К сожалению, сейчас сложилось узкофеминистское видение викки, в котором акцент делается лишь на ритуалы, славящие богиню, сетовал далее автор. Все дело в том, тут же признавал он, что такова нормальная реакция на многовековое угнетение патриархальными религиями; однако религия, полностью сосредоточенная на женском начале, была бы в той же степени несбалансированной, как и та, что опиралась бы исключительно на мужское начало; необходима соразмерность двух начал, заявлял он в заключение. Такое прославление мужественности, столь же приятное, сколь и неожиданное, обнадеживало, надо сказать, особенно в устах американца, наверняка политкорректного до мозга костей.
Трудности возникли после первого большого пояснительного материала. Поль решительно не мог примерить на себя образ молодого бога Ареса с его торжествующей эрекцией; столь же проблематично оказалось узнать Прюданс в юной Афродите с набухшей грудью. И все же в их жизни имело место нечто подобное, он вдруг вспомнил их первое лето на Корсике и пляж немного южнее Бастии, Мориани, что ли? Смутившись, он понял, что при этом воспоминании у него навернулись слезы. Прюданс с тех пор похудела, жизнь как-то сплющила ее. Он перелистнул несколько страниц и увидел статью, подводившую итоги года викки. После саббата Йоль, который Прюданс посетила незадолго до Рождества, состоится саббат Имболк 2 февраля, затем, 30 апреля, – саббат Белтейн и 1 августа – саббат Лугнасад. Цикл, похоже, завершается саббатом Самайн 31 октября, который, указывалось в статье, совпадает с Хэллоуином – и Днем Всех Святых тоже, подумал Поль, они явно мыслят англосаксонскими понятиями. Самайн – это время размышлений, возможность оглянуться на только что закончившийся год и приять перспективу смерти.
Скотт Каннингем оказался не просто теоретиком, в другой статье он делился рядом практических советов применительно к различным жизненным обстоятельствам. “Когда вам страшно, поиграйте на шестиструнной гитаре, – рекомендовал он, – или послушайте гитарную музыку в записи; усвойте, что вы мужественны и уверены в себе. Призовите Бога в образе рогатого покровителя и агрессора”. Финансовые затруднения? “Оденьтесь во все зеленое, затем сидите тихо и отбивайте на барабане медленный ритм; представьте себя с полными карманами денег, призывая Богиню в ее образе дарительницы изобилия”.
Увлекшись чтением, он не услышал, как открылась дверь, и с изумлением обнаружил Прюданс уже на пороге гостиной. Она остановилась, тоже удивившись, на ее лице застыла нерешительная улыбка, но она вроде даже рада была его видеть; он понял, что тоже ей рад.
– А, тебе попался этот номер… – показала она на журнал. – Будешь надо мной издеваться…
– Нет… – тихо сказал он. Он, конечно, удивился и не знал толком, как реагировать, но никакого желания над ней поиздеваться у него не возникло.
– Как отец, есть новости? – спросила она, и он был благодарен ей за то, что она сменила тему, потому что новости как раз были, и вполне хорошие. Он подлил себе бурбона, она за компанию взяла томатный сок, и он со всеми подробностями рассказал ей, как отец вышел из комы, как его перевели в Бельвиль-ан-Божоле, и еще о докторе Леру; он, однако, даже не упомянул об Орельене и Инди. Она внимательно слушала его, кивая. – Действительно, вам очень повезло… – признала она, и он в очередной раз задался вопросом, что у нее с родителями, она много лет ничего ему о них не говорила.
– Ты виделась с сестрой в праздники? – спросил он.
– Нет, – ответила она, изумившись вопросу, ее сестра живет в Канаде, он что, забыл? Они не виделись почти пять лет.
– Все дело в елке… – объяснил он, – я подумал…
– А, елка… – Она недоуменно взглянула на него. – Я просто решила, что тебе так веселее будет, когда ты вернешься.
Он долго молчал, слегка обескураженный таким поворотом дела. Прюданс грациозно встала с дивана.
– Пойду почитаю немного перед сном, – сказала она.
Оглядевшись, он с удивлением понял, что уже совсем стемнело, и довольно давно, они, наверное, просидели так несколько часов, значит, она включила свет, а он и не заметил. Он тоже встал и нежно поцеловал ее в щеку. Она еще раз улыбнулась ему и вышла. Он долго, может быть минут десять, стоял неподвижно в центре общесемейного пространства, потом поднялся к себе, захватив бутылку “Джека Дэниелса”.
3
На следующее утро Поль вышел из дому рано, магазины на Кур-Сент-Эмильон были закрыты, и даже продвинутые кафе, пытавшиеся косить под нью-йоркскую тусовку, работали на малых оборотах. Ему нравились эти редкие моменты всеобщей спячки, несколько раз в году, когда жизнь словно зависает, как на вершине колеса обозрения, прежде чем сорваться в новый цикл. Так бывает почти всегда 15 августа[28] и часто между Рождеством и Новым годом, если позволяет календарь.
Второе января пришлось на субботу, завтра атмосфера в городе будет, в общем, еще такой же, но к вечеру испортится, заранее отравленная тревогами завтрашнего дня. Утро выдалось совершенно спокойное. Он чувствовал, что еще не пришло время сделать новый шаг к сближению с Прюданс. Надо подождать немного, пока хлынет внутри ток надежды – так в поврежденном органе возобновляется кровообращение. Тогда, возможно, что-то хорошее случится с ними на закате дней и им снова выпадет прожить сладостные годы, возможно даже долгие годы.
От такой перспективы у него чуть не перехватило дыхание; охваченный дрожью, он замер посреди аллеи рядом с кустом гортензий и подождал, пока не начнет дышать ровнее. Затем повернул на восток, к церкви Рождества Богоматери в Берси. Там было, как всегда, пусто. Он бросил в прорезь два евро, зажег две свечи и вставил их в подсвечник. Он не знал точно, кому или чему он их предназначает, но ему показалось, что нужны именно две свечи. Он торопливо перекрестился, не будучи уверен, что делает это правильно – сначала вверх, потом вниз, а дальше влево или вправо? – и только тут заметил, что статуя Богоматери находится на противоположной стороне церкви. Он забрал свечи, повторил всю процедуру, сел на скамью, закрыл глаза и почти тотчас уснул.
Молодой человек представился Эрвином Каллаганом; таким, как у него, динамичным и восторженным выражением лица в американских фильмах пятидесятых годов было принято наделять страховых агентов, но на самом деле, скорее всего, это был Луи де Рагнель, французский журналист, которого Поль видел в различных теледебатах – он несколько раз брал интервью у Брюно.
Имея при себе визитку на это имя, псевдо-Эрвин Каллаган обходил многочисленные нью-йоркские семьи со скромным достатком, сообщая им, что они полностью разорены и что страховая компания, на которую он работает, рассчитывает цинично обогатиться за их счет. Естественно, принимали его не слишком радушно, с жалобами и криками, но он, выждав пару лет, неизменно заводил ту же шарманку, руководствуясь какой-то высшей необходимостью.
Луи де Рагнель, он же Эрвин Каллаган, уже очень пожилой человек в костюме и черной шляпе, с белесо-серым лицом, испещренным тонкими морщинами, напоминал профессора Калиса, старика астронома из “Таинственной звезды”[29], и еще немного Уильяма Берроуза. Он передвигался с огромным трудом, его руки и ноги были почти обездвижены артритом, но он решил в последний раз воспользоваться именем Эрвина Каллагана, чтобы сообщить плохую новость.
Войдя в прихожую очередного дома, он вдруг понял, что на этот раз попал не в бедную семью и, скорее всего, не к жителям Нью-Йорка. Его встретила благочестивая экзальтированная молодая женщина, которая сначала тщательно протерла стол, словно удаляя отпечатки пальцев, а затем подмела пол двумя вениками одновременно. В конце концов она поведала ему, что обитатели этого дома – настоящие демоны, но ему нечего бояться, потому что Господь на их стороне. Тут стало ясно, что до ужаса приставучий Эрвин Каллаган олицетворяет собой определенную форму правосудия и справедливости.
Затем он очутился в скудно обставленной гостиной в компании мужчины лет пятидесяти, очень загорелого, с гармоничной мускулатурой, и женщины лет тридцати с пышными формами, под легким платьем на ней ничего не было. На полу лежала худая длиннющая собака, похожая на борзую, но в ее чертах чувствовалась жестокость, которая обычно свойственна ласкам. Мужчина говорил долго и бессмысленно, потом хорошо поставленным голосом отдал женщине ряд распоряжений. И хотя все его приказы начинались словами: “Не будете ли вы так любезны”, было очевидно, что их надо выполнять беспрекословно. Они казались непоследовательными и сбивчивыми, но женщина повиновалась, неторопливо спустила платье, не переставая при этом разговаривать с собакой хриплым голосом на не вполне человеческом языке. Собака постепенно просыпалась и явно была не в настроении. В конце концов, полностью обнажившись, женщина встала с дивана. Собака окончательно проснулась, поднялась, женщина надавила на мясистую припухлость под ее горлом, и стало ясно, что животное впадет сейчас в дикую ярость.
Каллаган, мужчина и женщина стояли теперь у двери; женщина держала платье под мышкой. Мужчина, сам обнаженный по пояс, что-то прочувственно говорил, притворяясь, что сожалеет о судьбе, уготованной псевдо-Эрвину Каллагану, а на самом деле Луи де Рагнелю, которого вот-вот разорвет на части и сожрет взбесившийся пес; Каллаган, вероятно смирившись со своей участью, печально качал головой. Тогда мужчина открыл дверь и вышел вместе с женщиной. В этот момент стало ясно, что сцена происходит на борту яхты, плывущей по приятному морю.
Когда Поль вышел из церкви, было два часа дня, парк Берси заливало ослепительное солнце. Есть ему не хотелось, и он побрел куда глаза глядят по набережной Рапе, пересек Аустерлицкий мост и вышел к Ботаническому саду, прохожих стало немного больше. Ближе к концу дня он решился позвонить Брюно. Он ответил после нескольких гудков и сразу же спросил об отце. Поль изложил ему ситуацию чуть более сжато, чем Прюданс. У Брюно тоже были новости, но это не телефонный разговор, они условились встретиться на следующий день.