Девушка соглашается предоставить ему корректную постановку задачи; Поль, окрыленный успехом, вправе теперь приказать открыть гроб в самом центре города; внутри покоится бледнолицый великан в черной визитке и черном цилиндре; напуганные этим зрелищем, мужчины в серых спортивных костюмах бросаются врассыпную, размахивая руками. За решение задачи в корректной постановке Поль получает оценку 16 баллов. Учительница математики – молодая женщина в очень короткой плиссированной мини-юбке. Она чем-то похожа на учительницу математики, которая действительно ему преподавала в выпускном классе, и иногда он часами напролет пялился на ее ляжки; как ни странно, она совсем не постарела. Поль знает, что она его политический союзник, притом что придерживается крайне левых взглядов. Они с ней вместе едут на фуникулере в малюсенькой кабинке, рассчитанной на двух человек, фуникулер карабкается по крутым улицам в районе, напоминающем то ли Менильмонтан, то ли Монмартр. Подъем становится все круче, все ужаснее, вот он уже почти отвесный, но разноцветные птички, скорее всего канарейки, бесстрашно порхают вокруг кабины, провожая их наверх.
Затем, без всякого перехода, он попадает в какой-то жуткий подвал, освещенный тусклым желтоватым светом; внизу под ним – отвратительные грязные резервуары, вероятно, это выгребная яма, но на дне виднеются лишь жалкие затхлые лужицы. И тут неожиданно мощный поток воды устремляется вниз по склону, заполняя яму. Поток выносит крошечных свинок к круглому черному отверстию, ведущему, как нам становится интуитивно понятно, на скотобойню.
В телестудии невысокий, лысый и какой-то скособоченный старик пытается натужными шутками спасти программу, но ему это не очень удается, тогда он решает снять штаны и в таком виде пройтись перед камерами (на экране мелькает его член, толстый, вялый и бледный). Затем мы видим, как он плавает в сточной канаве. Его, как и мини-пигов, тоже вынесет к бойне; он знает это, но, похоже, относится к такой перспективе безмятежно, даже с каким-то тайным ликованием.
Внезапно Поль проснулся. В луче света, падающем из коридора, он узнал Сесиль, она трясла его за плечо и шепотом умоляла:
– Пошли! Пошли скорее!
Рядом с ним Прюданс слегка пошевелилась во сне, но не проснулась.
Он вышел за Сесиль в коридор, закрыл за собой дверь в комнату и спросил:
– Что случилось?
– Орельен покончил с собой.
2
Сесиль смогла заговорить, только когда села на кухне, захватив по пути забытую в шкафу бутылку рома, – на его памяти она впервые пила что-то крепкое. Она проснулась среди ночи от приступа необъяснимой тревоги, как-то связанной с Орельеном, это единственное, что она поняла. Постучавшись к нему и не получив ответа, она вошла и убедилась, что комната пуста. После чего безуспешно искала его по всему дому, даже в спальнях и в кабинете отца. Нигде не обнаружив его, она встревожилась – не мог же он отправиться гулять в такую темень. Прошло много, слишком много времени, прежде чем она вспомнила о старом амбаре, служившем их матери мастерской. И как только она вошла, как только включила свет, она увидела его, он висел на высоте пяти метров. Самое ужасное, что его тело еще покачивалось на веревке. Она опоздала, возможно, совсем чуть-чуть, наверное, хватило бы всего минуты, появись она минутой раньше, ей бы удалось спасти его. С этими словами она разрыдалась.
– Не вини себя, ты тут ни при чем, тут нет твоей вины… – механически повторял Поль, нежно похлопывая ее по плечу, и все же не удержался от мысли, что на ее месте он бы быстрее сообразил про амбар. Орельен был очень близок с матерью и часто заходил к ней, когда она работала над своими дурацкими скульптурами, в то время как Сесиль, по сути, практически вычеркнула мать из памяти и, кстати, прекрасно поладила с Мадлен, отношения матери и дочери, как правило, не отличаются простотой, особенно если дочь – красавица. Так или иначе, он не собирался затрагивать эту тему. Сесиль сидела, тихо качая головой, она явно уже немного опьянела, ничего удивительного, она не привыкла пить, но он понимал, что ему придется самому обо всем позаботиться, позвонить в жандармерию и так далее.
Они все же дошли до амбара, видно там было почти как днем, из распахнутых дверей бил слепящий луч света, мать часто работала по ночам, поэтому установила мощную систему освещения. Сесиль остановилась на пороге, ей недоставало сил снова его увидеть, и она села на пол или, скорее, тяжело рухнула и прислонилась к двери.
Поль впервые видел висельника, да и вообще самоубийцу, он ожидал худшего. Лицо брата не налилось кровью, не посинело, оно сохранило почти нормальный цвет. Конечно, его свела легкая судорога, и черты исказились, да и то не слишком, смерть, похоже, была не очень мучительной. Уж далеко не такой мучительной, как его жизнь, – и в ту секунду, когда у Поля мелькнула эта мысль, его захлестнула волна ужасного, нестерпимого сострадания, смешанного с чувством вины, потому что он тоже ничего не сделал, чтобы помочь ему, поддержать его, он чуть с ума не сошел, но взял себя в руки, ему надо было позвонить, сейчас не время распускаться. Он попробовал уцепиться за что-то: у него все-таки была Мариз, ему выпадали мгновения подлинного счастья в самом конце; и еще гобелены, он в них души не чаял, не то чтобы у него совсем ничего не было, нельзя так сказать. И все-таки его младшему брату не везло в жизни, мир отнесся к нему не слишком гостеприимно.
Жандармы приехали быстро, и получаса не прошло, их сопровождал судебный медик и пожарные с телескопической лестницей. Вынув Орельена из петли, они решили перенести тело в его комнату, чтобы судмедэксперт мог приступить к работе. В тот момент, когда они заносили тело, у подножия лестницы появилась Прюданс в ночной рубашке. Сначала она застыла, потеряв дар речи, потом бросилась в объятия Поля. Она выглядела потрясенной, но вроде не очень удивилась, и Поль с горечью вспомнил, что она предупреждала их, несколько раз просила его быть повнимательнее с Орельеном, она чувствовала, что он не в себе, на грани срыва, что он, возможно, в опасности.
Судебный медик вернулся минут через десять. Позже он проведет более детальный осмотр, но, разумеется, факт самоубийства через повешение не вызывает сомнений.
Лейтенант жандармерии обратился к Полю и Сесиль. Ведь они его брат и сестра, не так ли, то есть ближайшие родственники? Поль кивнул. В таком случае не могли бы они явиться на следующий день в жандармерию Макона, чтобы дать показания? Это не займет много времени, ничего загадочного в деле нет. Полю завтра надо в Париж, но утром он придет, да.
– Вы не знаете, почему он так поступил? – спросил лейтенант перед самым отъездом, скорее для очистки совести; как правило, для родных и близких это как гром среди ясного неба, они ничего не понимают, никогда бы не подумали, они, похоже, вообще не в курсе личной жизни покойного, пора задаться вопросом, что на самом деле подразумевается под понятием родные и близкие.
– Нет, мы правда не знаем, я в полном отчаянии… – еле слышно сказала Сесиль.
– Ну почему же, всё мы знаем, – раздраженно перебил ее Поль. – Мы прекрасно знаем, почему он это сделал. Ему было невыносимо жить с чувством вины перед нами, и прежде всего перед Мариз, он винил себя за то, что выложил все Инди и таким образом спровоцировал эту статью. Кроме того, на этом неприятности не кончатся, Мариз потеряет работу, и он это знал, ему казалось, что их жизнь пропала, и все из-за него.
– Мы не должны говорить об этом с полицией… – слабо запротестовала Сесиль.
– Именно что должны! Теперь из-за этого блядского журнальчика все знают, где папа, и полиции не составит труда его найти, если вдруг она его ищет. Нам остается только надеяться, что дело не дойдет до суда!
Повернувшись к лейтенанту, Поль поймал его ошарашенный взгляд, он смотрел на них по очереди, ничего не понимая.
– Короче, запутанная история… – сказал он напоследок, нетерпеливо махнув рукой, – завтра утром я вам все объясню.
Когда жандармы уехали, забрав с собой тело, они снова замолчали.
– Я все понимаю, конечно, – начала Сесиль после долгой паузы, – и в то же время не понимаю. Не понимаю, как можно до такой степени не верить в жизнь. Ее могут уволить, не спорю, но ведь это еще не факт. И потом, его зарплата никуда бы не делась, он госслужащий. В Париже им жить слишком дорого, но зачем непременно в Париже, они, например, могли бы жить здесь, тут полно места. Наконец-то у него появился шанс начать новую жизнь, он собирался развестись, Мариз любила его, это очевидно. Думаешь, она стала бы упрекать его за эту статью? Думаешь, она вообще бы о ней когда-нибудь заговорила? – Ее голос снова угрожающе взмыл до высоких нот, Поль испугался очередного нервного срыва, но совершенно не знал, что ей ответить, кроме того, что она во всем права.
Он налил себе стакан рома, какая же гадость, и отправился в гостиную поискать, нет ли там еще чего-нибудь выпить. Шаря в буфете, он вдруг устыдился, что ведет себя как гурман какой-то, все-таки его брат только что покончил жизнь самоубийством, еще и часа не прошло, ну да ладно, что теперь, и он пошел обратно на кухню с бутылкой арманьяка в руке. Сесиль вроде немного успокоилась и сидела молча, сгорбившись.
Он налил себе большой бокал.
– Трудно сказать, почему одни умеют держать удар, а другие нет. Мы всегда знали, что Орельен принадлежит ко второй категории. – На редкость идиотское замечание, тут же упрекнул он себя, ради него не стоило и рот открывать, лучше бы он промолчал.
Сесиль, впрочем, не ответила, сделав вид, что не расслышала. Еще через минуту у нее внезапно мелькнула какая-то мысль, она изменилась в лице и с ужасом воскликнула:
– Мариз скоро приедет. У нее сейчас закончится ночное дежурство, она поспит и будет у нас к полудню. Что я ей скажу? Что я вообще могу ей сказать?
3
Свидетельские показания в жандармерии Макона заняли больше времени, чем ожидалось. Поль изложил все факты, ничего от них не скрывая, кроме разве что личных данных активистов, которые им помогали, на этот вопрос он не хотел отвечать до того, как его допросят в рамках дела. Честно говоря, он ничуть н