ы, месье Резон, – печально заключил он, – я бы и рад сообщить вам что-нибудь приятное, вы один из наших лучших мастеров, но ничего не попишешь, мы должны решать первоочередные задачи.
– Мне же не обязательно прямо сейчас уезжать из Жермоля? – взмолился Орельен. – У меня есть немного времени?
– Конечно. – Драпье вздохнул с облегчением, поудобнее устраиваясь в кресле; вот оно, подумал он, мы достигли стадии, когда жертва смиряется со своей участью и просит лишь немного скостить срок. – К своей новой работе вы приступите только через месяц или около того. Пока что можете вернуться в Жермоль, законсервировать работы и закрыть все пленкой в ожидании их возобновления – ну, на тот случай, если кто-нибудь в один прекрасный день их возобновит, – заключил он поникшим голосом и снова ушел в себя, поддавшись безграничному унынию.
Однако он немного встрепенулся, чтобы договориться с Орельеном о практических аспектах нового назначения: Шантийи закреплен за ним до конца работ, так что ему придется найти себе гостиницу на две ночи в неделю рядом с этим замком на Луаре, сейчас он найдет его название, ему просто надо порыться пять минут в бумагах, в общем, с каким-то там замком на Луаре. На этот раз расходы на гостиницу ему возместят, он даже сможет выписать расходный счет на бензин, министерство придает огромное значение этой реставрации, поскольку речь идет о стратегически важном объекте с точки зрения международного туризма; это, понятное дело, не Шамбор или Азе-ле-Ридо, тут уровень чуть пониже, и не Шенонсо, короче, название замка вылетело у него из головы, но он вспомнит.
В 14.45 встреча закончилась. Выйдя из министерства, Орельен зашел в ближайшее кафе, то же самое, что и в прошлый раз, и заказал бутылку мюскаде. Как и в прошлый раз, ни один человек в кафе не показался ему способным понять, не говоря уже о том, чтобы разделить его судьбу, тем более что в предобеденный час народу тут было еще меньше. После третьего бокала ситуация показалась ему не столь катастрофической. Выходные он будет проводить в Сен-Жозефе, какие проблемы. Как это все странно, подумал он, жизнь, любовь, люди: каких-нибудь дней десять назад он даже не прикасался еще к Мариз, прикосновение к ее коже находилось вне сферы его опыта; а теперь он жить не может без ее кожи; как это объяснить?
Что касается отношений с Инди, то его новое назначение мало что изменит: два раза в неделю он будет ночевать в отеле, где-нибудь в долине Луары, и ей вовсе не обязательно об этом знать. В эту секунду он подумал, что мог бы переехать прямо сейчас, снять себе студию в Париже. Эта мысль никогда раньше не приходила ему в голову, и внезапно его охватила бурная радость; уход из семьи не является правонарушением, вряд ли это повредит ему в глазах судьи по семейным делам, ну, наверное, лучше все же посоветоваться с адвокатом, но он был почти уверен, что прав.
Быстрый поиск в интернете сильно охладил его энтузиазм: цены на недвижимость в Париже взлетели до пугающих размеров, он засомневался вдруг, что сможет позволить себе сейчас аренду студии, его будущее в смысле недвижимости стремилось практически к нулю. Что касается алиментов, Инди просила ни много ни мало половину его зарплаты; смехотворное требование, успокоил его адвокат, почти безумное, можно не опасаться, что судья удовлетворит его, однако ему все же следует приготовиться к довольно значительной сумме, вероятно, порядка трети. Эта сука действительно его поимела, подумал он, поимела по самое не хочу. Совместно нажитого имущества у них практически не было, они ничего не приобретали, ничего существенного; все, по идее, сведется к алиментам.
Алкоголь – штука парадоксальная: конечно, порой благодаря ему удается возобладать над своими тревогами, увидеть все в обманчивом оптимистическом ореоле, но иногда он оказывает прямо противоположное действие, обостряет ясность взгляда, а значит, и тревогу; более того, эти явления могут чередоваться с интервалом в несколько минут. Допивая первую бутылку мюскаде, Орельен пришел к выводу, что свиданий с Мариз раз в неделю, а из-за ее дежурств в больнице и того реже, ему не хватит, ему и так уже ее не хватает, и организовать совместную жизнь будет совсем непросто. Вообще-то рановато еще задумываться о таких вещах, но на самом деле он был глубоко уверен во взаимности их чувств, ему, да и ей тоже, казалось, что это странным образом совершенно очевидно, да, все произошло очень быстро, но иногда в жизни все происходит очень быстро. При этом, с материальной точки зрения, ситуация была далеко не радужной: госслужащий невысокого ранга с зарплатой, сокращенной на треть, и санитарка – о жизни в Париже или даже в ближайших пригородах можно забыть. По роду своих занятий он мог оказаться практически в любой точке Франции, поэтому жить в Париже им вовсе не обязательно. А где жить? Дом в Сен-Жозефе мог бы стать в каком-то смысле идеальным вариантом: места в нем полно, они оба чувствуют себя там хорошо, и к тому же это ничего бы им не стоило. Вот только Мариз уже возненавидела свою работу в Бельвиле, новых условий она не вынесет, в этой больнице она знавала лучшие времена, нельзя же откатываться так далеко назад. Может, ей уволиться? Она совершенно не настаивает на своей финансовой независимости, не в этом дело. Удастся ли им прожить на зарплату Орельена? Верится с трудом.
Чтобы лучше разобраться в ситуации, он заказал вторую бутылку, говоря себе при этом, что ему пора притормозить с выпивкой, в долгосрочной перспективе это добром не кончится, все знающие люди сходятся в этом вопросе.
10
В среду вечером позвонил Эрве. Он сказал Сесиль, что находится в Монсе и там все точь-в-точь как у них: этот город процветал в Средние века и в эпоху Возрождения, затем развивалась промышленность, текстильная и сталелитейная, а в недавнем прошлом все пришло в полный упадок, ну, тут все чуть более убого, чем в Аррасе, да и то не особо. Он познакомился с приятелями Николя, они вроде ничего, немного недоверчивые, но вполне серьезные. Они связались со своей секцией в Лионе и назначили там встречу на следующее воскресенье, так что процесс пошел. Человек из Лиона попросил, чтобы Поль присутствовал там лично; им важно, прежде чем запланировать операцию, убедиться, что все дети согласны между собой.
В пятницу вечером он приехал в Макон-Лоше поездом в 18:16; Сесиль ждала его на вокзале. Впервые за многие годы они расстались больше чем на два дня, ей не спалось в одиночестве, и, встречая его на перроне, она буквально светилась от радости; что касается цели его поездки, то он видел, что она продолжает сомневаться, и как только они сели в машину, она засыпала его вопросами. Что это за люди? Связаны ли они как-то с “Сивитас”?[44]
– Вот… – Эрве широко улыбнулся, – так я и знал, ты явно точишь зубы на “Сивитас”. А вот и нет, они как раз не имеют к “Сивитас” никакого отношения. Это движение основал один американский миллиардер из Орегона.
– Известный миллиардер?
– Нет, он не медийный миллиардер, вроде Билла Гейтса или Марка Цукерберга, эти-то все прогрессисты. Ну, скажем так, мелкий миллиардер, он сколотил состояние на лесозаготовках и не входит в список Forbes, но все-таки миллиардов десять долларов у него есть; он протестант, точнее баптист, как и большинство членов организации, так что, как ты понимаешь, к католикам они вообще не имеют никакого отношения. Орегон стал первым американским штатом, легализовавшим эвтаназию, это прогрессистский штат, очень продвинутый в этих вопросах. В Монсе Николя организовал мне встречу с их координатором по Европе. Он сказал, что наш американский миллиардер родом из Бельгии, где у него еще остались родственники, и он был потрясен, узнав о некоторых происшествиях, которые там имели место. Они основали КУБ, Комитет против убийств в больницах, чтобы попытаться осуществить лоббистское давление на парламентариев и выступать в прессе, но ничего не вышло. Поэтому они решили официально самораспуститься и перешли к более прямым действиям. Впоследствии они открыли отделения во Франции и, кажется, в Испании. Парень, с которым я общался, – американец, но на встрече Лионе будет француз, по телефону он произвел на меня хорошее впечатление. Они очень осторожны: они никогда не подвергались преследованиям, никогда не прибегали к насилию, даже витрины не били. Прежде всего, они требуют, чтобы все члены семьи дали свое согласие до начала операции – муж или жена, дети, родители, если они живы; очевидно, от этого многое зависит в юридическом плане. Вот почему он так настаивает на присутствии Поля.
– Ну, это не проблема, – сказала Сесиль, – он приедет завтра с женой.
Выслушав его, она успокоилась, и теперь, когда ее немного отпустило, они могли поговорить на более отвлеченные темы, о том, что нового в Аррасе и как поживает Николя. Она ничего не имеет против бывших идентитариев, заверила его Сесиль, и даже против нынешних идентитариев, ей хочется быть в курсе дела, и все, он обязан ей сказать, если вдруг решит ввязаться во что-то противозаконное.
– Я не сделал ничего противозаконного, дусик… – мягко заметил Эрве. – Просто выпил пива с американским баптистом.
Над холмами Божоле садилось солнце; через несколько километров она снова заговорила о “Сивитас”. Действительно, она терпеть их не может, это настоящие экстремисты, они дискредитируют всех католиков вообще, прямо христианские салафиты какие-то, прибавила она, если бы мы пошли у них на поводу, давно бы канули в Средневековье.
– Средневековье – это не так уж и плохо с определенной точки зрения, – заметил Эрве. Ее брат, например, хорошо себя чувствует только в Средневековье.
– Допустим, но ты ведь знаешь Орельена, он такой с самого детства, не от мира сего.
– Ему придется как-то вернуться в этот мир, – сказал Эрве, – раз теперь у него появилась настоящая женщина.
Сесиль промолчала; ей удалось забыть на целый час о проблемах Мариз, она почти всю неделю ночевала у них; в ДИПИ дела плохи, еще хуже, чем она думала. Почти все лежачие пациенты страдают от жутких пролежней. Ей дается всего по десять минут на каждого, их даже не получается вымыть за это время, многие уже не могут сами ходить в туалет, ей постоянно звонят на мобильник, не говоря уже том, что больные кричат из комнат, зовут на помощь, а когда она наконец заходит, то иногда оказывается, что какой-нибудь старичок, не выдержав, уже успел сходить под себя и на пол, ей приходится убирать за ним дерьмо, менять засранные простыни, это ужасно неприятно, но страшнее всего ловить на себе их умоляющие взгляды, когда она появляется на пороге, и слышать: “Вы так добры, мадемуазель”. У нее дома в Африке такое просто немыслимо, если это и есть прогресс, то он того не стоит. Она все это изложила Сесиль накануне приезда Орельена, ему самому она толком ничего не говорила, он видел, что по вечерам она приходит с работы еле живая, но она даже в мыслях не допускала, что может все ему рассказать, уж лучше не возвращать его на землю, думала она; они еще не женаты, заметила Сесиль, а она уже его оберегает.