— Хорошо, мы готовы.
— Так. Прежде всего вымойте руки спиртом. Затем смажьте живот пациента йодом и крепко привяжите его.
К ужасу Малыша, Порта тут же принялся лить виски на живот Хайде. Йода в аптечке не было, а виски казалось наилучшей заменой.
— После этого стерилизуйте инструменты спиртом. У вас должен быть литр.
— У нас есть, — удивленно сказал Барселона. — Если б я это знал, его уже не было бы.
— Приготовьте ватные тампоны для остановки кровотечения. Держите скальпель крепко, но без напряжения. Сделайте разрез по диагонали сантиметров десять длиной.
Голос продолжал давать холодные, четкие указания, где делать разрез. Старик старательно выполнял их. Я заметил, что рука его удивительно тверда, хотя лоб весь в поту. Анестизировать пациента было невозможно, и демонические вопли Хайде пронзали мне голову, будто сверло бормашины. Мы связали его лямками противогазов, но все равно четверым приходилось удерживать беднягу в неподвижном положении.
— Очень много крови, — сообщил Легионер, наблюдавший за операцией со своего поста.
— Из-за крови не волнуйтесь. Пользуйтесь ватными тампонами и старайтесь держать оперируемое место чистым. Оттяните зажимами кожу по обе стороны разреза. Теперь углубите разрез, но очень осторожно, чтобы не повредить кишки. Как дыхание пациента?
— Дыхания достаточно, чтобы непрерывно орать, — ответил Легионер.
— Так, приготовьте резиновую маску и кислород на случай необходимости. Уже видите аппендикс? Он величиной с мизинец, слегка изогнут.
Старик кивнул. Хайде продолжал кричать, Малыш закрыл глаза при виде хлещущей крови. Старик утер пот с лица и покачал головой.
— Нужно как-то заставить его замолчать. Я больше не могу выносить этого.
Малыш открыл глаза и поднял громадный кулак.
— Прости меня, Юлиус. Я делаю это для пользы, ничего личного тут нет.
Двух ударов оказалось достаточно. Душераздирающие вопли прекратились, и мы надели Хайде на лицо кислородную маску.
— Мы анестезировали пациента, — сообщил Легионер.
— Как?
— Нокаутировали.
Молчание.
— Он еще дышит? Как пульс?
— Частит.
— Хорошо. Постоянно держите руку на пульсе и в случае чего тут же сообщите мне. Нашли аппендикс?
— Да, нашли.
— Как он выглядит?
Невольно заинтригованные, мы вытянули шеи и уставились в разрезанный живот Хайде.
— Большой и воспаленный, — сказал Старик.
— Большой и воспаленный, — передал Легионер.
— Хорошо. Достаньте из аптечки длинный, изогнутый инструмент. Отведите в сторону кишки и отрежьте аппендикс у нижнего конца. Не спешите, не паникуйте. Только смотрите, не заденьте кишку. Когда удалите аппендикс, обмойте срез спиртом.
Старик потом сказал, что удаление аппендикса у Хайде было для него самым тяжким испытанием за всю войну. Охотно этому верю. Если раньше ни разу не видел внутренностей человека, в них трудно разобраться, и мы до сих пор не совсем уверены, что Старик отрезал у Хайде именно аппендикс. Но он что-то отрезал и зашил рану именно так, как говорил врач, искусно и аккуратно, шестью стежками, значительно различавшимися по размеру, но завязанными крепкими узлами; потом мы присыпали рану порошком сульфонамида и перебинтовали пациента. Чудо, что он все же остался жив.
— Вам нужно оставаться на месте два часа, до этого времени пациент не транспортабелен. Если случится что-то, что вызовет у вас беспокойство, свяжитесь со мной на этой же волне и сообщите. Я буду постоянно на месте, но вам лучше поскорей закончить связь, пока нами не особенно заинтересовался противник. По прошествии двух часов постарайтесь вернуться на базу и доставить пациента в госпиталь как можно быстрее. Желаю удачи — и ни в коем случае не «анестезируйте» его больше!
Легионер снял наушники. Успокаивающий голос врача больше не слышался, и мы с мумифицированным Хайде чувствовали себя одинокими и беспомощными. Уложили его как можно удобнее, замаскировали танк и сидели в напряжении с оружием наготове. Хайде постепенно пришел в сознание, лицо его было бледным, осунувшимся, пульс едва ощущался.
— Я при смерти? — негромко спросил он.
— Увы, нет, — ободряюще ответил Порта. — Раз ты пережил это кромсанье, сможешь пережить что угодно… Смотри, что мы у тебя вырезали!
Хайде взглянул и снова лишился сознания. Барселона повернулся и прижал палец к губам.
— На дороге колонна машин противника.
Еле-еле укрывшись за деревьями, мы наблюдали за процессией бронеавтомобилей, забитых американскими пехотинцами. И тут три «джабо» спустились с неба так низко, что видны были бомбы под их фюзеляжами.
— Заметят нас — все будем при смерти, — проворчал Порта.
Колонна проехала, «джабо» улетели. В течение часа мы оставались в покое, потом нас снова потревожили машины противника. Мы издали заметили два «шермана»[62] с белыми звездами впереди колонны джипов и бронеавтомобилей. Когда они проезжали мимо нас, экипажи их высовывались из башен, пели, кричали, не подозревая, что находятся в опасной близости от нашей тяжелой «пантеры», вполне способной, будь мы агрессивно настроены, раздавить их гусеницами, как яйца[63].
— Почему мы не ударили по ним? — спросил Малыш, почти всегда настроенный агрессивно. — Иду на спор, у них во ртах было полно золотых зубов.
— Не стоило рисковать, — ответил Порта. — Их было слишком много.
Малыш раздраженно посмотрел вслед скрывающейся вдали колонне. Два часа истекли, настало время превращать «пантеру» в санитарный автомобиль для Хайде. Мы выбросили переднее сиденье и с громадным трудом, с кряхтеньем просунули находившегося в полубессознательном состоянии пациента в люк.
— Кончай ныть! — рявкнул Порта. — Ты больше не больной, тот гнилой кусок мы выбросили. Поднимаешь шум попусту, так что заткнись!
Мы избегали главной дороги — там было слишком много движения — и ехали по изматывающей боковой, которой американцы предпочитали не пользоваться.
Незадолго до полуночи мы приехали на базу, и Хайде тут же отправили в полевой госпиталь. Остальных вызвали к врачу, и мы выслушали длинную лекцию о том, чего недоставало в нашей аптечке. Обнаружилось, что там не оказалось не только йода, но еще жизненно необходимого рулона клейкого пластыря и двух зажимов.
— А вдруг мы зашили их в живот Юлиусу? — задался вопросом Барселона.
Этого мы так и не узнали.
6
Некий Робино, участник Сопротивления из Порт-ан-Бессена, имел несчастье попасть в лапы полевой жандармерии, и жандармы тут же подвергли его особым, предназначавшимся для таких, как он, пыткам. Его били, прижигали, чуть не утопили; сломали в нескольких местах руки и заставили вылизать собственную рвоту. В конце концов он признался, что задания ему давал доктор Сюстендаль из Люк-сюр-Мера.
Доктора вызвали для того, что смягченно именовалось «допросом». Сперва он с горячностью отрицал все обвинения в свой адрес, что доставляло огромную радость допрашивающему: чем дольше подозреваемый держался, тем было интереснее. Его подвергли тому же обращению, что и Робино, но доктор все же продолжал держаться. Наконец жандармы решили устроить ему очную ставку с избитой, почти неузнаваемой оболочкой Робино и судить о виновности Сюстендаля по его реакциям.
Обе жертвы были сведены лицом к лицу. Доктор сперва оставался бесстрастным: ежившийся от страха субъект с распухшим, как полная луна, лицом, с беззубыми деснами, с отвисшей челюстью, с бессильно болтавшимися руками и покрытым струпьями телом нисколько не походил на человека, которого он знал как Робино. Тот был гордым молодым парнем на пороге жизни, стройным, плечистым, не гнувшим колени ни перед кем. К сожалению, злополучный Робино узнал доктора. Упал, всхлипывая, ему в ноги и попросил прощения слабым, как у ребенка, голосом. И тут доктор «сломался». Вытерпеть пытки он мог, но осознание, что эта развалина — не кто иной, как непокорный несколько недель назад Робино, оказалось невыносимым. Он признался во всем и был поэтому приговорен к смерти.
На другой день Робино подтвердил свое право называться человеком, сумев повеситься в камере.
ПОТЕРЯННЫЙ ПУЛЕМЕТ
Нашу боевую группу во главе с обер-лейтенантом Лёве разместили на постой в большом доме у въезда в деревню. Дом принадлежал старой супружеской паре, едва способной понять, что идет война, и почти наверняка не представлявшей, какая. За все время оккупации у них лишь раз находился на постое немецкий офицер — старой школы, до сих пор веривший, что служит своему кайзеру. Перед отъездом он устроил превосходный званый обед для всех видных людей деревни, военных и штатских, где самым видным персонажем был аристократичный фон Хольцендорф, презрительно называвший Гитлера «этот маленький богемский ефрейтор».
Поэтому в представлении мсье и мадам Шомон немецкие офицеры представляли собой породу сверхчеловеков, обладавших блестящей утонченностью, изысканными манерами, экстравагантными вкусами и великолепными связями. Стоило видеть их замешательство при встрече с обер-лейтенантом Лёве. Возможно ли, что это грубого вида существо в грязном мундире и пыльных сапогах — настоящий прусский офицер? По выражению их лиц я понял, что они питали на этот счет сильные сомнения.
Лёве отрывисто козырнул и сказал Шомонам, что их дом реквизирован.
— Прошу прощения? — негодующие спросил старик.
Лёве приподнял бровь.
— Я сказал, что дом реквизирован для нужд армии. Извините, если это причиняет вам беспокойство, но ведь идет война.
Мсье Шомон с возмущением встал и, вытянув руки в стороны, загородил дверной проем.
— Прошу вас предъявить ордер на реквизицию.
Лёве уставился на него в холодном изумлении. Позади меня кто-то хихикнул, а позади мсье Шомона его жена широко раскрыла глаза в ужасе и удивлении при виде Порты с его единственным зубом и жуликоватой физиономией.