Что касается Сесиль, то по ней и не скажешь, что она бывшая парижанка: при знакомстве с ней у всех тут же возникала уверенность, что она родом из провинции, а точнее, с севера Франции. Уроженцы этого региона славятся, конечно, своим радушием и теплотой, но все-таки она проявила выдающиеся способности к ассимиляции. Как и все жители департаментов Нор и Па-де-Кале, Эрве и Сесиль с пеной у рта защищали свой край, приводя в пример не только пресловутое гостеприимство его обитателей, но и его красоту и архитектурное великолепие – следы былого расцвета, которым конкретно Аррас обязан был в основном развитию суконной промышленности. Их город славится двумя красивейшими барочными площадями, на одной из них есть колокольня, входящая в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, а также Аррас может похвастаться самой высокой во Франции концентрацией исторических памятников – что всегда удивляет приезжих. В то же время они не забывали посетовать на бедность, безработицу и, прямо скажем, антисанитарию, губящие регион. И эта обратная сторона медали была настолько явной, что у них, как и у большинства обитателей Нор – Па-де-Кале, возникал чуть ли не когнитивный диссонанс; однако на шизофрению это не тянуло, правды с обеих сторон было поровну. В данном случае шизофренической была сама реальность.
Отчасти шизофреническим было и отношение Эрве и Сесиль к политической жизни Поля. Они не могли не знать, что он вращается в сферах, близких к госаппарату, к правительству – ну, к бывшему правительству, которое, скорее всего, снова им станет, к правительству, политический курс которого они решительно не одобряли, но это не имело в их глазах никакого значения.
Эрве несколько раз снова виделся с Николя, пристрастие последнего к огнестрельному оружию иногда немного его напрягало, только без Николя они бы не познакомились с Брианом, в одиночку никогда не справились бы, и Эдуар, вероятно, был бы уже мертв к этому часу. При этом он и не думал возвращаться к политическому активизму; ему нравилась его новая профессия страхового агента. По закону страхование часто является обязательной статьей расходов, но порой сильно ударяет по карману бедных и очень бедных людей, преобладающих среди его клиентов. Ему доставляло удовольствие проводить их сквозь заросли гарантий, помогать им избежать уж совсем наглого обмана со стороны страховых компаний, чей цинизм и ненасытность, как правило, не имеют границ, – в общем, он старался хорошо исполнять свои обязанности, как и в бытность свою нотариусом, так что его жизнь вновь приобрела структуру и внутренний стержень – и за это тоже надо сказать спасибо Николя.
Брюно и Эрве, люди серьезные и работящие, оба любили свою страну, но принадлежали к противоположным политическим лагерям. Поль знал, что размышлять над этим бесполезно, он десятки раз об этом задумывался и ни к какому осмысленному выводу так и не пришел. Ситуация при этом не казалась ему полностью зеркальной. Он разделял ангажированность Брюно и готов был голосовать за Сарфати в обоих турах, но отдавал себе отчет, что выбирает наименьшее из зол и просто присоединяется к общему мнению. Этот выбор, однако, не так уж глуп, выбор большинства иногда оказывается и правда лучшим вариантом, так, в придорожных ресторанах предпочтительнее заказывать дежурное блюдо, тут незачем копья ломать, так что и их политические дискуссии в эти выходные особым жаром не отличались. Однако они имели место хотя бы потому, что Эрве и Сесиль предполагали, что у него есть доступ к информации, закрытой для простых смертных, и, понятное дело, хотели все знать. Поль считал, что нет, что он не хранит никаких секретов, – но на самом деле хранит, вдруг с удивлением осознал он: уже тот факт, например, что президент намерен баллотироваться через пять лет, а Сарфати нужен лишь для заполнения паузы, не вызывал у него никаких сомнений; но об этом ведь никогда не заявлялось публично.
В воскресенье утром они планировали повидаться с Анн-Лиз и вернулись в полном восторге. Она жила в чудной, со вкусом обставленной студии, рядом с Ботаническим садом. Примерно через месяц она защитит диссертацию и надеется осенью получить место ассистента. В общем, у девочки все в порядке, за нее можно не беспокоиться. Действительно, подумал Поль, эта юная особа строит свою жизнь на редкость умно и рационально. Он слабо верил, что в долгосрочной перспективе рациональность совместима со счастьем, он даже был уверен, что, как ни крути, она приводит к полному отчаянию, но Анн-Лиз еще далеко до того возраста, когда жизнь заставит ее сделать выбор и сказать, если она еще будет на это способна, разуму прощай.
Отвозя Эрве и Сесиль на Северный вокзал, Поль подумал, что его отношения с сестрой были того же рода, что и с отцом: нерушимыми и безнадежными одновременно. Ничто никогда не сможет прекратить их; но ничто и никогда не сможет сделать их ближе; в этом смысле эти отношения – полная противоположность супружеским. Семья и супружество суть два отмирающих полюса, вокруг которых организуется жизнь последних людей Запада в первой половине XXI века. Некоторые, надо сказать, сумели предугадать износ традиционных форматов, тщетно рассматривали иные, но в изобретении новых форматов не преуспели, так что их роль в истории оказалась полностью негативной. Либеральная доктрина упорно игнорирует эту проблему, наивно полагая, что жажда наживы может заменить любую другую мотивацию человека и обеспечить сама по себе ментальную энергию, необходимую для поддержания сложного общественного устройства. Это очевидным образом ложный посыл, и Поль не сомневался, что вся система рухнет в результате масштабного коллапса, дату и характер которого пока что предсказать нельзя, – но дата, может, уже не за горами, а характер жестокий. Сам он, таким образом, находился в странной ситуации, с завидным постоянством и в чем-то даже самоотверженно работая на благо социальной системы, которая, как он знал, неминуемо обречена на гибель, и, надо полагать, не в самом отдаленном будущем. Эти мысли, однако, вовсе не мешали ему спать спокойно, хотя и погружали обычно в состояние интеллектуальной усталости, от которой его быстро начинало клонить в сон.
Как ни удивительно, внутри довольно уродливой неоготической церкви, похожей на те, что строили в XIX веке – это была, вероятно, базилика Святой Клотильды в 7-м округе Парижа, – обнаружился подлинный каролингский некрополь под охраной свирепых псов. Полю предстояло выполнить там некую миссию, но он сознавал, что если окажется, что он не избранник Божий, псы его сожрут. Люди, выходящие из церкви, высказывали противоречивые мнения на этот счет: первый человек, в облачении протоиерея, настаивал на суровости и непримиримости собак; второй, в облачении бродяги, уверял, что на самом деле они пока мало кого сожрали. Тем не менее оба они загадочным образом придерживались одной и той же точки зрения.
Войдя наконец в церковь, которая была, вероятно, базиликой Святой Клотильды, Поль быстро отыскал вход в некрополь. Огромные молчаливые псы с подозрением посмотрели ему вслед, но даже не шелохнулись. Луч карманного фонарика высветил на стенах геометрические орнаменты, вышедшие словно из научной фантастики семидесятых. Повыше в выступе стены виднелись ниши с плохо сохранившимися мумиями. Поль понимал, что для того, чтобы выполнить задание, ему придется вскарабкаться по стене. На полпути вверх он почувствовал угрозу, неминуемую опасность, но успел ухватиться за край пожарной лестницы; необычайно гибкая лестница мгновенно развернулась в воздухе, и Поль оказался на небольшой площадке, расположенной на высоте около сорока метров над улицей, с нее открывался доступ на строительные леса. Семилетний ребенок быстро лез по лестнице следом за ним, держа в руке мясницкий нож; добравшись до Поля, он ударил его ножом в бедро. Несмотря на обильное кровотечение, Полю удалось вытащить нож. Обезумев от страха при мысли о возмездии, мальчик быстро спустился на несколько ступенек, но Поль выбросил нож на улицу с высоты сорока метров. Мальчик сел на пятки, презрительно глядя на него, и вдруг двое мужчин в котелках, лет тридцати, отпихнули его и проворно взобрались вверх. Дойдя до Поля, они представились режиссером и актером. Вскоре после этого по лесам поднялись их двойники, все они сгрудились на площадке, которая в итоге оказалась шире, чем он думал. Затем четверо мужчин оживленно заговорили и, забыв, очевидно, о присутствии Поля, с простодушным восхищением похвалялись друг перед другом грозным оружием, а именно складными бритвами.
Внизу, по улице, которая на самом деле была широким проспектом, запруженным людьми, ехал автомобиль в форме феодального замка. Стоя на верхушке донжона, несколько мужчин натягивали по всей ширине проспекта длинную жесткую проволоку, острую, как лезвие бритвы. Проволока с поразительной легкостью перерезала туловища прохожих, идущих по проспекту, оставляя за автомобилем груды трупов. Один из мужчин, стоявших на площадке рядом с Полем, с простодушным восторгом помянул Сэмми-мясника, как будто это могло как-то его обезопасить. Тут он просчитался, поскольку металлическая проволока того же рода теперь раскручивалась над машиной-замком, угрожая уже непосредственно им. Их беседа тут же приняла философский оборот, даже теологический: обитатели машины-замка вообще-то не имели никакого отношения к Сэмми-мяснику, он был всего лишь порождением народных суеверий, лишенных какой-либо реальной основы, сами же они являлись служителями рационалистического культа, базирующегося на дисперсии элементов, из которых состоят живые существа, и ставящего целью создание новых структур; их единственным ритуалом было убийство. В самый разгар их беседы послышался вой сирены, повторяющийся через равные промежутки времени, вероятно, кто-то вызвал пожарную команду, так что у них появился шанс быстро скрыться от грозившей им опасности.
Звонок мобильника все-таки разбудил Поля, он оставил его внизу, и звук был еле слышен, интересно, давно ли он трезвонит. Прюданс мирно спала у него под боком.
– Поль? – сказал Брюно, как только он подошел. – Извини, я знаю, что сейчас пять утра.