местоположение, но потом она исчезла с карты. Словно перестала существовать, сэр.
Я поднимаю глаза. Уделяю ему все свое внимание.
- Мы следовали по следам, что были указаны нашим радаром, - продолжает он, но уже
более спокойно, - и они привели нас к полностью изолированному участку бесплодных
земель. Мы осмотрели там все, но так ничего не нашли.
- По крайней мере, это уже что-то, - я потираю затылок, борясь со слабостью в теле. Я
встречусь с тобой в комнате L через час.
- Но, сэр, - говорит он, обращая взгляд на мою руку, - вам требуется помощь, а
процесс выздоровления должен проходить в спокойствии.
- Свободен.
Он колеблется, а после произносит:
- Да, сэр.
Глава 2
Мне удается помыться без потери сознания.
Хотя это было больше похоже на обтирание губкой, тем не менее, я чувствую себя
лучше. У меня очень низкий порог расстройства – существует так мало того, что может
оскорбить мое существование. Я принимаю душ регулярно. На день я ем шесть маленьких
порций еды. Каждый день два часа я посвящаю учебе и физическим упражнениям. И я
терпеть не могу ходить босиком.
Сейчас я голый, голодный, уставший и босой в собственном шкафу. Это не идеально.
Мой шкаф поделен на несколько отделов. Рубашки, галстуки, брюки, пиджаки и
обувь. Носки, перчатки, шарфы и пальто. Все разложено по цветам и оттенкам. Каждый
предмет одежды изготовлен на заказ, точно по размерам моего тела. Я не чувствую себя,
пока полностью не буду одет; это часть меня и старта моего дня.
Сейчас я понятия не имею, как должен одеваться сам.
Рука трясется, когда я хватаю ею маленькую голубую бутылочку, полученную утром.
Я кладу две квадратные таблетки на язык, позволяя им раствориться. Я не уверен точно,
что они делают, знаю лишь то, что они помогают с восстановлением крови. Поэтому я
прислоняюсь к стене, пока моя голова очищается, и чувствую силу в ногах.
Это такое обычное дело. Не то препятствие, что я ожидал.
Сначала я готовлю носки – просто удовольствие, в отличие от стрельбы в человека. Но
интересно, что медики сделали с моей одеждой.
«Одежда, - проговариваю я себе, - только одежда. Я должен сосредоточиться только
на ней. Ничего другого. Никаких подробностей».
Сапоги. Носки. Брюки. Свитер. Военная куртка с множеством кнопок.
Много же кнопок она вырвала.
Небольшое воспоминание выбивает меня из колеи.
Я пытаюсь бороться с этим, но, чем больше я пытаюсь игнорировать воспоминание,
тем сильнее оно разрастается, превращаясь в монстра, которого я больше не могу
сдерживать. Я даже не понимаю, что припал к стене, пока не чувствую холод,
растекающийся по коже, глубоко вдыхаю и закрываю глаза, не в силах это терпеть.
Я знал, что она была просто в ужасе, напугана, но я никогда не предполагал, что те
чувства были направлены конкретно на меня. Я наблюдал за ее развитием, пока мы были
вместе; она, казалось, чувствовала себя более комфортно с каждой проходящей неделей.
Счастливее. Свободнее. Я позволил себе поверить, будто она видела будущее для нас; что
она хочет быть со мной, но считает это невозможным.
Я никогда не предполагал, что ее вновь обретенное счастье было благодаря Кенту.
Провожу здоровой рукой по лицу, прикрывая рот. То, что я сказал ей.
Глубокий вдох.
То, как я коснулся ее.
Моя челюсть сжимается.
Если бы это было только сексуальным влечением, я уверен, что не страдал бы от
невыносимого унижения. Но я хотел больше, чем просто ее тело.
И вдруг я умоляю свой разум представить стены, и ничего кроме них. Стены. Белые
стены. Блоки бетона. Пустые комнаты. Открытое пространство.
Я строю стены, пока они не рушатся, а после на их месте возвожу новые. Я строю и
строю, остаюсь неподвижным, пока мой рассудок не проясняется, очищается, оставляя
только небольшую белую комнатку. Лишь одна лампа, свисающая с потолка.
Чистая. Нетронутая. Безмятежная.
Я моргаю, когда весь потолок катастрофически давит на тот мир, что я построил, а
страх подкатывает к горлу, не позволяя сглотнуть. Я толкаю стены, делая пространство в
комнате шире, чтобы иметь возможность, наконец, дышать. Пока я не в состоянии стоять.
Иногда я жалею, что не могу выйти за пределы себя самого, хотя бы на короткое
время. Хочу оставить это изношенное тело позади, но слишком много целей, слишком
велик их вес. Эта жизнь – все, что у меня осталось. И я понимаю, что не буду рад
собственному отражению в зеркале.
Я противен самому себе. Я должен покинуть эту комнату как можно скорее, иначе мои
мысли ополчаться против меня. Я принимаю поспешное решение и впервые не обращаю
внимания на то, во что одет. Натягиваю свежую пару брюк, но брезгую рубашкой.
Продевая здоровую руку через рукав пиджака, а на второе плечо просто накидываю. Я
выгляжу смешно, но подумаю об этом уже завтра.
Для начала мне нужно покинуть эту комнату.
Глава 3
Дэлалью единственный здесь, кто не испытывает ненависть ко мне.
Он по-прежнему съеживается от страха в моем присутствии, однако не заинтересован
в моем свержении. Я чувствую это, хотя и не понимаю. Он, скорее всего, единственный
человек в этом здании, кто рад тому, что я не умер.
Я придерживаю руку, чтобы держать солдат подальше, которые рвутся вперед, когда я
открываю дверь. Это затрачивает большое количество концентрации, чтобы
предотвратить дрожь в пальцах, а затем я стираю небольшой блеск пота со лба. Момент
слабости недопустим. Этих людей не волнует моя безопасность; они только хотят быть
ближе к зрелищу, которым я стал. Они хотят увидеть трещины в моем здравомыслии, но у
меня нет ни малейшего желания показывать это.
Вести их вперед – в этом заключается моя работа.
В меня стреляли, но это не смертельно. Есть вещи, которыми управляют; и я буду
управлять ими.
Об этой ране забудут.
Ее имя не будет произнесено.
Мои пальцы сжимаются и разжимаются, пока я направляюсь к комнате L. Я никогда
раньше не задумывался, насколько длинные эти коридоры и сколько помещается в них
солдат. Ни передышки от любопытных взглядов, в которых читается разочарование тем,
что я не умер. Я даже могу не смотреть в них, чтобы узнать, о чем они думают. Но зная то,
что они чувствуют, я ощущаю решительность к жизни, стремление прожить долгую
жизнь.
Я никому не позволю наслаждаться своей смертью.
- Нет. – Уже в четвертый раз я отмахиваюсь от чая и кофе. – Я не пью кофеин,
Дэлалью. Почему ты всегда настаиваешь на этом при подаче моей еды?
- Полагаю, что надеюсь, что Вы измените свое решение, сэр.
Я поднимаю глаза. Дэлалью улыбается своей странной, дрожащей улыбкой. Я не
совсем уверен, но думаю, что он пошутил.
- Почему? - Я тянусь за куском хлеба. – Я вполне способен держать глаза открытыми.
Только идиот надеется на энергию бобов или листьев, чтобы бодрствовать в течение дня.
Дэлалью больше не улыбается.
- Да, - говорит он. – Конечно, сэр. – И смотрит вниз на свою еду. Я наблюдаю, как его
пальцы отталкивают чашку с кофе.
Я бросаю хлеб в свою тарелку.
- Это мое мнение, - обращаюсь я к нему, на этот раз спокойно, - ты не должен так
легко отказываться от собственного мнения. Предъяви свои убеждения. Аргументируй все
логически. Даже если я не согласен, ты не должен отказываться.
- Конечно, сэр, - шепчет он. Некоторое время он молчит, а после его пальцы вновь
достигают чашки кофе.
Эх, Дэлалью.
Мне кажется, что он единственный мой путь к общению.
Первоначально он был назначен на этот сектор моим отцом, и с тех пор ему приказано
оставаться здесь, пока он еще в состоянии выполнять свои обязанности. И хотя он,
наверное, на сорок пять лет старше меня, все равно настаивает быть под моим
командованием. Я знал лицо Дэлалью еще с детства; часто видел его возле нашего дома,
сидя на многих совещаниях, которые проводились в те годы, когда Восстановление еще
не приняло меня.
Было множество встреч в моем доме.
Мой отец всегда планировал такие беседы, такие обсуждения, частью которых мне не
разрешалось быть. Члены этих заседаний сейчас стоят в правлении мира, и когда я
смотрю на Дэлалью, я не могу не удивляться тому, почему он никогда не стремился к
большему. Он был частью этого режима с самого начала, но, кажется, он доволен умереть
тем, кем он сейчас является. Он всегда выбирает место подчиненного, даже когда я даю
ему слово; он отказывается от всех предложений, даже когда я предлагаю высокую плату.
Я ценю его лояльность, но меня нервирует его преданность. Кажется, ему не нужно
больше, чем он уже имеет сейчас.
Я не должен доверять ему.
Но доверяю.
Но иначе я просто сойду с ума из-за нехватки общения. Кроме холодного общения, я
ничего не могу предложить своим солдатам, и не потому, что они хотят видеть меня
мертвым, а потому, что я ответственный лидер перед ними, и мой долг – мыслить
объективно. Я приговорил себя к одинокой жизни, в которой нет ни коллег, ничего, кроме
собственного ума. Мне удалось создать образ опасного лидера, и потому мне никто не
перечит, никто не ставит под сомнение мой авторитет. Никто не будет говорить со мной
иначе, нежели как с главнокомандующим и регентом сектора 45. Дружба – это не та вещь,