ожидал, что влюблюсь в нее в процессе всех событий.
Но все эти истины и мои настоящие мотивы были похоронены вместе со мной. Я
падаю на жесткую кровать. Хлопаю рукой по лбу и скольжу ею по лицу. Я бы никогда не
посылал Кента быть с ней, если бы так не торопился быть с ней сам. Каждое действие, что
я сделал, было ошибочным. Каждое потраченное усилие оказалось провальным. Я только
хотел посмотреть на то, как она взаимодействует с кем-то. Я просто подумал, что если она
другая, если она разрушит все мои ожидания, но она все равно способна на нормальную
беседу. Но я сходил с ума, когда наблюдал ее разговор с кем-то. Я ревновал. Смешно. Мне
хотелось, чтобы она знала меня, чтобы она говорила со мной. И я почувствовал это тогда:
то странное, необъяснимое чувство, словно она единственный человек во всем мире,
который волнует меня.
Я заставляю себя сесть. Кидаю взгляд на блокнот, сжатый в руке.
Я потерял ее.
Она ненавидит меня.
Она ненавидит меня, а я отвергаю ее, и, возможно, я больше никогда ее не увижу – это
мое собственное решение. Этот блокнот, возможно, все, что осталось у меня от нее. Моя
рука все еще на обложке, заставляя меня открыть блокнот и найти ее; даже если на
короткое время, пусть даже на бумаге. Но часть меня также боится. Это может
закончиться не совсем хорошо. Это может быть не то, что мне хотелось бы увидеть. И да
помогут мне силы, если это окажется своего рода дневник, где описаны ее чувства к
Кенту. Тогда я просто выброшусь из окна.
Я ударяю кулаком по лбу. Мне нужно успокоиться и перевести дыхание.
Наконец, я открываю его. Глаза скользят по первой странице.
И только тогда я начал понимать ценность того, что я нашел.
Я продолжаю думать, что мне необходимо оставаться спокойной, что все это в
моей голове, что все будет прекрасно, и вот кто-то сейчас откроет дверь и позволит
мне покинуть это место. Я все время думаю, что это должно произойти, но такие вещи
не происходят. Этого не случается. Люди не забыли, какого это. Они не отказались от
этого.
Этого не происходит.
Мое лицо в затвердевшей крови, из-за того, что они бросили меня на землю, а руки
все еще дрожат, когда я пишу это. Эта ручка – мой единственный выход, мой
единственный голос, потому что у меня нет больше никого, с кем бы я могла поговорить,
нет сознания, потому что мое собственное тонет, а все спасательные шлюпки заняты,
а моя жизнь разбита, и я не знаю, как плавать, я не умею плавать, я не могу плавать, и
это становится так тяжело. Становится невыносимо сложно. Это как миллион
пойманных вскриков внутри меня, но я должна держать их при себе, потому что нет
смысла кричать, если ты не будешь услышан и никто не услышит тебя здесь. Никто
никогда больше не услышит меня снова.
Я научилась смотреть на вещи.
Стены. Мои руки. Трещины на стенах. Линии моих пальцев. Оттенки серого бетона.
Форма моих ногтей. Я выбираю одну вещь и смотрю на нее часами. Я храню время в
своей голове подсчетами секунд. Я держу дни в своей голове, записывая их. Сегодня
второй день. Сегодня день под номером два. Сегодня день.
Сегодня.
Здесь так холодно. Здесь настолько холодно, что я мерзну.
Пожалуйста пожалуйста пожалуйста.
Я захлопываю блокнот.
Я дрожу снова, и на этот раз не могу унять этот озноб. На этот раз потрясение идет из
глубины моей души, с глубоким осознанием того, что я держу в своих руках. Этот журнал
не о ее времени, проведенном здесь. Это не имеет никакого отношения ко мне, или к
Кенту, или к кому-либо еще. Этот журнал – о тех днях, которые она провела в изоляции.
И вдруг этот маленький, потрепанный блокнот стал значить для меня больше, чем что-
либо, чем когда-либо я владел.
Глава 10
Я даже не понимаю, как мне удается так быстро вернуться в комнату. Все, что я знаю,
это как я запер дверь своей спальни, открыл дверь кабинета, чтобы запереться там внутри,
и теперь сижу здесь, за моим столом, среди раскинутых бумаг и конфиденциальных
материалов, что встретились мне на пути, смотря на изуродованную обложку того, что я
так боюсь читать. В этом блокноте есть настолько что-то личное; выглядит так, словно
там связанные между собой самые одинокие чувства и наиболее уязвимые моменты
жизни одного человека. То, что лежит на этих страницах, она писала в течение самых
мрачных времен ее семнадцати лет, и я собираюсь получить то, что так всегда хотел.
Заглянуть в ее мысли.
И хотя меня убивают ожидания, я также четко осознаю, какие могут быть неприятные
последствия. И неожиданно становлюсь неуверенным, хочу ли я это знать. Но, тем не
менее, я делаю это. Я определенно должен это сделать.
Поэтому я открываю эту книгу и переворачиваю следующую страницу. День третий.
Я начала кричать сегодня.
Эти четыре слова пронзают меня сильнее, чем любая другая физическая боль.
Моя грудь поднимается и опускается, дыхание затруднено. Я должен заставить себя
читать дальше.
Вскоре я понимаю, что на страницах нет никакого порядка. Она, кажется, немного
сместилась в самом начале написания, и уже в конце блокнота стало понятно, что места
больше нет. Она писала на полях, над другими параграфами крошечным и почти
неразборчивым шрифтом. Есть числа, которые нацарапанные на протяжении всего,
некоторые даже повторяются снова и снова, и снова. Некоторые написанные слова
переписаны заново, обведены в круг или перечеркнуты. И почти на каждой странице есть
предложения и абзацы, которые полностью перечеркнуты.
Это полнейший хаос.
Мое сердце сжимается при малейшем осознании, что это доказательства того, что она,
возможно, испытывала. Я предположил, что она страдала все это время, запертая в
темных, ужасающих условиях. И видя это, мне хотелось оказаться не правым.
А сейчас, когда я стараюсь читать все в хронологическом порядке, мне не удается
понять ее способ нумерации страниц; систему нумерации, что создала она, сможет
расшифровать только она сама. Я могу только просмотреть книгу и прочитать кусочки,
которые наиболее понятно написанные.
Мои глаза застывают на определенном моменте.
Это странно – никогда не знать мир. Знать, что не зависимо от того, куда вы
идете, убежища просто нет. Эта угроза боли всегда будет сопровождаться шепотом.
Я не чувствую безопасности, запертая в четырех стенах, я никогда не была в
безопасности, когда меня оставляли дома и не чувствовала ее на протяжении
четырнадцати лет, когда я жила дома. Убежище убивает людей каждый день, мир уже
испытывает страх ко мне, как и мой дом, где отец запирал меня в моей комнате
каждую ночь, а моя мама кричала на меня с отвращением, из-за того, что вынуждена
меня растить.
Она всегда говорила, что это из-за моего лица.
Она говорила, что было что-то в моем лице, чего она не могла выдержать. Что-то
было в моих глазах, что, когда я смотрела на нее, меня словно и не существовало. Она
всегда говорила мне перестать смотреть на нее. Всегда кричала из-за этого. Как будто
я могла напасть на нее. Она кричала, чтобы я перестала смотреть на нее. Кричала, что
я обязана больше не смотреть на нее.
Однажды, она поместила мою руку в огонь.
Она говорила, что это для того, чтобы увидеть будет она гореть, или нет. Увидеть
– обычная ли это рука.
Тогда мне было шесть лет.
Я помню это, потому что это был мой день рождения.
Я опрокидываю блокнот на пол.
Моментально оказываюсь в вертикальном положении, пытаясь успокоить свое сердце.
Пробегаю руками по волосам, останавливая их у самых корней. Эти слова слишком
близки мне, слишком знакомы. История ребенка, который подвергается насилию со
стороны родителей. Запертый и выброшенный. Это слишком близко к моим мыслям.
Я никогда не читал ничего подобного. Я никогда не читал подобного, что
непосредственно обращается к моим внутренностям. И я понимаю, что не должен. Я
понимаю, что это, так или иначе, не поможет, не научит меня ничему, не даст мне
подсказку, где она могла бы сейчас быть. Я уже понимаю, что чтение этого сделает меня
еще более сумасшедшим.
Но я не могу удержаться и вновь тянусь к ее блокноту.
Я повернул его и снова открыл.
Действительно ли я уже сошла с ума?
Произошло ли это уже?
Как я узнаю?
Мой интерком кричит так внезапно, отчего я спотыкаюсь о собственное кресло и
оказываюсь возле стены, позади моего стола. Мои руки не перестают дрожать; лоб покрыт
капельками пота. Моя перевязанная рука внезапно стала гореть, а ноги стали слишком
слабыми, чтобы устоять на них. Я должен сосредоточиться, поскольку принимаю
входящее сообщение.
- Что? – требую я.
- Сэр, я только хотел переспросить, все ли хорошо с вами. Собрание, сэр, если конечно