течение которых я просто смотрю в окно, не в силах переварить все то, что только что произошло.
— Я солгал, — наконец шепчет он.
Я сжимаю губы и с трудом сглатываю подступившие к глазам слезы.
— Я все еще, блять, чувствую это, — признается Миша.
Я делаю глубокий вдох.
— Что?
— Эту вечно, блять, присутствующую искру. — Усмехается он, поднимая голову, и я чувствую, как его глаза прикованы к моему лицу. — Это гораздо больше, чем просто искра. Это гребаный ад эмоций.
Я медленно поворачиваю лицо к нему, пока наши взгляды не встречаются.
— Тогда почему ты обращался со мной как с дерьмом?
Он качает головой.
— Потому что ты враг.
Мой подбородок дрожит, когда я шепчу:
— Я не хочу быть твоим врагом.
Глядя в его ярко-голубые радужки, я вижу, как чувства, которые он скрывал от меня, наполняют их, пока взгляд не становится таким нежным, что разбивает мне сердце.
— Разве ты не можешь покинуть Братву? — Спрашиваю я, и в глубине моей души пробивается росток надежды.
Миша качает головой.
— Это все равно, что я прошу тебя оставить свою семью.
По глупости я говорю:
— Мы можем убежать.
Он мрачно усмехается.
— От Братвы и мафии так просто не убежишь.
Саженец надежды начинает угасать.
— Тогда что нам делать?
Он качает головой.
— Блять, понятия не имею.
— И это все? — Мои брови сходятся вместе от душевной боли. — Мы просто снова станем врагами?
— Мы никогда не прекращали ими быть.
Он начинает отталкиваться от меня, и в чистом отчаянии я обхватываю его челюсть руками и прижимаюсь к его рту.
Миша издает угрожающее рычание, а затем снова наваливается на меня всем своим весом. На этот раз, когда он углубляет поцелуй, я не останавливаю его.
Я целую этого мужчину со всеми своими чувствами. Разочарование. Душевная боль. Истощение. Отчаяние. И когда его язык касается моего, в моей груди расцветают любовь и надежда.
Мы теряем контроль над собой, наши руки хватают и гладят друг друга, в то время как наши рты поглощают друг друга. Это так чертовски интенсивно, что у меня кружится голова от поцелуя.
Рука Миши накрывает мою грудь, и его прикосновение почти обжигает.
— Господи Боже! — Он прерывает поцелуй и смотрит на меня со смесью потребности и гнева. — Нахуй мою жизнь.
Когда он говорит: ‘Нахуй мою жизнь’, я слышу муки в его голосе — его борьбу между преданностью Братве и желанием меня.
Я кладу ладонь ему на подбородок и, жертвуя своей гордостью, умоляю:
— Выбери меня. — Пожалуйста. — Выбери нас.
Впервые с тех пор, как я знаю Мишу, на его лице появляется боль, когда он закрывает глаза. Он скатывается с меня и, падая на спину, издает стон, который я чувствую до глубины души.
Он выбирает Братву.
Кивая, мне требуются все силы, чтобы сдержать слезы, когда я поднимаюсь с его кровати.
— Пожалуйста, открой дверь, — шепчу я.
Я сжимаю руки в кулаки, и когда Миша встает и открывает дверь, я вздергиваю подбородок и, цепляясь за остатки своей гордости, выхожу из его спальни.
Измученная до глубины души, я выхожу из его апартаментов и вижу, что они находятся в том же коридоре, что и мои. Я судорожно втягиваю воздух и, достав из кармана ключ-карту, подхожу к своей комнате и провожу ею по замку.
Вот и все. Нравится это моим родителям или нет, но со Святым Монархом покончено.
Как только я поворачиваюсь, чтобы закрыть дверь, Миша ударяет рукой по дереву и, шагнув внутрь, другой рукой обхватывает мою шею.
Он дергает меня назад, и его глаза прикованы к моему лицу, когда он рычит:
— Я не могу тебя отпустить. Христос. Я в полной заднице, потому что не могу выбирать.
Когда я пытаюсь отстраниться, он захлопывает дверь и крепче прижимает меня к себе.
— Не заставляй меня выбирать, Аврора.
— Не я заставляю тебя выбирать, — кричу я. — Если бы это зависело от меня, между моей семьей и твоей не было бы войны.
— Ты можешь поговорить со своим отцом? — спрашивает он невозможное. — Если он согласится выплатить Братве и мафии их долю от своих доходов, война закончится.
Я издаю недоверчивый смешок.
— С чего ты взял, что отец будет меня слушать? — Я обвожу рукой комнату. — Он отправил меня в эту дыру, не предупредив, на что это будет похоже. Он упрямый и жесткий человек. — Я отстраняюсь от Миши и качаю головой. — Как и все вы. Никто из вас не готов идти на компромисс.
— Я гребаный силовик, — огрызается Миша. — В Братве компромисс — это разница между жизнью и смертью. — Он сокращает расстояние между нами и, схватив меня за руки, встряхивает. — Я тот человек, которого они посылают уничтожить цель. Ты понимаешь, что это значит?
Я качаю головой, хотя и понимаю.
— Если твой отец продолжит торговать, не заплатив пошлину, я буду вынужден убить твою семью. — Мучительная боль прорезает глубокие морщины на его лице. — Я буду вынужден убить тебя. Никаких переговоров, никаких компромиссов. Мне отдадут приказ, и я должен буду подчиниться.
Или его убьют за неповиновение.
В этой войне нет победителей.
— Я понимаю, — шепчу я. Я встречаюсь с ним взглядом и, понимая смысл сказанного, говорю: — Прости, что поставила тебя в такое положение. Я не знала, кто ты, когда мы встретились.
Миша качает головой, на его лице отражаются переполняющие его эмоции.
— Как мне сохранить верность, не отпустив тебя?
— Я не знаю. — Мой подбородок начинает дрожать, не в силах скрыть, как разбивается мое сердце. — Если я буду достаточно усердно тренироваться, то смогу захватить империю отца и положить всему этому конец, но до тех пор… может быть, мы сможем быть друзьями?
— Я не хочу быть твоим гребаным другом, — кричит он, явно теряя спокойствие, и это заставляет меня сделать шаг назад.
Из его груди вырывается рык, и, выглядя так, словно он собирается убить меня, он сокращает расстояние между нами. Его руки обвиваются вокруг меня, и прямо перед тем, как его рот захватывает мой в плен, я вижу в его глазах абсолютную душевную боль.
Ему так же больно, как и мне.
Глава 18
Миша
Блять, вот чего я хотел избежать. Я так охуенно боролся, но сегодня почему-то потерял контроль.
Я даже не знаю, когда это произошло.
Самые сильные эмоции, которые я когда-либо испытывал, бушуют в моей груди, когда мой язык касается языка Авроры.
На вкус она такая же сладкая, какой я ее помню.
Я разрываюсь надвое — солдат, поклявшийся в верности Братве, и мужчина, который просто хочет любить женщину.
Боже, помоги мне. Это не закончится для нас счастливым концом.
И все же я не могу ее отпустить. Она чувствуется чертовски идеальной в моих объятиях.
Я впиваюсь зубами в ее пухлую нижнюю губу, а мой язык купается в ощущении ее прикосновения.
Мое сердце разрывается на части, пока она не приподнимается на цыпочки, чтобы приблизиться ко мне, и, сжимая руками мою рубашку, хнычет; звук наполнен такой же жаждой, горящей во мне.
Блять, что я делаю?
Я играю с огнем, и в конечном итоге мы оба умрем.
Вместо того, чтобы выйти из ее апартаментов, моя рука скользит под ее футболку, и, как человек, умирающий от жажды, я упиваюсь ощущением ее шелковистой кожи.
Я хочу ее каждой частичкой своего существа.
Когда моя ладонь накрывает ее грудь и я выдавливаю из нее стон, остатки моих сил исчезают, как туман перед солнцем, и я отдаюсь любви, растущей в моем сердце.
Прервав поцелуй, я поднимаю свободную руку к ее подбородку и провожу большим пальцем по ее припухшим губам.
— Ты все еще девственница, моя маленькая лань?
По ее щекам расползаются розовые пятна, и кажется, что проходит целая-блять-вечность, прежде чем она отвечает.
— Да.
Спасибо, блять!
Моя ладонь накрывает ее щеку, когда мы встречаемся взглядами. Самонадеянно даже думать, но все же я спрашиваю:
— Ты сохранила ее для меня?
Взгляд Авроры изучает мое лицо, и я уже начинаю думать, что она собирается послать меня нахуй, когда она спрашивает:
— Печально, что я это сделала?
— Блять, — потрясенно выдыхаю я.
Два гребаных года эта женщина цеплялась за ту единственную ночь, которую мы разделили.
Точно так же, как и я.
Проходит мгновение, и я чувствую, как в груди разливается искреннее удовлетворение затем я говорю:
— Нет, это не печально. — Не сдержав ухмылки, я добавляю: — А я-то думал, что мне придется пытать и убивать какого-то ублюдка за то, что он взял то, что принадлежит мне.
— Вижу, ты очень высокомерен. — дразнит она меня.
— Нет, просто ужасный собственник и ревнивец, — признаю я.
Хихиканье Авроры наполняет воздух, но звучит оно грустно.
Мы оба знаем, что крадем время, которое нам не принадлежит. В какой-то момент мне придется вернуться к Братве, а ей — к своей семье.
Но сейчас у нас есть время.
Становясь серьезным, я говорю:
— Прости за то, как я с тобой обращался. Я пытался сделать то, что лучше для нас.
Не облегчая мне задачу, она признается: