Заседание в Версале шло без заминок. Сенаторы по очереди подходили к трибуне и опускали бюллетени в урну, это было тайное голосование; за ними последуют депутаты Национального собрания; зрелище было монотонным и, в сущности, довольно концептуальным. К тому времени, когда Поль уснул, сидя на диване, проголосовала уже половина депутатов. Ему приснилось, что у него появился чернокожий друг, длинный и тощий, наверное, бразилец, он говорил по-португальски. Они встретились в каком-то квартале за Северным и Восточным вокзалами, улицы там были темные и совершенно безлюдные. По идее, это квартал иммигрантов, там живут представители самых разных общин; однако Поль вскоре понял, что все эти иммигрантские заморочки придуманы для отвода глаз и за фасадами здешних домов происходят на редкость отвратные и жуткие порнографические бдения. Его бразильский друг познакомил его с одним из своих друзей, молодым магрибинцем, и они почти сразу же бросили его одного на небольшой площади, почти наверняка Ференца Листа, под тем предлогом, что им надо “сгонять за жратвой”. На площади было темно. Группы людей разной расовой принадлежности ходили мимо, исподтишка на него поглядывая. Охваченный страхом, Поль побрел наугад по тускло освещенным улицам. Несколько иммигрантов следовали за ним на расстоянии, но, как ни удивительно, никто не осмеливался напасть на него, как будто он находился под чьим-то сверхъестественным покровительством. Поль вернулся на площадь, почти наверняка Ференца Листа. И вот тут, к его величайшей радости, появился его бразильский друг и крепко обнял его за плечи. Следуя за ним по пятам, его приятель-магрибинец нес полные ящики моллюсков и креветок; они собирались запивать их белым вином. Так, зажатый между бразильцем и его североафриканским приятелем, Поль поднялся по ступенькам в отель, где им предстояло провести ночь. Из их разговора, однако, он постепенно понял, что эти мнимые друзья задумали подвергнуть его пыткам и затем расчленить, снимая на камеру все этапы его мучений; с этой целью они сюда и пришли и якобы завязали с ним дружбу; а потом они отпразднуют успешное завершение нового фильма, вкушая креветки с белым вином. Их поджидала хозяйка отеля; это была коренастая приземистая тетка лет шестидесяти, с маленькими глазками и маленьким седым пучком; она напоминала чем-то Симону Вейль и еще бабу из песка. Она объявила, что к съемкам все готово. Поль понял тогда, что она собирается принять в них участие, а то и сыграть ведущую роль в процессе; на прошлой неделе она стояла с камерой на лестничной площадке, и ей удалось заснять падение во двор отрубленной кисти руки.
Его разбудила Прюданс, осторожно потрепав по плечу; заседание парламента закончилось, теперь на экране телевизора суетились политические комментаторы.
– Они приняли проект конституционных поправок? – спросил он. Она кивнула. Он встал, еще до конца не проснувшись, пошел за ней в спальню и быстро разделся; потом прижался к ней и почти сразу уснул.
2
Он спал долго, глубоким сном, а когда проснулся, было уже около одиннадцати. Он удивился, услышав какие-то звуки на кухне, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что сегодня суббота и Прюданс не работает. Его временная отставка началась не так давно, но он успел уже забыть чередование выходных и рабочих дней, странно, как быстро угасают рефлексы покорности.
– Тебе ужасно трудно купить подарок… – сказала она, когда он сел за стол на кухне. – У тебя через неделю день рождения, а я до сих пор ничего не придумала.
– Не морочь себе голову, дорогая. Я никогда особо не любил отмечать свои дни рождения.
– Мы все-таки что-нибудь устроим. Пятьдесят лет как-никак. Можем никого не приглашать, если тебе не хочется, но я, по крайней мере, приготовлю хороший ужин, хоть так, ты ведь теперь нормально ешь.
На прием к Амиту Наккашу, ЛОРу, порекомендованному ему дантистом, он записался на 29 июня, как раз в свой день рождения. Его кабинет находится на улице Ортолан, улице умеренной длины, соединяющей площадь Монж и улицу Муфтар. Поль обрадовался, что его снова занесло в этот район, в сущности, он этот квартал любил; во всяком случае, когда разговор заходил об этом квартале, что, впрочем, происходило нечасто, он утверждал, что любит его, такова была в некотором роде его официальная позиция в отношении этого квартала. На самом деле он не был уверен, что сейчас вообще способен любить какой бы то ни было квартал, этот глагол казался ему чрезмерным, например, он вовсе не передавал чувство, которое он испытывал к своему нынешнему кварталу, притом что квартал этот нравился всем без исключения людям его круга и уровня образования, но это классическая тема для разговора, дающая возможность большинству собеседников выразить искренние чувства, не выказывая неумеренных страстей, – в общем, удобная тема.
Понимаясь по лестнице в кабинет доктора, он вдруг осознал, что ему только что исполнилось пятьдесят лет. Как интересно! Как быстро пролетела жизнь!.. А вторая ее половина, что-то ему подсказывало, пройдет еще быстрее, рассеется в мгновение ока, прошелестит легким дуновением, не бог весть что эта жизнь. Говорить о второй половине, кстати, было бы чересчур оптимистично, хотя, кто знает, сейчас полно столетних стариков, жизнь до ста лет становится постепенно чуть ли не нормой, если не брать в расчет тех, кому выпало заниматься тяжелым физическим трудом, но его, само собой, это не касалось.
ЛОР, мужчина лет сорока, полноватый и с виду вполне доброжелательный, но все же какой-то задерганный, предложил Полю сесть и задал ему несколько обычных вопросов – имя, фамилия, адрес, род занятий, семейное положение – для разминки, так сказать. Поль, со своей стороны, пытался примирить свои первые разноплановые впечатления от Наккаша, и у него это получалось все лучше и лучше: состояние встревоженной доброжелательности – самое то для врача, практически готовое определение профессионального отношения к пациенту. Ответив на первые вопросы, он протянул ему письмо Аль-Назри. “Да, все верно, коллега мне позвонил”, – кивнул он, наскоро пробежав все-таки письмо глазами, сказал, что проведет дополнительный осмотр, и попросил его сесть в большое откидное кресло с мягкой обивкой и подлокотниками, точно такое же, как у стоматолога, и Поль успокоился при мысли, что они не выходят за рамки все той же – сугубо зубной – области, ну, возможно, с незначительными осложнениями. Поначалу все на самом деле шло гладко, он тоже велел ему широко открыть рот, затем очень деликатно прощупал десну, после чего уже вооружился широким шпателем из светлого дерева, ни металлическим, ни островерхим, то есть совершенно безобидным инструментом по сравнению с теми, что используют стоматологи. Он долго пальпировал ему шею, нажимая посильнее в разных местах, это было странно, но не больно. Наконец он взял длинную гибкую канюлю, тонкую и прозрачную, опустил спинку сиденья, приведя его почти в горизонтальное положение, и осторожно приблизил пластиковую трубочку к его ноздрям. Поль сразу испугался, а через пять секунд, когда его пронзила жгучая, мучительная боль, и вообще закричал, не сумев сдержаться, ему казалось, что трубочка впилась ему прямо в мозг. Врач немедленно трубочку вытащил и бросил на него тревожный взгляд.
– Извините, – сказал он нерешительно, – у вас, по всей видимости, очень чувствительные ноздри.
– Да, это было невыносимо. – Поль, смутившись, понял, что у него текут слезы, но не смог совладать с собой.
– Проблема в том, что мне надо проверить вторую ноздрю.
– Нет, не надо! – умоляюще воскликнул он.
– Послушайте, я буду продвигаться с предельной осторожностью и не так глубоко, но, к сожалению, без этой процедуры нам не обойтись.
Действительно, в правую ноздрю он вводил канюлю постепенно, боль была не такой ужасной, но в каком-то смысле оно и хуже, потому что она нарастала и нарастала, он снова закричал, и когда Наккаш вынул трубочку, его снова затрясло от рыданий.
– Все, я закончил осмотр.
– Что, правда закончили? И больше не будете?
– Нет, в принципе, это больше не понадобится. Мне очень жаль, что вам было так больно, но хорошо, что мы это сделали. По крайней мере, я знаю, что в носовых проходах осложнений нет.
– Осложнений чего? – Поль задал вопрос автоматически, продолжая рыдать, он никак не мог остановиться.
Наккаш замялся, настал тяжелый момент.
– Вы, наверное, заметили… – начал он очень мягко, – что у вас появилось странное уплотнение на десне. На данном этапе, конечно, – спохватился он, – мы не знаем природу этого отека, надо провести биопсию. – Он достал длинный шприц с иглой. – Мне придется сделать вам еще один маленький укольчик, – добавил он с услужливым воодушевлением, и в тоне его прозвучала наигранная угроза, словно он попытался скрыть, что меняет тему.
Поль никак не отреагировал. “Уплотнение” и “отек” переварить, как правило, легче, чем “опухоль”, но на этой стадии они все-таки начинают тревожиться, а он нет, удивленно отметил про себя Наккаш, у него так и текут слезы облегчения при мысли, что ему больше не полезут в нос, он даже рот машинально открыл, не протестуя, теперь какой-то укольчик ему уже нипочем. Все и впрямь произошло очень быстро, он ощутил лишь легкое жжение. Наккаш вылил содержимое шприца в пробирку, заполненную полупрозрачной жидкостью, а затем, не переставая что-то говорить, принялся строчить направления. В дополнение к биопсии Полю надо сделать МРТ челюсти и ПЭТ, это словосочетание что-то смутно ему напомнило, ему показалось, что он уже слышал его по поводу отца. Ну и наконец, он назначил ему повторную консультацию ровно через неделю, день в день, час в час. Это впритык, ему не хватит времени на все обследования, заметил Поль. Не стоит волноваться, сказал Наккаш, он записал ему фамилии всех специалистов, которые им займутся, и он еще сам им позвонит, они всегда ухитряются освободить место в случае необходимости. Выходя из кабинета, Поль чувствовал себя немного неловко, слезы его наконец-то иссякли, и он извинился, что устроил такой цирк. Наккаш отмахнулся, какая ерунда, дружески сжал ему плечо и ободряющим тоном пожелал на