Поль никогда не любил Орельена по-настоящему, впрочем, и ненавидеть его было не за что, в сущности, он плохо его знал и никогда не питал к нему никаких чувств, кроме, пожалуй, туманного презрения. Орельен родился гораздо позже его и Сесиль и вырос в интернете и соцсетях, он принадлежал к абсолютно другому поколению. Когда, кстати, он родился? Поль понял, что забыл дату рождения брата, и смутился; короче, у них большая разница в возрасте. Сесиль иногда пыталась преодолеть этот разрыв, в отличие от него. Орельен был еще совсем ребенком, когда Поль уехал из родительского дома, и он с трудом отличал это существо от домашнего животного; он, собственно, никогда не отдавал себе отчета в том, что у него есть брат.
Значит, они появятся во второй половине дня тридцать первого со своим говнюком сыночком, это надо просто перетерпеть, правда, терпеть придется довольно долго, ведь тридцать первого числа немыслимо лечь спать до полуночи, ну ничего, как-нибудь он справится, можно, например, нажраться к середине дня, благодаря выпивке удается выдержать практически что угодно, в том-то и заключается одна из главных проблем с выпивкой.
Через некоторое время он вышел из амбара, так и не взглянув, подумал он, запирая дверь на висячий замок, ни на одну работу матери. Было уже три часа дня, он совсем забыл про обед, и Сесиль не преминула попенять ему, когда он вошел в гостиную. Она права, забыл, так что ему пришлось ограничиться двумя ломтиками запеченного паштета с корнишонами, сопроводив их маленькой бутылочкой “Сент-Амура”. Сесиль и Эрве смотрели воскресную программу Мишеля Дрюкера; он стал свидетелем супружеского ритуала, общего для миллионов супружеских пар их возраста или постарше по всей Франции. То есть сегодня либо Мишель Дрюкер, либо ничего; один черт, на самом деле. Когда он выходил, они сидели, держась за руки, и внимали популярному телеведущему.
6
– У меня для вас хорошие новости, – объявила главврач и замолчала, словно забыла, что там дальше. Сама она, похоже, не слишком хорошо себя чувствовала, даже совсем плохо, откровенно говоря, видимо, провела ужасную рождественскую ночь, наверное, вечером двадцать четвертого декабря вылезли наружу глубинные семейные конфликты и только усугубились в последующие праздничные дни. Впрочем, ее буржуазная надменность никуда не делась, и рано или поздно она придет в себя, Поль очень на это рассчитывал; в этот понедельник, двадцать восьмого декабря, в больнице Сен-Люк царила тишина, а пациенты, если еще и умирали, то явно в замедленном темпе. – Пребывание вашего отца в нашем отделении более не является целесообразным, – она постепенно справлялась с собой, сосредотачивалась на чисто профессиональных вопросах, – и это первая хорошая новость, вопрос о реанимации уже не стоит, его жизни ничто не угрожает.
Она сказала “отец”, а не “папа”, отметил про себя Поль, может, у нее и правда возникли семейные проблемы на Рождество, он чуть ли не симпатией проникся к этой буржуазной курице.
– Вашего отца пора переводить в соответствующее отделение.
– Ну да, в ХВС-СМС… – машинально откликнулся Поль.
Главврачиха помрачнела.
– Вам-то откуда знать? – ледяным тоном спросила она. – Что вы понимаете в ХВС и СМС?
– Да ничего, наверное, просто прочел в интернете, – поспешил ответить он, прикинувшись чайником. Главврачиха вроде успокоилась, но при этом помрачнела еще больше, ей это даже шло.
– Ну да, интернет, сайт “Доктиссимо”, я знаю, от них один вред. – Поль кивнул со смесью раскаяния и энтузиазма, он был счастлив сыграть роль современного идиота, подсевшего на “Доктиссимо”, теории заговора и fake news, в это мгновение он чувствовал, что готов на многое ради того, чтобы ее успокоить. Но она все-таки еще помялась, прежде чем вспомнила, что собиралась им сообщить.
– Главная новость, – выдала она наконец, – состоит в том, что у нас для вашего папы есть место в ХВС-СМС. – Вот и “папа” тут как тут, возможно, это хороший знак, сказал себе Поль, ну в общем, какой-то знак. – Только что освободилось место в больничном центре Бельвиля, – продолжала она. – Думаю, вас устроит Бельвиль-ан-Божоле, ведь это не так далеко от вашего дома, верно?
У нее, конечно, не было времени заглянуть в историю болезни отца, Бельвиль находится всего в десяти километрах от Сен-Жозефа, им такая удача и не снилась, но тут их разговор прервал протяжный вопль Мадлен, вопль радости, их собеседница не сразу, но все-таки это поняла и замолчала, просто ожидая, пока вопль иссякнет. Они сомневались, брать ли Мадлен с собой, но Сесиль пресекла все возражения: в конце концов, ее это касается прежде всего, заметила она, и, разумеется, была права, тем не менее между главврачихой и Мадлен обозначился gap, культурный диссонанс, и Поль мысленно поблагодарил Сесиль, когда она заговорила, выразив эмоции всех присутствующих:
– Да, мы очень довольны, мы и мечтать о таком не смели. Когда вы рассчитываете его перевезти?
Главврачиха удовлетворенно кивнула, но все же она не закончила свой доклад, а ей нравилось заканчивать свои доклады.
– Это небольшое отделение, примерно на сорок коек, созданное в соответствии с циркуляром Кушнера[22] от 3 мая 2002 года… – тихо проговорила она, им-то, разумеется, невдомек, что этот циркуляр был последним, подписанным лично Бернаром Кушнером прямо перед тем, как ему пришлось покинуть свой пост из-за президентских выборов, второй тур которых должен был состояться через два дня, пятого мая, для нее это стало настоящим потрясением, потому что всю свою юность она была влюблена в Бернара Кушнера, влюблена по уши, что и склонило ее к решению пойти в медицину, более того, у нее в памяти осталось немного стыдное полувоспоминание о том, как, записавшись на медицинский факультет, она в тот же вечер мастурбировала перед красовавшимся в ее комнате плакатом с изображением Бернара Кушнера, выступающего на митинге, хотя это был всего лишь митинг соцпартии, у него даже знаменитого мешка с рисом в руках[23] не было. – Как это часто бывает, у них отделение ХВС-СМС примыкает к дому-интернату престарелых и инвалидов, ДИПИ, – продолжала она, с трудом приходя в себя и чувствуя, как что-то вязкое и мокрое разливается у нее в промежности, нет, лучше ей избегать воспоминаний о Бернаре Кушнере. Подышав секунд тридцать глубоко и размеренно, она овладела собой. – Да, я знаю, – сказала она, обращаясь к Сесиль, – у ДИПИ плохая репутация, и они вполне ее заслуживают, действительно, в массе своей это отвратительные богадельни, мне, наверное, не пристало так говорить, но я считаю, что ДИПИ – это позор французского здравоохранения. Тем не менее у нас ХВС-СМС автономное отделение, по крайней мере в плане терапии. Так получилось, что я знакома с доктором Леру, который им руководит, он хороший человек, уверяю вас. Ваш папа будет получать все необходимое лечение, я нисколько в этом не сомневаюсь. Ему не понадобится трахеотомия, чтобы дышать, и это уже немало. Единственная загвоздка состоит в том, что у него полностью отсутствует движение глазных яблок, а именно движение глазных яблок позволяет восстановить коммуникацию, в большинстве случаев это первое, что к ним возвращается.
Она, правда, предпочла не уточнять, что в большинстве случаев это первое и последнее, вообще-то у нее сохранилось довольно тревожное воспоминание о тех кратких минутах во время посещения больничного центра в Бельвиле, когда она оказалась в общем зале, посреди двух десятков мужчин, неподвижно сидящих в инвалидных колясках, абсолютно неподвижно, если не считать взглядов, которые цеплялись за нее и провожали, пока она шла мимо.
– Пациенты посещают несколько сеансов лечебной гимнастики и ортофонии в неделю, – сказала она, отгоняя от себя эту картину. – Леру работает с лучшими специалистами, одними и теми же в течение многих лет, на меня это произвело огромное впечатление. Пациентов регулярно купают, часто вывозят на прогулку в инвалидных колясках. На территории центра есть парк, ну, скажем, небольшой садик, но они, бывает, ездят дальше, на берег Соны. Что касается даты переезда, – продолжала она, собеседование с родными наконец вошло в нужную ей колею, она справилась с задачей, – сегодня у нас понедельник, Леру позвонил мне утром предупредить, что комнату уже освободили, осталось только убрать там, мне кажется, ничто не помешает им принять вашего папу уже в среду. Вы сможете в среду пообщаться с персоналом? – Мадлен и Сесиль с энтузиазмом подтвердили, что да, смогут, на том и порешили, собрание пора заканчивать.
Поль учтиво улыбнулся ей на прощание, хотя ему никак не удавалось отделаться от неприятных мыслей. Итак, в среду, тридцатого декабря сего года, у Эдуара Резона начнется новый этап в жизни – и все указывало на то, что он станет последним. Раз в отделении Бельвиля появилось место, раз комнату освободили и собирались ее убрать, значит, прежний ее обитатель наверняка ушел – или, проще говоря, умер.
Сидя рядом с Эрве на обратном пути в Сен-Жозеф, он не стал делиться с ним своими соображениями – они пересказали ему беседу с главврачом, сообщили о счастливом ее завершении, и он вел машину, как всегда, очень спокойно. Сесиль и Мадлен, сидевшие сзади, упивались чувством чуть ли не экстатического облегчения – Сесиль вдруг начала даже что-то напевать, возможно Radiohead, ему показалось, что он узнал мелодию.
7
Уже почти тридцать лет Поль не заглядывал в Бельвиль-ан-Божоле, который тогда назывался Бельвиль-сюр-Сон, – местный муниципалитет, сказал ему как-то отец, плетет интриги в Совете департамента, добиваясь, чтобы их переименовали обратно в Бельвиль-ан-Божоле, это название звучит заманчивее для индийских и китайских туристов, считали они. Надо признаться, что даже во времена его юности, даже в те времена, когда он с радостью ездил туда-сюда в поисках, где пожить и, главным образом, где потрахаться, его никогда особенно не привлекал Бельвиль-сюр-Сон. Он смутно припоминал ночной бар “Куба Найт”, вроде так, но ночные бары “Куба Найт” могут попасться где угодно, хоть в Аддис-Абебе, с тем же успехом. Так или иначе, он был уверен, что у него там ни разу не случилось памятной встречи, то есть сексуальной, он помнил все свои сексуальные знакомства, даже самые мимолетные, даже минет в сортире ночного клуба он не забыл, это произошло всего один раз в его жизни, в “Макумбе”, девушку звали Сандрин – ее лицо, рот, то, как она опустилась на колени, – все это он отчетливо помнил и, закрыв глаза, смог бы воскресить в памяти мельчайшие движения ее языка. С другой стороны, ему не приходил на ум никто, кого он мог бы назвать другом юности, не говоря уж об учителях, все они вылетели у него из головы, ни одного лица не осталось, вообще ноль. При этом секс не сыграл большой роли в его жизни, а если и сыграл, то разве что на бессознательном уровне – исключить этого нельзя, конечно, но как бы там ни было, не так уж много он и трахался и никогда не принадлежал к числу