тех пор, как он трахал ее каждый день, ее движения стали оживленнее, да и лицо вроде бы прояснилось и посвежело, Присцилла, кстати, сказала ей, когда они были в Бретани в прошлый раз: “Ты помолодела на десять лет”.
Бретань подошла бы еще и потому, что у него не было никакого желания открывать для себя новые места, новые пейзажи; он, напротив, чувствовал необходимость поразмыслить, разобраться в своей жизни, подвести своего рода промежуточные итоги. Временная отставка будет, он знал это, уникальным моментом в его жизни, ведь вскоре уже не останется причин продлевать ее, небольшой скандал в прессе, затеянный его невесткой, давно забылся, вот уж правда Орельен умер зря. Да и жил, надо сказать, тоже понапрасну, свидетельств о его пребывании на этой земле наберется немного, он с грустью узнал от Сесиль во время их телефонного разговора, что Мариз собирается вернуться в Бенин, даже не выяснив, будет ли возбуждено в отношении нее дисциплинарное производство. Франция ей порядком опротивела, это понятно; было бы, видимо, некоторым преувеличением сказать, что Франция разбила ей сердце, в ее сердце еще оставались запасы любви, но они, разумеется, уменьшились в объеме.
– Когда мы сможем уехать? – спросил он Прюданс; она озадаченно посмотрела на него, обычно он сам принимал решения такого рода. – Я в отставке… – мягко напомнил он ей; теперь ей придется устанавливать их общее расписание, он совершенно свободен, все дни напролет. И в эту минуту он понял, хотя ему самому было чуждо это чувство, какое унижение испытывал Эрве во время своей затянувшейся безработицы. Брюно – прекрасный министр, он действительно восстановил темпы экономического роста Франции, ее ВВП и торговый баланс, но, возможно, не уделил должного внимания проблеме безработицы, и они чуть не проиграли выборы.
– Завтра, – сказала Прюданс после минутного раздумья. – Уедем в четверг утром и вернемся в воскресенье вечером.
– Мне все же надо проголосовать.
– Да-да. Участки закрываются в восемь, успеешь ты проголосовать, – снисходительно улыбнулась она, словно это было дурацкое ребячество.
Он заглянул к Брюно на следующее утро, из служебной квартиры исчезли гримировальный столик и беговая дорожка, но Раксанэ осталась, она на мгновение появилась из ванной комнаты, обернув вокруг талии полотенце, улыбнулась ему и скрылась в спальне. Брюно уже размышлял о составе будущего правительства, которое он назначит практически сразу после выборов – это надо провернуть как ударную боевую операцию, свистать всех наверх, каждая минута на счету, чтобы оживить экономику Франции, этот пиар-ход не устареет никогда. Сарфати, в общем, нечего было добавить, он на самом деле не знал почти никого из политических деятелей, так что настоящим боссом будет Брюно, это становилось все очевиднее, и он, как всегда вдумчиво, выслушал то, что Поль пришел сказать ему.
– Безработица, значит… – ответил он наконец с протяжным вздохом. – Думаешь, это действительно так важно? Думаешь, “Национальное объединение” набирает очки по этой причине?
– Конечно, есть еще и иммиграция. Но безработица сыграла свою роль, боюсь, что да.
– Наверное, ты прав; и это самая сложная проблема из всех, что мы должны решить. Производительность труда будет продолжать расти в промышленности, другого варианта нет, гонка за производительностью никогда не кончится. У нас есть только один выход – создать в массовом масштабе малоквалифицированные рабочие места в сфере обслуживания, но не те, которые уже существуют, на домработниц и репетиторов рассчитывать нельзя, они навсегда останутся в области теневой экономики. Надо создавать их в госучреждениях и предоставлять огромные налоговые льготы тем предприятиям, которые их создадут. Нам нужны курьеры, ремонтники, ремесленники, люди, которые действительно помогают, чинят, отвечают на звонки; параллельно с этим необходимо притормозить роботизацию и уберизацию; это практически иная модель общества. Так и надо сделать, и если мы раскошелимся, то, по идее, снизим безработицу, но на это потребуется куча денег. Эти суммы нужно сэкономить в другой области, мы не можем избежать бюджетной ортодоксальности, не мне тебя учить, ты десять лет просидел в Управлении по бюджету. Нам придется радикально сократить некоторые расходы.
– У тебя есть идеи?
– У Министерства образования самый большой бюджет, это ясно, у нас слишком много учителей. Только это будет нелегко…
Да, нелегко, но он явно счастлив, что вернулся к работе, к своему привычному образу жизни; к тому же теперь ему ничто не мешает развестись, а это немаловажно. Поль, со своей стороны, в принципе обрадовался возможности взять долгую паузу, во всяком случае, так он думал до сих пор. Они немного помолчали, и его вдруг охватила ужасная печаль при мысли о том, что через несколько минут он выйдет из этой комнаты, пройдет по коридорам министерства в обратном направлении, пересечет парадный двор и выйдет. А ведь он не был так уж счастлив в этих стенах, по крайней мере до знакомства с Брюно, но вопрос не в том, счастлив ли человек в том или ином месте или нет, не поэтому перспектива покинуть его отзывается такой болью, причиной тому сам факт ухода, расставания с какой-то частью своей жизни, когда видишь, как она ухает в небытие – какой бы скучной или даже неприятной она ни была; иными словами, старение, в нем все дело. Он собрался уходить, и его пронзило дурацкое ощущение, что он прощается навсегда, что, так или иначе, он больше никогда не увидит Брюно, что какой-то непредвиденный элемент в конфигурации вещей этому помешает.
– В экономике у нас же хорошая ситуация, у тебя есть пространство для маневра? – добавил он без какой-либо конкретной причины, главным образом, чтобы продлить разговор, и почувствовал, как на него наваливается невероятная, невыразимая усталость.
– О да, ситуация отличная, – ответил Брюно не слишком радостно, – лучше не бывает. Нельзя так говорить, но теракты, вообще-то, сыграли нам на руку. После первого экспорт из азиатских стран резко упал, конечно, и наш торговый баланс восстановился. Второй нас не затронул, Франция отсутствует на рынке репродуктивных технологий. А третий, как ни чудовищно это звучит, нанес сдерживающий удар по иммиграции, и, с электоральной точки зрения, нам это только на руку. В экономическом плане я не уверен, что это хорошая новость, в общем, это сложные расчеты, они зависят от множества факторов, в первую очередь от демографических показателей и уровня безработицы, но с электоральной точки зрения это отлично.
– Ты действительно считаешь, что это отпугнет мигрантов?
– Ну да. Я знаю, все говорят: “Они такие несчастные, что готовы пойти на любой риск”. И так далее. Это неправда. Прежде всего, они не такие уж несчастные, эмигрировать в Европу пытаются, как правило, полубогатые дипломированные специалисты, представители средних классов у себя на родине. И потом, они не готовы пойти на любой риск, они эти риски просчитывают. Они все прекрасно поняли про то, как мы функционируем, про наше чувство вины, остаточное христианство и прочее. Они знают, что их может подобрать гуманитарное судно, а потом уж какая-нибудь европейская страна обязательно позволит им высадиться. Они идут на большой риск, да, безусловно, лодки, которые они используют, как правило, в ужасном состоянии, часто тонут; но на любой риск они не готовы пойти. И теперь им придется ввести новый элемент в свои расчеты.
– Насилие эффективно, ты это хочешь сказать?
– Да, насилие – движущая сила истории, тоже мне новость, и сегодня это так же верно, как и во времена Гегеля. Вопрос – эффективно для чего? Мы так и не знаем, чего хотят эти люди. Разрушение ради разрушения? Спровоцировать катаклизм? Помнишь одно из первых видео, на котором мне отрубали голову?
– Прекрасно помню, да. Мы тогда и заинтересовались их посланиями.
– В этой постановке было что-то безумное, леденящее кровь. Я почувствовал, что мне противостоит сумасшедший, и его необузданность меня потрясла. Ну и кроме того, конечно, не очень приятно ощущать такую ненависть к себе.
– Это, по крайней мере, уже позади. Теперь тебя любят, я полагаю, ты заметил. То, что раньше принимали за холодность, стало вдумчивостью, отстраненность – широтой взглядов, безразличие – уравновешенностью… Ты в данный момент популярнее Сарфати.
Брюно кивнул, но никак не прокомментировал его слова, потому что колебания общественного мнения осмысленно не прокомментируешь. Но пока рано радоваться, он это знал; свободная циркуляция информации вносит дополнительную энтропию в функционирование иерархических систем управления и в конечном итоге разрушает их. Пока что он не допустил ни одной ошибки: он в итоге отказался от фотосессий в доме своего отца в Уазе и ни разу не засветился на страницах “Пари Матч”; в прессу ничего не просочилось ни о его отношениях с женой, ни о существовании Раксанэ. История с похищением отца Поля, не баловавшая ни вожделенными растратами, ни сладкими скабрезными подробностями и в целом скупая на зрелищные ингредиенты, если не считать парочки католиков-фундаменталистов, “на которых уже ни у кого не стоит”, по выражению Солен Синьяль, быстро сдулась.
Уже завтра президент произнесет несколько сочувственных и проникновенных слов, возможно даже поэтических и эффектных, о европейской мечте и о разочарованиях, о Средиземноморье, где южные ветры развеяли пепел раскаяния и стыда; еще через несколько дней состоится второй тур. Президент тихо улизнет, зная, что как нельзя лучше подготовил почву для возвращения; передача полномочий пройдет в теплой, даже дружественной обстановке. Затем снова начнется настоящая работа. Поль прав, подумал Брюно, надо вернуть переменную безработицы на первый план в расчетах, он слишком долго пренебрегал ею. Уравнение и без того сложное, станет еще сложнее, но такая перспектива его отнюдь не смущала.
9
Было уже около восьми, и Дутремон собирался уходить с работы, когда ему позвонил Делано Дюран. У него есть кое-что, объявил он, и ему хотелось бы это показать. Да, можно и завтра; ему понадобится зал с проектором.