Уходя, она все время оборачивалась и махала ему рукой, но ее силуэт почему-то постепенно размывался в его глазах; вероятно, у него проблемы со зрением вдобавок ко всему.
Семь
1
Когда она переступила порог зала и вышла, у Поля возникло очень четкое ощущение, почти уверенность в том, что он больше никогда не увидит ни Сесиль, ни Эрве, а уж Анн-Лиз и подавно. Он вообще мало кого еще увидит на этой земле, а если увидит, то сделает все, чтобы избежать атмосферы прощания, он ни на мгновение не утратит в меру оптимистичного и даже смешливого отношения к происходящему, он поступит, как все, то есть утаит собственную агонию. Можно сколько угодно презирать, а то и ненавидеть свое поколение и свое время – хочешь не хочешь ты к ним принадлежишь и действуешь, сообразуясь с принятым взглядом на вещи; только незаурядная сила духа позволяет от этого отрешиться, а такой силой он никогда не обладал. Несколько дней назад он, наверное, в последний раз разговаривал по телефону с Брюно, и, по своему обыкновению, Брюно проявил себя человеком компетентным, преданным, деловым. Он повидался с Сесиль, и, по своему обыкновению, Сесиль была сердечной, эмоциональной, вспыльчивой. Он собирался еще повидаться с отцом, хоть и не понимал пока, когда именно, ему необходима эта последняя встреча, с отцом будет еще проще, учитывая его состояние, он может быть только непроницаемым, загадочным и безмолвным, да он таким и был всю жизнь. Отношения между людьми, вообще говоря, очень незначительно меняются в течение жизни, они подчиняются схемам, установившимся с самых первых мгновений знакомства, и, видимо, так было всегда.
Наконец-то он останется наедине с Прюданс до самого финала, такое одиночество им выпадет впервые. Одну лишь Прюданс он чувствовал себя вправе подвергнуть этому испытанию, каким станет для нее увядание его тела, ей придется сопровождать его в угасании и муках, она несет ответственность за его тело, в этом и состоит, казалось ему, смысл брака, он отдал свое тело на милость Прюданс и, в общем-то, правильно сделал, она сумеет заботиться о нем до самого конца. Он удивился собственной внезапной беззаботности, какой-то потусторонней, и с легким сердцем снова окунулся в приключения Макмердо, Сканлана и Макгинти. Всю неделю он не отрываясь читал приключения Шерлока Холмса и благодаря им легко переносил ежедневную шестичасовую химию. Дюпон навещал его каждый день ближе к вечеру, вооружившись шпателем, изучал его нёбо, иногда брал пробу из опухоли и, похоже, был удовлетворен, она не прогрессирует, возможно, даже немного регрессирует, но он не хочет зря его обнадеживать, она в любой момент может снова начать расти, это непредсказуемо.
Прюданс, со своей стороны, наконец нашла продукты, которые он мог переварить и есть, не испытывая немедленно позывов к рвоте: в основном все свелось к отварной картошке, пасте без соуса и безвкусным сырам типа плавленых; с гастрономической точки зрения закат его жизни был ничем не примечателен.
На сексуальном фронте ситуация оказалась не столь однозначной. Он очень ослаб, его передвижения по квартире постепенно ограничились пространством между кроватью и креслом, прямо как в песне Жака Бреля, хотя он еще не достиг последней стадии “с кровати в кровать”. Он мог вставать, но ему удавалось пройти всего несколько метров, потом ноги непроизвольно подкашивались, и приходилось садиться; теперь даже просто перевернуться в постели с боку на бок стоило ему неимоверных усилий. В таких условиях не очень понятно, как заниматься любовью. Но тем не менее у него стоял, и даже почти нормально, очевидно, его член вообще не заморачивался его здоровьем, требовал воздать ему по заслугам и, судя по всему, жил своей жизнью, совершенно независимой от остального тела. Да и мозг, надо сказать, находился в том же состоянии: Поль не испытывал трудностей при чтении, легко понимал авторские аллюзии и остроты, мог по достоинству оценить фигуры речи; как же все-таки интересно это устроено.
Саббат Лугнасад выпал на первое августа, в это время, по словам Скотта Каннингема, “по мере того, как ночи становятся длиннее, Бог постепенно теряет силу; Богиня наблюдает за ним с печалью и радостью, она понимает, что Бог агонизирует, но продолжает жить в ней словно ее ребенок”. В то воскресенье, первого августа, около шести часов вечера Поль сидел на супружеской кровати, опираясь на подушки, он только что закончил “Человека с побелевшим лицом”, восхитительный рассказ, в финале которого происходит что-то вроде медицинского чуда, и он подумал, что его уже гораздо меньше отвращает выклянчивание чуда у Господа, языческих богов да и у любых других сущностей, но тут к кровати подошла Прюданс в одной коротенькой футболке выше пояса и спросила, не сделать ли ему минет. Последние несколько дней она никак не решалась на это, потому что предложение сделать ему минет в какой-то степени означало бы, что она утвердилась в мысли, что он никогда больше не сможет ее трахнуть, войти в нее по-настоящему, но сегодня в середине дня она вдруг с предельной ясностью осознала, что он действительно устал, что им неминуемо придется как-то приспосабливаться, если они хотят и впредь жить половой жизнью, пора уже посмотреть правде в глаза, кроме того, у нее всегда мастерски получался минет, каким-то она обладала особым чутьем.
У них получился очень долгий мечтательный минет, он начался в начале седьмого, закончился около девяти вечера и доставил ему невероятное наслаждение, одно из величайших наслаждений, которые он испытал в своей жизни. Она прерывалась иногда, чтобы отдышаться, и во время одного такого перерыва он начал ее лизать; не будучи столь же одаренным, он все-таки худо-бедно справлялся с оральным сексом и даже попытался пошутить о последствиях, которыми было бы чревато удаление языка для их супружеской жизни; но на эту тему, он сразу понял, шутить сложно.
Так начались две самые спокойные недели в году, в первой половине августа Париж весь целиком напоминал ему больницу, но при этом в нем не ощущалось никакой тревоги, то есть скорее не больницу, а санаторий. Во вторник, 3 августа, после полудня, вскоре после того, как медсестра поставила ему капельницу, он начал читать “Его прощальный поклон”, ну, то есть саму новеллу, последнюю в одноименном сборнике. Незадолго до начала Первой мировой войны Шерлок Холмс прервал свое пчеловодческое уединение ради служения родине и успешно осуществил поимку немецкого шпиона фон Борка. Поль долго размышлял над последней страницей, которую нельзя все же рассматривать как завещание Конан Дойла – он много чего написал еще впоследствии, – но вот завещанием самого его прославленного персонажа – пожалуй, да.
– Скоро подует восточный ветер, Уотсон.
– Не думаю, Холмс. Очень тепло.
– Эх, старина Уотсон! В этом переменчивом веке вы один не меняетесь. Да, скоро поднимется такой восточный ветер, какой никогда еще не дул на Англию. Холодный, колючий ветер, Уотсон, и, может, многие из нас погибнут от его ледяного дыхания. Но все же он будет ниспослан Богом, и когда буря утихнет, страна под солнечным небом станет чище, лучше, сильнее. Пускайте машину, Уотсон, пора ехать[55].
Поль отнюдь не верил, что Англия вышла окрепшей из Первой мировой войны, как, впрочем, и другие европейские нации; ему казалось, что, напротив, эта дурацкая бойня, несомненно, положила начало терминальной фазе заката Европы; но раз Конан Дойлу удалось убедить себя, что Англия выйдет из нее возрожденной, то тем лучше; прочитав два тома рассказов о Шерлоке Холмсе, он преисполнился нежной признательности Артуру Конан Дойлу, благодаря которому он на десять дней и думать забыл про капельницу, рак и все прочее. Пятнадцати томов полного собрания сочинений Агаты Кристи, которые он только что купил, с лихвой хватит на всю радиотерапию и химию – ему оставалось еще недель шесть, если верить Сесиль.
Но с Агатой Кристи у него довольно быстро возникли затруднения, дело в том, что она хоть и хороший писатель, но все же до Конан Дойла ей далеко. Ее книги менее увлекательны и не обладают столь же мощным воздействием, так что вскоре он снова вспомнил о капельнице и об игле, вонзенной ему в руку, испытывая жгучее желание выдернуть ее. В идеале ему надо было бы уснуть, но он никогда не умел спать на спине. Это положение напоминало ему надгробные памятники королей Франции, застывших на веки вечные в иератической позе, с молитвенно сложенными руками, что никак не сочеталось с его представлением о ночном отдыхе. Спать на животе немногим лучше, это удобно лишь после чересчур обильной трапезы, и вообще-то это очень похоже на глупый сон сытого животного. Он в принципе предпочитал, причем всегда предпочитал, спать на боку. Кроме того, только так, свернувшись, можно повторить позу эмбриона, неизменно вызывающую в нас до конца наших дней неистребимую ностальгию.
Он всегда предпочитал не только спать на боку, но и заниматься любовью, лежа на боку, особенно с Прюданс. На взгляд Поля, миссионерская поза мало чем отличается от позы раком, в обоих случаях ритм и жестокость хватки контролирует движениями таза мужчина. В обоих случаях женщина – раздвинув бедра или приподняв попу – попадает в ситуацию подчинения, что, конечно, является весомым аргументом в пользу этих поз, но в то же время подчеркивает их ограниченность, поскольку они все же позаимствованы из мира животных, особенно поза раком. Позиция, где женщина сверху, казалась ему, напротив, излишне торжественной, возвышающей женщину до положения женского божества, предающегося некому ритуалу поклонения фаллосу; ни он, ни его фаллос, считал он, не заслуживали такого пафоса. А главное, только в положении на боку ему удавалось, проникая в Прюданс, сжимать ее в объятиях, ласкать ее, прежде всего ласкать ее грудь, она всегда это любила; Полю казалось, что это самая любовная и сентиментальная поза из всех, самая человечная.
Во многих жизненных обстоятельствах он чувствовал себя лучше на боку. Даже в случае такого куда менее важного занятия, как плавание, он плавал на боку, стилем овер-арм, и всегда отдавал ему предпочтение. Потому что так можно постоянно держать нос и рот над водой и, следовательно, дышать в своем ритме независимо от скорости движений; то есть это единственный стиль, благодаря которому плавание превращается в обычное приятное занятие. Плавание на спине тоже, в общем, могло бы отвечать его критериям, но невозможность задать точное направление движению противоречит основному принципу плавания – поскольку, как и ходьба, это способ перемещения из одного места в другое – и превращает его в искусственное и бессодержательное упражнение. Короче говоря, Поль большую часть времени старался жить на боку.