– Да, вполне.
– Так вот, это полный переворот, радикальная антропологическая мутация. Конечно, это весьма прискорбно, учитывая, что процент пожилых людей относительно общей численности населения постоянно растет. Но есть кое-что и пострашней… – Он снова умолк и задумался еще на пару минут. – Во всех предыдущих цивилизациях, – продолжал он, – человека уважали, а то и восхищались им и вообще оценивали его в зависимости от того, как он вел себя на протяжении всей своей жизни; даже в буржуазной среде репутация основывалась на доверии и носила временный характер, в дальнейшем ее надо было заслужить всей своей честной жизнью. Более высоко оценивая жизнь ребенка – хотя мы понятия не имеем, что из него получится, вырастет ли он умным или глупым, гением, преступником или святым, – мы отрицаем всякую ценность реальных дел. Наши героические и благородные поступки, все, что нам удалось совершить, наши достижения и труды не имеют уже никакой ценности в глазах мира – и вскоре теряют ее и в наших глазах. Таким образом мы лишаем жизнь всякой мотивации и всякого смысла; именно это, собственно, и называется нигилизмом. Обесценивание прошлого и настоящего ради грядущего, обесценивание реальности в угоду виртуальности, помещенной в туманное будущее, суть симптомы европейского нигилизма, причем гораздо более знаковые, чем те, что выделял Ницше, – впрочем, сегодня следует говорить о западном нигилизме или даже о современном нигилизме, поскольку я совсем не уверен, что он не затронет и азиатские страны в среднесрочной перспективе. Разумеется, Ницше не мог наблюдать этот феномен, он проявился только после его смерти, и то далеко не сразу. Так что нет, я действительно не христианин; более того, я склонен считать, что христианство, собственно, и положило начало этой тенденции смиренно принимать существующий мир, каким бы невыносимым он ни был, в ожидании спасителя и гипотетического будущего; первородный грех христианства, на мой взгляд, это надежда.
Он опять умолк, за столом повисла тишина.
– Ну, простите, я немного увлекся… – смущенно сказал он. – Давайте вернемся к нашей операции. В общем, мои ребята чисты, а мне и делать-то ничего не придется, разве что сесть за руль. Но нам надо обсудить главное. А, нет, есть еще одна мелочь: дома вам потребуется специальное оборудование, как минимум медицинская кровать и инвалидное кресло. Это можно сделать быстро, я знаю поставщиков, ну а с креслом придется немного подождать, его лучше изготовить на заказ.
– А что, нельзя забрать его из больницы? – подал голос Эрве.
– Нет. Как ни по-идиотски это звучит, нас могут именно за него привлечь к ответственности, это будет кража имущества, являющего собственностью Дирекции государственных больничных учреждений. Так что кресло придется им оставить. На кровать плюс кресло придется выложить десять тысяч евро. У вас они есть?
– Есть, – сказал Поль.
– Что ж, прекрасно, а то мы могли бы вам одолжить эту сумму или вообще подарить, мы так поступаем в некоторых случаях, но раз у вас есть деньги, тем лучше. Итак, переходим к самой операции. В принципе, особых сложностей я не предвижу, отделение в Бельвиле практически не охраняется, может, нам даже удастся припарковать фургон во дворе, но не факт, у ворот стоит охранник. – Он замолчал и снова обвел взглядом собравшихся. – А вы Мариз, да? – спросил он, глядя ей прямо в глаза. – Та самая девушка, которая работает в больнице и посодействует нам на месте?
– Да.
– Вам отведена главная роль в нашей операции. Вы уверены, что решитесь на это?
– Совершенно уверена, – спокойно ответила Мариз.
– Хорошо. Наш план предельно прост. Вы провозите его в кресле по коридорам, не торопясь пересекаете двор, подходите к задним дверцам фургона, и мы его загружаем. Если не удастся въехать внутрь, припаркуемся неподалеку, там всегда есть место, и тогда я подхвачу вас у выхода со стороны улицы Полен-Бюссьер. Наш фургон вы узнаете по логотипу лионской больницы Эдуара Эррио. Мои парни наденут униформы их санитаров. Вряд ли это понадобится, но лучше подстраховаться. В смысле, если нас остановят, мы скажем, что везем его в Лион на очередные МРТ и ПЭТ.
– Что такое ПЭТ, я не знаю.
– Это позитронно-эмиссионная томография, сравнительно новое исследование, я не знаю точно, для чего оно делается. Одним словом, хорошо бы вам удалось вывезти его в кресле. Кстати, как вы думаете, какой день подойдет для операции?
– Воскресенье, – твердо сказала Мариз. – Персонала будет меньше, а родственники в основном приезжают как раз по воскресеньям, так что люди, гуляющие во дворе с пациентом в инвалидном кресле, – привычное зрелище. Кроме того, охранника не будет, ворота оставят открытыми, чтобы гости могли припарковаться.
– А!.. Я всего этого не знал, отлично. Значит, решено, мы провернем все в воскресенье, когда вы будете на дежурстве, скажете, в котором часу лучше.
– И все-таки, – заметила Мариз, – меня может застукать кто-нибудь из персонала. Сомневаюсь, что меня остановят, но удивятся точно, я теперь в другом отделении и, по идее, не должна заниматься этим пациентом.
Он бросил на нее озабоченный взгляд.
– Да, это, конечно, проблема, не скрою. Если кто-нибудь из ваших коллег заговорит, начальство примется вас допрашивать, и у вас возникнут серьезные неприятности. Единственный выход – сказать, что она ошиблась, перепутала дни.
– В коридорах есть видеокамеры.
От этого возражения он отмахнулся:
– Вот об этом вам точно не стоит беспокоиться. Их можно дистанционно вывести на час из строя и потом включить. Час – это даже слишком, надеюсь, мы управимся за пять минут. – Он снова замолчал. – Нет, настоящие сложности начнутся, если начальство решит вас допросить в присутствии коллеги. Тогда это будет ее слово против вашего. Ну что… – продолжал он после паузы, – вы по-прежнему с нами?
– Да.
– Хорошо… – Он опять обвел взглядом всех по очереди. – Детали я беру на себя и буду вас держать в курсе через Эрве. Думаю, нам понадобится недели две, не больше; потом мы дождемся вашего дежурства и приступим. Не волнуйтесь… – прибавил он, направляясь к столику своих сподвижников. – Мы справлялись с гораздо более трудными задачами. Мы вытащим его оттуда.
12
Операция и правда заняла в общей сложности четыре с половиной минуты. Через несколько секунд после появления Мариз двое подручных Бриана подняли Эдуара и положили его на носилках в фургон, после чего, сняв ненужные теперь медицинские халаты, уехали на разных машинах; у них не было никакой другой задачи, и слава богу, подумала Мариз, в этих парнях чувствуется такой заряд агрессии, что их поди обуздай. Она села на переднее сиденье. Бриан тронулся с места, свернул на улицу Полен-Бюссьер, затем на улицу Республики, и через пять минут они выехали за пределы Бельвиля. Мариз молчала.
– Все прошло нормально? – спросил Бриан, поскольку она не произнесла ни слова.
– Вообще-то не вполне. Я таки столкнулась с коллегой; к тому же это была Сюзанна из профсоюза, та самая, из-за которой выгнали Мадлен. Она ничего не сказала, но бросила на меня озадаченный взгляд, я почти уверена, что она меня сдаст.
– Черт! – Он ударил кулаком по рулю. – Вот блядь, ведь это же была идеальная операция! – Он постепенно успокоился и добавил: – Вас увидела только она?
– Да. И как назло, в ту минуту, когда я вышла во двор.
– Вам главное не отклоняться от выбранной линии, как мы договорились: вы не понимаете, о чем она, должно быть, она обозналась.
– Вам удалось стереть запись?
– Да, естественно, не волнуйтесь.
– И вы уверены, что не осталось никаких следов после удаления? Они не смогут, изучив запись, вычислить, что какая-то ее часть исчезла?
– Хороший вопрос… – Он улыбнулся и окинул ее неожиданно уважительным взглядом. – Ну, теперь запись с камер идет на жесткий диск, так что проблем с подчисткой информации не будет, мне кажется, но я все-таки сделаю один звонок.
Он остановился на обочине, достал мобильник и набрал номер; ему сразу же ответили.
– Джереми, это Бриан. Да, ты можешь снова запустить запись. Но тут еще кое-что. Как ты думаешь, у тебя получится подменить на жестком диске фрагмент видоса и что-нибудь там похимичить, чтобы никто не заметил твое вмешательство?
На этот раз его собеседник долго что-то ему объяснял, Бриан внимательно слушал, не перебивая, сказал в заключение: “Ладно, давай”, – и нажал на отбой.
Он повернулся к Мариз:
– Все в порядке, не беспокойтесь, к записи не подкопаешься. Я бы даже посоветовал вам попросить директора ее посмотреть, так вы докажете, что не проходили по коридору в этот момент.
Он завел мотор. Через несколько километров, перед въездом в Вилье-Моргон, Мариз спросила, повернувшись к Бриану:
– Вы очень уверены в себе, судя по всему?
– Нет, отнюдь. – Он снова лучезарно улыбнулся. – Я совсем в себе не уверен, до ужаса прямо; но я уверен в своих ребятах.
Мадлен ждала их во дворе одна, но когда Бриан припарковался, Поль и Эрве тут же вышли из дома. Поль выкатил купленную им накануне дешевую инвалидную коляску – заказанную модель они еще не получили. Вдвоем с Брианом они мгновенно подняли Эдуара с носилок и усадили в кресло; он не спал. Возможно, Поль принимал желаемое за действительное, но все же ему показалось, что отец вздрогнул, увидев свой дом; во всяком случае, взгляд его ожил, он переводил его справа налево, внимательно осматриваясь.
Медицинскую кровать пока поставили в столовой; завтра должен прийти рабочий, чтобы смонтировать лестничный подъемник, тогда Эдуар сможет спать в своей комнате.
Было странно, очень странно видеть его снова дома, с ними. Что, интересно, происходит сейчас в его голове? В очередной раз Поль задал себе этот вопрос, на который не находил ответа. Взгляд отца стал спокойнее, он внимательно посмотрел на всех детей по очереди и уставился на Мариз; он, наверное, помнил, что она работала в больнице, и явно удивился, обнаружив ее здесь, в семейном кругу.