Поль кивнул. На столе у Дюпона стояли фотографии в рамках. Даже не видя их, он вдруг проникся уверенностью, что это семейные фотографии и что у самого Дюпона счастливая семейная жизнь.
У него был еще один вопрос, и тут пришла его очередь замяться. И все-таки ему не терпелось это узнать.
– Как вы думаете, – проговорил он наконец, – сколько мне осталось?
– А… Я бы и хотел вам ответить, что понятия не имею, но это было бы не совсем правдой; все-таки я могу прикинуть, хотя бы приблизительно. Ну допустим, несколько недель или несколько месяцев, всякое бывает; если исходить из статистики, я бы сказал, от одного до двух месяцев.
– То есть я умру, по идее, к концу осени? До того, как дни начнут увеличиваться?
– Скорее всего, да.
Когда он выходил из кабинета, Дюпон повторил, что они будут продолжать иммунотерапию, все-таки надежда умирает последней. Поль безразлично кивнул, понимая, что они оба более или менее одинаково верят в эту надежду. Дюпон проводил его с каким-то обиженным выражением лица; он пожал ему руку и закрыл за ним дверь своего кабинета.
7
Поль всегда любил это время года, когда дни действительно становятся короче, когда кажется, что понемножку натягиваешь на лицо одеяло и оно медленно заволакивает тебя тьмой. Прюданс ждала его у входа в больницу; он сказал ей только, что ему назначили морфий. Она чуть вздрогнула, но больше никакой реакции не последовало. Она знала, что это означает; она этого ждала.
По дороге домой они купили севредол и скенан. Поль начал принимать их на следующее утро, и боль тут же стихла. Самое поразительное, что в последующие две недели не произошло никаких изменений. При этом смерть была уже не за горами, теперь в этом не осталось сомнений; но его не покидало ощущение, что он не в состоянии приблизиться к ней, во всяком случае не вплотную. Как будто он ходит по краю пропасти, время от времени теряя равновесие. Сначала ему чудилось, что он падает, до невыносимости медленно, и по мере того, как он приближается к точке крушения, у него от ужаса перехватывает дыхание. Потом возникало ощущение, что он ударяется о землю, его внутренние органы взрываются, сломанные кости протыкают кожу, голова превращается в лужу мозгов и крови; но это все еще не смерть, а лишь предвосхищение мучений, которые, как он полагал, должны неминуемо ей предшествовать. Сама смерть станет, видимо, следующим этапом, когда залетные птицы примутся выклевывать и пожирать плоть, начиная с глазных яблок и до мозга разбитых костей; но он ни разу до этого не дошел, спохватываясь в последний момент, и снова принимался брести вдоль обрыва.
Прюданс научилась все лучше распознавать эти мгновения по тому, как изменялось его дыхание, ему даже не нужно было ей ничего говорить. Она тут же обнимала его, повинуясь мгновенному порыву, но умиротворение долго не наступало. Как-то во второй половине дня, когда ей показалось, что он встревожен больше обычного, она провела ему губами вдоль живота, расстегивая пуговицы на его пижаме.
– Наверное, ничего не выйдет, – сказал он; она недоверчиво усмехнулась, расстегнула последнюю пуговицу.
К его величайшему изумлению, он тут же возбудился, и за пять минут все мысли о смерти улетучились; это было немыслимо, абсурдно, непристойно, но что было, то было. Они так и продолжали заниматься любовью только в одном положении, Прюданс была сверху, ему стало слишком тяжело на боку. Иногда она садилась лицом к нему, глядя ему прямо в глаза, и вбирала его в себя с любовью – и отчаянием; иногда поворачивалась спиной, чтобы он видел движения ее попы; обе позы доставляли им равное наслаждение.
Через неделю наступит 31 октября, саббат Самайн по викканскому календарю, но Прюданс, похоже, вообще об этом забыла. Притом что именно в этот день, согласно их вере, следует воспоминать прошедший год или даже всю свою жизнь и готовиться к смерти. Досадно все же, подумал Поль, что ее религия не особо ей помогает в такого рода вопросах, а ведь религия для этого, по идее, и предназначена. Она сдабривается, как правило, болтовней разной степени пространности на всевозможные темы, с редкими вкраплениями очередных дурацких ограничений и заповедей, но все же истинным предметом всякой религии является смерть, своя собственная и чужая, как жаль, подумал Поль, что викка не слишком ей помогает.
Нет, все же помогает, гораздо больше, чем ему казалось, но он понял это только 31-го числа, в самый день Самайна, или кануна Дня Всех Святых по католическому календарю. Это было воскресенье, и Прюданс предложила ему в полдень прогуляться по лесу. Они пообедали в “Бистро дю Шато” в Компьене; как ни удивительно, на террасе было очень тепло для этого времени года; потом они пошли в ближний лес. В этом огромном лесу все было огромно, начиная с деревьев, дубов или буков, поди разбери, их великолепные, редко стоящие стволы обхватом в несколько метров доставали до неба.
Широкие, идеально ровные аллеи пересекались под прямым углом и тянулись до бесконечности, их устилали багряные и золотые листья, что, естественно, наводило на мысль о смерти, но на этот раз о мирной смерти, которая ассоциируется с долгим сном. У христиан избранные пробуждаются в ослепительном свете Нового Иерусалима, но Поль, надо сказать, не испытывал желания созерцать Всевышнего во славе, ему больше всего хотелось спать, возможно, с редкими мгновениями полупробуждения – на пару секунд, не больше, просто чтобы успеть положить руку на тело возлюбленной, лежащей рядом. Они вполне могли заблудиться в тот день, тем более что в лесу было на удивление безлюдно для воскресенья. Они шли долго, и он не чувствовал ни малейшей усталости. Осенние листья устилали аллеи в несколько слоев, которые становились все толще и красивее, наконец они остановились и сели, прислонясь к дереву. Все-таки сезон смерти еще не совсем наступил, подумал Поль, цвета вокруг пока слишком теплые, слишком ослепительные, надо дождаться, чтобы листья поблекли, смешались с ошметками грязи, и еще чтобы похолодало, чтобы ранним утром в воздухе проступили первые намеки на долгие зимние морозы, но все это произойдет через несколько недель, несколько дней, и вот тогда на самом деле наступит время прощания. Мысли унесли его далеко за пределы сиюминутной действительности, и он машинально спросил Прюданс:
– Ты будешь готова, дорогая?
Не выказав никакого удивления, она повернулась к нему, кивнула и улыбнулась; странная это была улыбка, и у Поля закружилась голова, когда она сказала нежно:
– Не беспокойся, любовь моя, я не заставлю себя ждать.
Поначалу он удивился, уж не бредит ли она, а потом вдруг понял. Они уже довольно давно не заговаривали о реинкарнации, но наверняка она все еще в нее верила, и, должно быть, верила сильнее, чем когда-либо. Он прекрасно помнил основную мысль в изложении Прюданс: в момент смерти его душа будет некоторое время парить в неведомом пространстве, после чего вселится в новое тело. Его жизнь была лишена каких-либо выдающихся поступков, достойных ли, недостойных, ему редко предоставлялась возможность принести много добра или причинить много зла, так что в духовном плане его положение мало изменилось; он, скорее всего, переродится в человека, и эмбрион наверняка будет мужского пола. Через некоторое время то же самое произойдет с Прюданс, только она переродится в женщину, законы кармы, как правило, учитывают разделение вселенной на два начала. А потом они встретятся вновь; это новое воплощение даст им новый шанс не просто для индивидуального духовного развития, но и для любви. Они узнают друг друга на каком-то глубинном уровне и снова полюбят друг друга, не вспоминая при этом о прежних жизнях; только немногим санньясинам, считают некоторые авторы, удается вспомнить свои предыдущие воплощения, но в этом Прюданс сомневалась. Однако, если в будущем воплощении судьба в один прекрасный осенний день снова сведет их вместе на аллеях Компьенского леса, они, наверное, почувствуют, как их пробирает странная дрожь, так называемое дежавю.
И так будет повторяться от одного воплощения к другому, может быть, на протяжении десятков последовательных воплощений, прежде чем они смогут выйти из цикла сансарического существования и перебраться на другой берег, берег просветления, вневременного слияния с мировой душой, нирваны. А такой долгий, такой изнурительный путь лучше пройти вдвоем. Прюданс приникла головой к его голове и, казалось, витала в облаках, во всяком случае, ни о чем не думала; скоро уже совсем стемнеет, становилось прохладно. Она прижалась к нему и спросила или сказала, он был не уверен, что это вопрос:
– Мы же не были так уж созданы для жизни, правда?
Печальная мысль, он почувствовал, что она вот-вот расплачется. Может быть, в конечном счете этот мир прав, подумал Поль, может, им обоим вообще нет места в реальности и они просто прошли сквозь нее с испуганным недоумением. Но им повезло, очень повезло. Большинство совершает этот путь в одиночку, от начала до конца.
– Не думаю, что в нашей власти было что-то изменить, – проговорил он наконец.
Налетел ледяной порыв ветра, и он крепче обнял ее.
– Конечно, дорогой. – Она посмотрела ему в глаза, чуть улыбнувшись, но на ее лице блеснули слезы. – Нам был нужен какой-нибудь чудесный обман.
Благодарности автора
Если некоторые факты неточны, то это связано не только с возможными ошибками с моей стороны, но главным образом с сознательным искажением реальности. В конце концов, это роман, и реальность – лишь исходный материал. Но все же надо хоть немного знать ее, поэтому я постарался собрать некоторую информацию, особенно в отношении медицинских вопросов.
Прежде всего, я хотел бы поблагодарить профессора Ксавье Дюкрока, заведующего отделением неврологии в Региональном клиническом центре Мец-Тьонвиль. Невероятно, что человеческий мозг настолько сложен для понимания, что мы настолько чужды сами себе; и если я приобрел какие-то знания в этой области, то обязан э