еколюбия, сострадание и любовь, направленные на человечество в целом. Он вспомнил, что она вместе с другими экзальтированными юными католиками вступила в ассоциацию “Пробуждение радости”, ну или что-то вроде того, – в выходные дни они навещали стариков в домах престарелых, которые тогда еще не назывались ДИПИ. Потом они запустили инициативу по мытью ног бомжам, слонялись по парижским улицам, нагруженные тазами, канистрами с горячей водой, антисептическими средствами, новыми носками и обувью; ноги бездомных действительно чаще всего были в ужасающем состоянии. Отец относился к ее деятельности с несколько озадаченным уважением, на самом деле его, видимо, слегка тревожил столь причудливый генетический выверт, превративший его, судя по всему, в отца святой, и он с облегчением вздохнул, когда Сесиль впервые проявила некоторые признаки увлечения вполне конкретным человеком – а именно Эрве.
Так или иначе, двадцать пять лет спустя в продаже скульптур была, прежде всего, заинтересована Сесиль, она нуждалась в деньгах гораздо больше остальных, и рано или поздно она это поймет, не она, так Эрве. Поль всегда считал, что его невестка переоценивает суммы, которые можно получить от этой продажи, но главным образом потому, что ни в грош не ставил художественные произведения матери, так что факты на первый взгляд доказывали правоту Инди. Он помнил, что при последней сделке они получили довольно высокую сумму – около двадцати или тридцати тысяч евро. Если предположить, что цены не изменились, Сесиль достанется почти десять тысяч; а в амбаре стояло штук тридцать, а то и сорок скульптур. Для них это огромная сумма, безусловно превышающая стоимость их дома в Аррасе и вообще всего имущества. Надо составить точный список, сделать подробное описание каждой работы, связаться с галеристами. Орельен обещал взять все на себя и сказал, что будет рад посвятить этому свои выходные. Особенно, подумал Поль, он будет рад предлогу отдохнуть от жены.
Долину Соны окутал густой туман, и они чуть было не опоздали на вокзал Макон-Лоше. Поль собирался уже поменять свой билет онлайн, чтобы не ехать в одном поезде с Орельеном и Инди, но в конце концов плюнул. Они тоже оказались в первом классе, но в другом вагоне. Праздники продолжались, и в пятницу первого января в поезде было практически пусто. Он вежливо кивнул им и прошел на свое место. Через две минуты поезд тронулся. Езду на скорости 300 км/ч сквозь океан непроницаемого бескрайнего тумана, не допускавшего ни малейшего намека на окружающий ландшафт, нельзя назвать путешествием в полном смысле слова; это сродни, думал он, какому-то оцепенению, неподвижному падению в абстрактное пространство.
Они ехали уже около часа, а он так и сидел не шелохнувшись, даже сумку свою не закинул на полку, как вдруг он увидел Орельена, нерешительно топчущегося в дверях вагона с пакетиком сладостей и банкой колы в руке. Он подошел к нему и спросил:
– Хочешь M&M’s? – Он отказался, удивленно мотнув головой; неужели он здесь только для того, чтобы угостить его M&M’s? – Я сяду? – спросил Орельен.
– Ну конечно.
– Знаешь… – заметил он, помолчав, – я не во всем согласен с Инди.
Поначалу, сказал Орельен, ему не хотелось выставлять скульптуры на продажу, он предпочел бы создать музей на их основе. Но создать музей сложно, пришлось бы организовать билетную кассу, систему охраны. К тому же, подумал Поль, мало кто этим заинтересуется, скорее всего; но промолчал. Если он будет ради этого приезжать на уикенды, продолжал Орельен, они, наверное, смогут почаще видеться.
– В последнее время, – сказал он, – я немного сблизился с папой. – Он пустился в подробный рассказ, и Поль с удивлением понял, что за эти два года Орельен приезжал в Сен-Жозеф чаще, чем он, и как правило, приезжал один. – Знаешь, с папой мне иногда бывало непросто, – добавил он. И это еще слабо сказано, первые двадцать пять лет его жизни их с отцом вообще ничего не связывало, за исключением разве что глухой враждебности. – Ну и с Сесиль, мы подолгу разговаривали с Сесиль…
Ну и с Сесиль, само собой. Поль с ужасом осознал, что Орельен ждет, что он поговорит с ним как старший брат, кем он, собственно, и является. Только что он ему скажет? Он не мог, совсем не мог говорить с ним откровенно, не обидев его при этом. Разумеется, ему следовало бы развестись, это единственное, что надо сделать, но в ближайшем будущем рассчитывать на это не приходится, она будет яростно за него цепляться до тех пор, пока деньги от продажи скульптур не станут частью совместно приобретенного имущества, потом она его отпустит, и он сможет подвести черту, в конце концов, он еще молод, вполне хорош собой и занимает достойную должность в учреждении культуры, то есть имеет все шансы на успех, так что он потерял бы всего десять лет жизни. Вообще-то, конечно, если задуматься, он нашел бы что ему сказать, но пока они еще не настолько близки, и Орельен попрощался, выразив надежду, что им вскоре снова представится возможность пообщаться. Поль поудобнее устроился в кресле. Этот разговор его утомил, у него заныла шея. Туман снаружи был все таким же непроницаемым; где, интересно, они сейчас? В Монбаре, Сансе, Ларош-Миженне? Скорее всего, он рассеется, как только они доедут до первых пригородов.
2
Иправда, туман немного рассеялся у Корбей-Эссона, где тоскливый пазл домов-пеналов, коттеджей и башен способен уничтожить в зародыше самый робкий намек на надежду. Внушительные строения Берси смотрелись тоталитарной цитаделью посреди города. Брюно, наверное, сейчас там, может, в эту самую минуту он бредет по пустынным коридорам из служебной квартиры в кабинет; кроме него во всем министерстве наберется от силы десятка три сотрудников, обеспечивающих необходимый надзор и техобслуживание. Поль почувствовал себя чуть лучше, войдя в сад Ицхака Рабина: между деревьями плавали клочья тумана, и сад казался призрачным и почти безлюдным, если бы не одинокие китайские туристы в поисках, возможно, Синематеки, находящейся поблизости, либо они просто заблудились, опрометчиво оторвавшись от своей группы в момент всеобщей новогодней экзальтации. Скоро они об этом пожалеют: Париж – город с низким уровнем социального контроля и высокими показателями преступности, а ведь им сто раз это повторяли перед отъездом из Шанхая. Завернув за небольшую рощицу, он столкнулся с двумя китаянками, которые испуганно закудахтали; он умиротворяюще поднял руку и продолжил свой путь через парк Берси.
Когда он вошел в общесемейное пространство, луч солнца пробился сквозь облака, осветив растрепанный туман над парком. Гостиная вдруг показалась ему против обыкновения уютной; Прюданс не было, но почему-то у него создалось впечатление, что она недалеко и вот-вот вернется; а потом он увидел елку.
В углу стояла новогодняя елочка сантиметров пятидесяти в высоту, украшенная мишурой, серебряными шарами и декоративными свечами, попеременно мерцавшими синими, красными и зелеными огоньками. Что это ей вдруг вздумалось купить елку? Наверное, к ней приезжала сестра, а у сестры есть маленькая дочка, он когда-то давно ее видел. Он со смущением вспомнил, как жадно Прюданс схватила девочку, баюкала ее, ходила с ней по квартире, прижимала к груди. Вероятно, у женщин срабатывает что-то биологическое, происходит какая-то ломка, а он и понятия не имел, что это надо учитывать. Он мало что смыслил в женских гормонах, не больше чем в камерной музыке и сельскохозяйственных животных; сколько же в жизни вещей ему неведомых, подумал он и в приступе уныния рухнул на диван. Потом встал, подошел к сервировочному столику, где, если ему не изменяла память, стояли разные бутылки. Да, кое-что там еще осталось, даже непочатый “Джек Дэниелс”. Он налил себе большой стакан, до краев, и снова оглядел общесемейное пространство; какая веселая елка, приятно посмотреть; особенно со стаканом “Джека Дэниелса” в руке. На журнальном столике рядом с угловым диваном он заметил стопку “Вестника колдовства”, он и не подозревал, что существует такой журнал. Это, видимо, как-то связано с новыми начинаниями Прюданс в юкке, или, скорее, в викке, наверху стопки лежал новогодний номер, наверняка последний. На обложке красовался зазывный слоган “2027 – год всех и всяческих перемен”.
Быстро листая журнал, он наткнулся на статью о предстоящих президентских выборах. В 1962 году произошел решающий, подчеркивал автор, институциональный сдвиг и президент Республики был избран всеобщим голосованием, а 2017-й стал первой с тех пор датой выборов, соответствующей простому числу; не случайно, рискнул он предположить, этот год стал поворотным, произошла полная перестройка политического поля, сметающая все традиционные партии. После четного 2022 года выборы 2027-го снова попадают на простое число; следует ли нам готовиться к таким же потрясениям? Впрочем, следующее совпадение произойдет только в 2087 году. Статью подписал некий Дидье Ле Пешер, назвавшийся выпускником Политехнической школы. Поль прекрасно представлял себе этого типа: второразрядный специалист, всю жизнь проработал в какой-нибудь малозаметной государственной организации вроде НИСЭИ[27] и на склоне лет ударился в нумерологические спекуляции. Ошибочно полагать, что ученые по своей природе люди рациональные, они не более рациональны, чем все остальные; ученые – это прежде всего люди, завороженные закономерностями мира, а также его непредсказуемостью или странностями, когда таковые возникают; мало того, он сам ночью тридцать первого декабря предавался арифметическим грезам в том же духе. Он решил, что непременно спросит Прюданс, можно ли ему вырезать статью, вот Брюно повеселится.
Предыдущий номер “Вестника колдовства”, вышедший под Рождество – по-видимому, это двухнедельный журнал, – состоял в основном из большой подборки материалов о викканском культе, так что Поль отнесся к нему с должным вниманием. Если верить редакционной статье, в которой приводились обширные цитаты из некоего Скотта Каннингема, “Викка – радостная религия, проистекающая из нашего родства с природой. Она прославляет союз с богиней и богом, универсальными энергиями, творцами всего сущего; это восторженное празднество жизни”. Автор, надо думать, американец, но все же Поль решил почитать дальше, поскольку американцам, хоть они и потерпели поражение – и это становилось все более очевидным, – так неосторожно ввязавшись в игру против китайцев, возможно, все еще есть что сказать, в конце концов, они властвовали над миром почти целое столетие и, естественно, вынесли из этого некую мудрость, а если нет – пиши пропало.