– Мы надеемся, что химия поможет сократить самые неприятные моменты, – продолжал он уже серьезнее.
– Запах? – спросил Поль.
– Да, в частности, запах, – скорбно кивнул он, – ваша опухоль скоро завоняет. Я понимаю, как ужасно, когда близкие отшатываются от вас, но что они могут поделать, поймите, иногда изо рта прямо гнилью несет; но я вам обещаю, что до этого не дойдет. Лечение проводится путем внутривенных вливаний, сейчас придет медсестра, чтобы установить инфузионный пакет, капельница прокапает часов за шесть.
Он сам зайдет через час-два проверить, все ли в порядке. Поль обалдел: шесть часов под капельницей, он не ожидал.
– Да, – согласился Дюпон, – выдержать это трудно, но зато это самый эффективный метод; позже, если все пройдет хорошо, можно будет, вероятно, рассмотреть прием этого препарата в таблетках, но пока что без капельницы никак. – Тут подошла медсестра, толкая перед собой стойку с капельницей на колесиках. – Жена ведь заедет за вами? – спросил врач. Поль кивнул. – Ну и хорошо, – сказал он. – По идее, побочные эффекты проявятся позже, ближе к вечеру, но так, конечно, будет спокойнее.
Когда он ушел, Поль огляделся. В зале почти никого не было, человек десять пациентов от силы рассредоточились на значительном расстоянии друг от друга, как одинокие светила.
Большинство из них лежали, как и он, другие сидели на стуле рядом с капельницей. В окне, высоко под потолком, золотился сквозь пыль солнечный луч; стояла полная тишина. Шесть часов под капельницей каждый день, пять раз в неделю, все-таки перебор, подумал он. Чтобы это выдержать, нужны книги; вот только какие? На кону стоит его жизнь как-никак, так что книги должны быть на высоте положения. Может, Паскаль, чтобы далеко не ходить. Или что-то совсем другое, какие-нибудь эскапистские романы или таинственные приключения, типа Бакена или Конан Дойла.
Дюпон вернулся в семь с чем-то, как раз перед тем, как его должны были отпустить; первый раз он зашел к нему в три, сказал он, но Поль спал. Уходя, он вручил ему листок с перечнем побочных эффектов, в котором более подробно объяснялось то, что он уже рассказал ему раньше. В конце недели ему сделают анализ крови, снижение форменных элементов крови иногда проявляется не сразу.
Прюданс ждала его у главного входа; она бросила на него обеспокоенный взгляд, обняла за талию и повела к такси. Да ладно, все в порядке, запротестовал он; но на самом деле, стоило ему войти в квартиру, как он почувствовал необходимость прилечь, позже ему удалось проглотить лишь несколько ложек супа, и его снова вырвало. Бедная Прюданс, подумал он, взбила овощи, и все такое. Ему ведь надо как-то питаться, сказала она; в больничной памятке рекомендовали картофель, пасту, крахмалосодержащие продукты. Поначалу будет очень тяжело, успокоил ее он, но ему пообещали, что через пару дней станет лучше. Ничего подобного ему не обещали, и когда он это говорил, ему стало очевидно, что Прюданс верит ему не только потому, что жаждет поверить в любую хорошую новость, а в сущности, потому, что сама не способна ни соврать, ни даже помыслить о вранье, это не в ее характере.
Он быстро отыскал в своей библиотеке полное собрание рассказов о Шерлоке Холмсе, изданное в двух томах в серии “Книжки”, но все-таки удивился, когда уже на следующий день после обеда ему удалось отрешиться от собственного существования и увлечься умозаключениями гениального сыщика и зловещими кознями профессора Мориарти; что еще, кроме книги, могло бы оказать на него такое действие? Уж никак не фильм и тем более не музыка; музыка – это для здоровых людей. Да и философия не подошла бы, равно как и поэзия, поэзия тоже не предназначена для умирающих; это обязательно должно быть художественное произведение, и чтобы в нем непременно описывались жизни, не похожие на его жизнь. И в сущности, подумал он, эти другие жизни не обязаны быть такими уж захватывающими, тут даже не требуется невероятное воображение и талант Артура Конан Дойла, выдающегося рассказчика, описанные жизни могут быть таким же тоскливыми и неинтересными, как его жизнь; они просто должны быть другими. И кроме того, уже по более загадочным причинам – вымышленными; ни биография, ни автобиография не подойдут. “Какой роман – моя жизнь!” – воскликнул Наполеон – и ошибся. “Мемориал Святой Елены”, его автобиографию, читать так же невыносимо скучно, как историю какого-нибудь почтового служащего, – нет, реальная жизнь явно не на высоте. Жизни, подобные наполеоновской, могут еще местами оказаться интересными – не исключено, например, что он оттянулся по полной при Ваграме или Аустерлице, но это еще не повод называть в их честь станции метро.
Посредственные жизни с малой амплитудой, преображенные талантом или гением – ненужное зачеркнуть – автора, возможно, имеют дополнительное преимущество, наглядно демонстрируя, что его собственная жизнь не так уж и никчемна. Отдых на Корсике с Прюданс вполне достоин добросовестного порнофильма, особенно эпизоды на пляже Мориани – вот как этот пляж назывался, он вспомнил наконец; некоторые их диалоги с Брюно не стыдно было бы включить в политический триллер. Одним словом, есть что вспомнить.
В пятницу после обеда он погрузился в чтение “Долины страха”, точнее, сцены, где Макмердо с поразительным мужеством переносит церемонию посвящения у метельщиков, но тут санитарка сообщила, что его пришла повидать сестра. “Сестра?” – тупо переспросил он. “У вас же есть сестра?” – забеспокоилась санитарка, не могла же она впустить незнамо кого, с нее потом спросят. Да, разумеется, у него есть сестра, медленно проговорил Поль и с превеликим трудом оторвался от книги.
Когда Сесиль оказалась в трех метрах от кровати, он понял, что дело плохо, она сейчас даст волю ярости.
– Операция! – воскликнула она и умолкла, задыхаясь от возмущения, не в силах продолжать. – И не надо мне лапшу на уши вешать, я ходила к твоему ЛОРу. – Он изумился и пробормотал что-то о врачебной тайне. – Никакой врачебной тайны он не выдал. Я сказала, что мне известно, что ты отказался от операции; я была уверена, что ты что-то подобное выкинешь, я все прочла в интернете об этом типе рака, ну, и тебя немного знаю. Я сказала, что пришла просить его, чтобы он заставил тебя передумать. Он ответил, что и рад был бы попытаться, но ты ведь не перезвонил ему, чтобы записаться на прием, и договорился напрямую с больницей.
– Все равно уже поздно… – произнес Поль слабым голосом.
– Да, знаю, это он мне тоже сообщил. Теперь уж лучше продолжать радиотерапию в течение семи недель, потом они заново изучат ситуацию.
– Почему семи недель?
– Ты даже не поинтересовался! – в бешенстве выкрикнула она, по ее виду было ясно, что она вот-вот снова взорвется. – При пяти сеансах в неделю потребуется семь недель, чтобы достичь семидесяти греев, это максимальная доза облучения, которую может выдержать человек; радиотерапия не безвредная вещь, есть сопутствующий ущерб, как выразился твой доктор. Но тебе, судя по всему, только бы уклониться от операции, и плевать ты хотел на все остальное. Я не понимаю, Поль. Он сказал, что тебя готов прооперировать лучший хирург в Европе. Я знаю, что все мужики – трусы, но чтоб до такой степени… К тому же, я уверена, что ты солгал своей жене.
– Нет, не вполне.
– Да ну? То есть умолчал о некоторых вещах?
– Скорее так.
– Понятно. Даже соврать толком тебе слабо. Не волнуйся… – продолжала она, поймав его обеспокоенный взгляд. – Я ничего ей не скажу и вообще не собираюсь вмешиваться в вашу жизнь. Тем более что уже поздно менять лечение, зачем попусту причинять ей боль. Но вот интересно, сколько ты еще намерен тянуть, прежде чем скажешь ей правду…
Поль молчал; на самом деле он сам себе задавал этот вопрос. Сесиль тоже замолчала; судя по ее виду, она успокаивалась, и ее ярость постепенно уступила место печали.
– В этом году уже умер Орельен, это будет перебор, – сказала она наконец. – Думаешь, мне приятно, что оба моих брата – самоубийцы?
– Это совершенно разные вещи! Я не кончаю с собой, просто предпочитаю одно лечение другому. Бывает, что радиотерапия приводит к полному выздоровлению, спроси врачей, они тебе подтвердят.
Она поморщилась с сомнением, почти презрительно; очевидно, Наккаш не нахваливал ей преимущества радиотерапии.
– Это сложная история, но я могу вылечиться таким образом, – настаивал Поль. – Кстати, помолись за меня, если захочешь.
– Прекрати! – Она вскочила, снова рассвирепев. – Немедленно прекрати!
– Что опять не так? – Он определенно ничего не смыслил в ее вере.
– За тебя молиться бессмысленно! – закричала она. – Это будет чуть ли не святотатством, молитва никак на тебе не отразится, потому что в глубине души ты не хочешь жить. Жизнь – это дар Божий, и Бог поможет тебе, если ты сам себе помогаешь, но если ты отвергаешь дар Божий, он бессилен что-либо для тебя сделать, к тому же ты не имеешь никакого права его отвергать, ты воображаешь, что твоя жизнь принадлежит тебе, но это не так, твоя жизнь принадлежит тем, кто тебя любит, ты принадлежишь Прюданс прежде всего, но немножко и мне и, возможно, еще другим людям, с которыми я не знакома, ты принадлежишь другим, даже если и не знаешь об этом.
Смутившись, она снова села и попыталась успокоиться, ее дыхание пришло в норму, но ей понадобилась целая минута, чтобы заговорить снова:
– Я, конечно, конченая дура, ты лежишь под капельницей, а я прихожу и ору на тебя… Но я правда разозлилась. Я просто потрясена была, узнав, что ты отказался от операции. Я не хочу, чтобы ты умер, Поль.
Слабым, еле слышным голосом он ответил:
– Я не хочу, чтобы мне отрезали язык.
Она тяжело вздохнула и встала:
– Прости меня. Все, что я тебе тут наговорила, это полная ерунда, я пойду, мне надо прийти в себя и подумать немного. Но имей в виду… – Она пристально посмотрела ему прямо в глаза, ее лицо стало любящим, ясным, ей это шло куда больше, нравственный надрыв уж точно не ее конек. – Что бы ни случилось, ты всегда можешь позвонить мне, я все брошу и примчусь сидеть с тобой, это займет у меня всего несколько часов. Ты можешь позвонить мне в самый последний момент, и даже если до того ни разу не позвонил и не держал меня в курсе дела. И я приеду.