Love was such an easy game to play, как сказал его тезка, и вдруг он задумался, не назвали ли его, как и Прюданс, в честь “Битлз”. Нет, это все же маловероятно, отец никогда не питал особой любви ни к их музыке, ни к какой-либо музыке вообще, если уж на то пошло, но в то же время он всегда был очень скрытным человеком, словно профессиональная обязанность хранить тайну распространилась на все стороны его жизни. Так, например, в прошлый раз, навещая отца, он с удивлением обнаружил, что один из его настольных авторов – Жозеф де Местр, притом что никаких роялистских идей он, в его присутствии во всяком случае, не высказывал, а, напротив, позиционировал себя преданным слугой Республики, невзирая на масштаб ее заблуждений.
Он ехал медленно, очень медленно, по все таким же пустынным проселочным дорогам и несколько раз останавливался ненадолго, чувствуя, как в нем растет неуверенность, словно коварная болезнь, так что ему потребовалось почти полчаса, чтобы добраться до Бельвиля.
Этот городок оказался таким же пустынным, как и его окрестности, он словно сфокусировался на самом себе и собирался с силами, чтобы перепрыгнуть в 2027 год, приветствуя его забавным баннером у въезда на улицу Маршала Фоша: “Бельвиль-ан-Божоле радостно встречает 2027 год.” Уже почти совсем стемнело, когда он припарковался наконец перед больничным центром, первый коридор, по которому он пошел, был плохо освещен, должно быть, проблемы с электричеством. Повернув направо на первом перекрестке, он увидел пожилую женщину с ходунками, идущую ему навстречу. Ей было не меньше восьмидесяти, длинные растрепанные седые волосы спадали ей на плечи, она была совершенно голая, если не считать испачканного памперса, на правой ноге подсыхали подтеки дерьма. Когда он остановился, не понимая, как поступить, его быстрым шагом обогнала медсестра, толкая перед собой тележку с лекарствами. Он даже не успел махнуть ей рукой, но ведь она не могла ее не заметить и все-таки прошла мимо, даже не подумала притормозить. Старуха неумолимо приближалась к нему, он с трудом оторвал взгляд от ее дряблых грудей, и, когда она была уже в трех метрах, ему удалось встряхнуться, он повернул назад и почти бегом бросился в коридор, из которого только что вышел. Но теперь вход в него загораживала каталка. Тут он понял, что ему следовало с самого начала взять левее, в отделение ХВС-СМС, а свернув направо, он попал в ДИПИ. Он подошел к каталке: очень пожилой мужчина с истощенным лицом, краше в гроб кладут, еле дышал, сцепив руки на груди, но Полю почудилось, что он расслышал легкий хрип. У главного входа медбрат или санитар – он не умел их различать – сидел на стуле, уставившись на экран своего мобильника.
– Вы видели, там человек… – сказал он, чувствуя себя полным идиотом. Тот ему не ответил, продолжая постукивать пальцами по сенсорному экрану, который время от времени издавал что-то вроде легкого “плюх”, наверняка это игра какая-то. – Может, надо что-то предпринять? – не отставал Поль.
– Я жду напарника, – раздраженно отозвался медбрат, и на этом разговор закончился.
Застекленный коридор привел Поля в общий зал отделения ХВС-СМС; теперь он уже сориентировался и быстро нашел комнату отца. Сесиль и Мадлен превзошли себя: на подоконнике и невысоком книжном шкафчике красовались растения в горшках, отец всегда любил растения, от человека, у которого никогда не было домашних животных, не ожидаешь такого нежного отношения к растениям – он сам ухаживал за ними, поливал, постоянно переставлял их, чтобы обеспечить необходимое им количество света. На книжных полках стояли его папки, те самые, и книги, которые он не помнил, смесь современных криминальных романов и классики, представленной в основном Бальзаком. Должно быть, книги они взяли у него в спальне, отец читал, как правило, по вечерам, перед сном, а Поль никогда не заходил в спальню родителей. Стена напротив кровати превратилась в настоящую мозаику из фотографий. Прежде всего, его поразила фотография родителей, обнимающихся на террасе у моря, судя по всему, в Биаррице; такими молодыми, как на этом снимке, он отца и мать не мог помнить, им тут, вероятно, лет по двадцать с чем-то, не больше, его тогда не было на свете, даже на стадии проекта. Главной героиней многих других фотографий была Сесиль, и простодушная гордость, с которой отец держал ее на руках, совсем маленькую, ей тут от силы полгода, не оставляла никаких сомнений относительно отцовских предпочтений и любви. Но все-таки на одной фотографии он стоял рядом с отцом; их сняли перед домом в Сен-Жозефе, оба они только что слезли с велосипедов, опустив подножки, и теперь улыбались в объектив, ему там, должно быть, лет тринадцать. Он помнил свой велосипед, “полугоночной” модели с гоночным рулем, но при этом с брызговиками и багажником, этот промежуточный тип велосипеда, видимо, уже напрочь исчез, сегодня таких полугоночных велосипедов в продаже не найти. На других фотографиях отец принимал участие в строительстве дома, стоя рядом с незаконченной каменной стеной, или позировал с инструментами в руках за плотницкой работой; он выглядел счастливым, очевидно, этот дом многое для него значил. Однако в большинстве случаев его фотографировали в рабочей обстановке, в компании коллег, иногда в офисе, иногда в других местах, определить которые было сложнее, часто где-то в пути – в аэропортах и на вокзалах. На одном довольно поразительном снимке он затесался в группу мужчин в черных дутых комбинезонах, они стояли по команде “вольно”, направив стволы автоматов в землю, и улыбались в объектив, серьезным оставался только отец, и Поль в очередной раз задал себе вопрос, который уже давно его мучил: руководил ли его отец, или, скорее, отдавал ли он приказы о проведении операций на земле? Бывал ли он инициатором физического устранения?
– Тебе нравится? – Сесиль задала этот вопрос еле слышно, он постепенно вернулся в реальность и понял, что очень долго простоял так перед стеной фотографий, полчаса, а то и час. Он оглянулся на отца, тот с непроницаемым лицом полусидел на кровати.
– Да, – ответил он, – думаю, ему очень понравится, он целыми днями будет на них смотреть. – Мадлен, понял он в эту секунду, на фотографиях отсутствовала, она работала совершенно бескорыстно. Наверное, это нормально, сказал он себе, его отец, видимо, достиг того возраста, когда уже не испытываешь особого желания фотографировать, в смысле фотографироваться, запечатлевать мгновения, свидетельствующие о ходе времени; но желание жить еще есть, и, возможно, оно сильнее, чем когда-либо. Мадлен тут, с ним, она всегда будет тут, до последнего мгновения, отцу ни к чему фотографии Мадлен.
В дверь постучались, Сесиль ответила: входите. В комнату вошла чернокожая девушка, медсестра или санитарка, у Поля сложилось впечатление, что они тут носят одинаковые формы, в лионской больнице они разные, а здесь он не мог их различить. Потрясающая красотка лет двадцати пяти, ее длинные, блестящие и гладкие волосы, идеально распрямленные, подчеркивали чистоту ее черт, он никогда не понимал, как это они умудряются, но результат его впечатлил.
– Меня зовут Мариз, – сказала она, – я буду ухаживать за вашим папой большую часть времени, мы работаем посменно с Аглаей, моей напарницей. И конечно же, с Мадлен, поскольку она останется у нас. Сейчас мы пересадим вашего папу в кресло и отвезем в общий зал на новогодний банкет с нашими постояльцами и персоналом. Вы тоже можете прийти, если захотите. Потом у нас состоится концерт классической музыки для всех желающих.
Только тут Поль обратил внимание на инвалидное кресло, стоявшее в углу комнаты, хотя оно было огромным, со множеством мягких подложек; очевидно, его изготовили на заказ, оно больше напоминало самолетные кресла бизнес-класса.
– Кресло регулируется по углу наклона, – сказала Мариз, – от сидячего положения до почти лежачего. И мотор у него мощный, четыре часа автономной работы, так что можно отправиться на дальнюю прогулку. – Она подкатила его к кровати и нажала кнопку, чтобы приподнять кровать сантиметров на двадцать. – Возьми его под колени, – велела она Мадлен, а сама обхватила его за плечи, со стороны их манипуляции выглядели очень простыми, не прошло и полминуты, как они усадили его в кресло.
Несмотря на внушительные размеры, эта машина была несложной в обращении, и они легко лавировали по коридорам. В общем зале уже собралось человек двадцать пациентов, их каталки были расположены более или менее по кругу. В кругу нашлось место и для отца, его соседями с двух сторон оказались совсем молодые люди, с удивлением отметил Поль, тому, что справа, было не больше тридцати, а слева сидел и вовсе подросток. Доктор Леру переходил от одного кресла к другому, кратко заговаривая с каждым пациентом, он ведет себя, думал Поль, будто свято верит, что все его слова ими поняты, даже если они и не в состоянии ему ответить, в конце концов, ему виднее, он все же врач, хотя, наверное, непросто все время говорить и ни разу не услышать ответа. Поль пошел вглубь зала, к столу на козлах, заставленному бутылками игристого вина и тарелками со сладким и соленым печеньем, вокруг толпились санитарки, ну и еще обычные люди, вероятно родственники больных, то есть их товарищи по несчастью, но он не понимал, как наладить с ними контакт, и выпил три бокала игристого подряд в надежде придумать тему для разговора. В эту минуту к нему, слава богу, присоединилась Сесиль, за ней по пятам следовал Эрве, вот она уж точно спасет ситуацию, навыков человеческого общения ей не занимать.
Закончив обход пациентов, Леру перешел к медицинскому персоналу и наконец обратился к родственникам, начав с Сесиль, которая стояла рядом с ним.
– Вы у нас новенькие, – сказал он. – Надеюсь, что вам тут нравится и мы не обманули ваших ожиданий.
– Спасибо, доктор. Я очень благодарна вам за все, что вы делаете.
– Мне проще, чем вам. Это моя профессия, я просто стараюсь работать как можно лучше.
Любовь – это не вполне профессия, подумал Поль, но профессия тоже необходима. Это скорее нормально, подумал он, что вечером тридцать первого декабря он предается абстрактным размышлениям, пусть и невнятным. В эту минуту через дверь в глубине зала вошли музыканты, и тут он увидел, что на эстраде стоит кабинетный рояль и рядом с ним виолончель на подставке. Следом вошли два скрипача со своими инструментами, и за ними появилась пятая музыкантша с чем-то вроде скрипки, но побольше. Это и есть альт? А они, значит,