Эрве свернул на съезд к Вилье-Моргону.
– Понятное дело, дусик, – сказал он наконец, остановившись у платежного терминала. – Тебе все изливают душу. Ты отдушина для всех горестей мира, это тебе на роду написано.
Сесиль вспомнила исповедь Орельена и его признание, что он не бесплоден; с кем еще он мог этим поделиться? Уж точно не с Полем. Да, Эрве прав, ей это на роду написано.
Поскольку Мариз по вечерам буквально валилась с ног, они с Орельеном ложились спать сразу после ужина. Эрве слонялся по кухне, пока его жена мыла посуду, она видела, что он хочет что-то еще ей сказать, но, как обычно, не решается.
– Как тебе известно, – все-таки заговорил он, – мое пособие по безработице заканчивается через месяц. И я прекрасно вижу, что тебе претит готовка в чужих домах, ты возвращаешься вся на нервах, в плохом настроении.
Она повернулась, вытерла руки о фартук и села перед ним; а она-то надеялась, что отлично притворяется. Как правило, женщины всю свою жизнь тешат себя иллюзией, будто у них безошибочная интуиция и они прекрасно умеют врать, в отличие от мужчин. Эрве при этом умудрился скрыть от нее тот факт, что снова встречается с бывшими активистами из идентитариев – и хорошо еще, если и правда с “бывшими”; ей же не удалось скрыть от него, какое отвращение ей внушают лионские бобо[45].
– В общем, я поговорил с Николя, мне кажется, у него есть кое-что для меня, – продолжил Эрве. – Я мог бы стать страховым агентом. Начальник одной небольшой брокерской фирмы собирается выйти на пенсию. Она отлично расположена, минутах в десяти ходьбы от дома.
– Но ты же никогда этим не занимался?
– Нет, но я знаю право, умею читать контракты и вести дела. Им как раз нравится, что я бывший нотариус.
Он сказал “бывший нотариус”, невольно отметила Сесиль. То есть решил отречься от профессии, которой так гордился, поставил на ней крест, как пишут в пособиях по личностному развитию.
– А начальник, выходящий на пенсию, тоже ветеран-идентитарий?
Она знала ответ и спросила просто для очистки совести.
– Ну конечно, – спокойно ответил Эрве. – Только так это и работает, знаешь ли, сейчас играют роль исключительно личные отношения и связи.
– То есть мы возвращаемся к себе? В Аррас?
– Да, ну когда захочешь, неделей раньше, неделей позже, не имеет значения, нам же с ним надо немного поработать, он передаст мне дела.
– Хорошо… – тихо сказала она, помолчав. – В каком-то смысле я даже рада вернуться домой. Но мы ведь хорошо здесь пожили, правда? Взяли тайм-аут.
– Да, именно. Тайм-аут.
– Не так много у нас было в жизни тайм-аутов. – Она задумалась еще на несколько секунд и сказала: – Сейчас нам главное забрать папу из больницы. Оставим его на попечение Мадлен, так будет лучше для них обоих. Но сначала его надо вытащить оттуда.
– Конечно, дусик. Этим мы и займемся.
11
Поль и Прюданс приехали на следующий день, ближе к вечеру. Когда Сесиль сообщила, что приготовила Прюданс комнату, Поль смутился, а она спокойно ответила:
– Очень мило с твоей стороны, но в этом нет необходимости, мы с Полем снова спим вместе.
Сесиль молча кивнула, она уже отказывалась понимать, что происходит в их семье в плане чувств и секса.
С активистом из Лиона они договорились пообедать в воскресенье в “Буффало Гриль” в Вильфранш-сюр-Сон. Это будет 21 марта, день весеннего равноденствия, и Сесиль сказала, что, на ее взгляд, это хороший знак. Прюданс могла бы добавить, что это к тому же еще и саббат Остара: внезапно пробудившись ото сна, богиня одаривает землю плодородием, в то время как бог обходит дозором зазеленевшие поля, в общем, наступает весна.
Они не уточнили, как узнают друг друга, но Эрве сразу догадался, что это они. Пятеро юнцов лет двадцати сидели за столом, заказав на всех несколько говяжьих стейков двойного размера и техасское ассорти. Четверо из них, в темно-синих костюмах и при галстуке, вполне сошли бы за агентов службы безопасности “Национального объединения” – им вменяется при любых обстоятельствах выглядеть респектабельно и проявлять любезность, а так – обычные качки, под безупречными пиджаками хорошо просматривались мускулы. Пятый, с длинными курчавыми волосами, очень выделялся на их фоне – в рваных джинсах и майке AC/DC с изображением Ангуса Янга с голым торсом и худыми коленками, прижимающего к себе гитару Gipson SG. Янг передвигался по гигантской сцене своей знаменитой утиной походкой, эту хореографическую фишку изобрел Ти-Боун Уокер, Чак Берри ее популяризировал, но считается, что именно Ангус Янг довел ее до совершенства. На майке красовались надписи Let there be rock и Rio de la Plata, наверное, снимок был сделан на их легендарном концерте в Аргентине.
Патлатый встал и подошел к их столику, когда они изучали меню.
– Вы Эрве, да? Я с вами говорил по телефону? – Эрве кивнул, не понимая, как он его вычислил. – Вся семья в сборе, как я погляжу, – сказал он, рассматривая каждого по очереди. – А вы Мадлен, из-за которой, собственно, и разыгралась драма. – Он повернулся к ней. Она смущенно кивнула. – Эрве обрисовал мне ситуацию по телефону, – поспешил добавить он, – но я и так был более или менее в курсе, дело в том, что я знаком с Леру. Ну, не буду ходить вокруг да около: вы правы, надо вытащить оттуда вашего отца, и как можно скорее, иначе его состояние быстро ухудшится и живым он оттуда не выберется. Он давно уже умер бы, ему повезло, что его перевели в Сен-Люк: инсульт, затем кома – больных в его возрасте часто даже не реанимируют. Короче, мы готовы вам помочь. Только я должен кое-что проверить. Во-первых, вы не оформляли опеку?
– Нет, – четко ответил Поль.
Патлатый перевел взгляд на него:
– А вы Поль, старший сын? Извините, я не представился, меня зовут Бриан. Кстати, вы пришли всей семьей? Вы нигде не прячете каких-нибудь тайных братьев и сестер?
– Нет, – снова ответил Поль.
– Поймите, пока что мы находимся в правовом поле и не собираемся выходить за его пределы. Во Франции не существует принудительного лечения. Даже если я лежу в больнице и вот-вот сдохну, но при этом требую, чтобы меня выпустили, меня обязаны выпустить. Но если я не в состоянии высказать свою точку зрения, начинаются проблемы. На практике главный врач обладает абсолютной властью, за исключением случаев, когда дело доходит до суда. Если опекунство оформлено, судья, как правило, принимает решение в пользу опекуна. Если нет, он пытается выяснить мнение родственников, поэтому я и задаю вам все эти вопросы. Иногда мы можем вывезти людей за границу, у нас есть несколько мест для проживания, но нам, судя по всему, это не понадобится. Если я не ошибаюсь, вам есть где его поселить, ему принадлежит дом в Вилье-Моргоне, все правильно?
– Правильно.
– Кстати, нас тут кое-что заинтриговало, давайте обсудим. Мы попытались пробить этот дом, но он нигде не значится: нет ни счетов за газ и электричество, ни муниципальных налогов, ничего.
– У вас есть доступ к такого рода базам?
– Ну, это пара пустяков, все дети этим балуются.
Вряд ли прям уж все, подумал Поль, но некоторые дети – да. Его все больше и больше занимал этот парень в допотопной рок-футболке. Тем не менее он ответил на вопрос:
– Ничего удивительного, отец служил в ГУВБ. Поэтому, когда он вышел в отставку, они организовали систему охранного наблюдения за его домом и взяли на себя всю административную волокиту, чтобы снизить риск его обнаружения.
Бриан покачал головой и широко улыбнулся, такого он не ожидал.
– Значит, я собираюсь провернуть эксфильтрацию бывшего агента ГУВБ… Смешно, просто обхохочешься… – Он снова перевел взгляд на Поля. – Видимо, он был там важной шишкой, учитывая такой респект?
– Видимо, да. Я никогда этого толком не знал.
Бриан кивнул, на этот раз не удивившись; похоже, он был хорошо осведомлен о жизни спецслужбистов. Затем он спросил Поля, на голубом глазу, хотя на сей раз знал ответ заранее:
– Вы тоже из ГУВБ?
– Нет, я выбрал иной путь. А вы-то есть у них в картотеке?
– О да, наверное, на меня там завели папочку. А вот мои ребята чисты, этим службам они неизвестны…
Он обернулся и посмотрел на своих подручных с какой-то даже нежностью, они тем временем воздавали должное техасскому ассорти и моргону: эти славные упитанные, миролюбивые бычары, будучи на старте скорее националистами с уклоном в расизм, вполне готовы посвятить себя борьбе за дело иудео-христианской морали, а то и морали как таковой, разницы они особой тут не усматривали, и, может, они и правы, подумал Бриан, ну, он сам запутался.
– Позвольте, я тоже задам вам вопрос? – спросил Поль.
– Да, разумеется, если смогу, отвечу.
– Только вы и можете на него ответить. Мне интересно, что толкает вас на такого рода действия, где истоки вашей ангажированности. Что касается основателя вашего движения, если я правильно понимаю, то для него это вопрос религиозных убеждений, но я сомневаюсь, что это ваш случай.
– Нет, конечно, – спокойно ответил Бриан. – Я понимаю, почему вас это заинтриговало. Я и сам не уверен, что до конца понимаю, что к чему… – добавил он через некоторое время. Потом он, казалось, ушел в себя, погрузился в затяжное задумчивое молчание.
За столом все тоже замолчали и пристально наблюдали за ним. Прошло две-три минуты, прежде чем он решился продолжить:
– Мне придется начать издалека… Проще всего объяснить это тем, что я очень рано почувствовал, что у нашего общества есть проблема со старостью и что это довольно серьезная проблема, которая может привести его к саморазрушению. Допускаю, что это, вероятно, связано с тем, что меня воспитывали бабушка и дедушка. И я надеюсь, вы согласитесь, что у нас у всех проблема со стариками… – Поль кивнул. – Истинная причина эвтаназии, по сути, заключается в том, что мы не выносим стариков, мы даже знать не желаем, что они существуют, и поэтому засовываем их в специализированные учреждения, с глаз долой. В наше время принято считать, что ценность человека с возрастом уменьшается, что жизнь молодого человека, а тем более ребенка – гораздо ценнее жизни глубокого старика. Полагаю, в этом вы тоже со мной согласитесь?