Наступило долгое молчание. Казалось, Шлюкбебир ждет, что Порта заговорит. Может быть, сознается. Но рот у Порты был плотно закрыт.
— Как угодно! — Шлюкбебир перевел взгляд на остальных. — Перейдем ко второму пункту. Три дня назад был похищен грузовик с постельными принадлежностями; он остался на несколько секунд без внимания перед казармой второй роты. Где эти постельные принадлежности? Я жду!
Мы сидели и ждали вместе с ним. Прошло десять минут. Никто не кашлял, никто не сморкался, никто не переступал с ноги на ногу. Мы едва смели дышать, чтобы не получилось свиста или вздоха.
— Глупцы! — заорал Шлюкбебир, потрясая кулаком. — Не думайте, что вышли из воды сухими! Мы, гестаповцы, никому не даем выйти сухим из воды! И учтите, вы сейчас не на фронте. Может быть, в окопах вам разрешалось отбиться от рук, но здесь — нет! Вы имеете дело с гестапо! Предупреждаю! Мы не знаем жалости! Те, кто предал своего фюрера, должны понести кару!
Несколько одобрительных кивков сзади. У Шлюкбебира появилась пена у рта. Он заплясал возле стола и так стукнул по нему кулаком, что графин свалился на пол.
— Герр криминальрат!
К моему крайнему ужасу, это встал Порта. И одарил взбешенного Шлюкбебира обаятельной однозубой улыбкой.
— Вы сказали, что гестапо хочет помочь нам?
Изумленный стон всего зала. Вся вторая рота свирепо уставилась на него.
— И что? — спросил Шлюкбебир.
— Со всем смирением и почтительностью хочу подать жалобу. Обращаются с нами дурно.
С бесконечной скорбью Порта нагнулся и достал из голенища какую-то объемистую книжицу.
— В последние четыре месяца, — сказал он, — мы не получали положенного сахара. — Перевернул страницу и постукал по ней пальцем. — По два грамма на человека[147] за каждым приемом пищи, вот что здесь сказано.
Шлюкбебир, сощурясь, посмотрел на него, потом щелкнул пальцами.
— Интенданта сюда!
Двое бандитов в кожаных пальто отправились искать беднягу. Шлюкбебир неотрывно наблюдал за ним, когда его привели.
— Интендант! Мне сказали, что солдаты четыре месяца не получают положенного сахара! Неужели это правда?
Интендант совершенно равнодушно пожал плечами.
— Конечно, правда. Полк не получал сахара.
— Понятно. Спасибо. — Шлюкбебир торжествующе повернулся к Порте. — На этом этапе войны только глупец или предатель будет беспокоиться из-за двух жалких граммов сахара! Мы все должны приносить жертвы. Твоя жалоба отвергнута.
— Тогда я хочу подать другую, — очень твердо сказал Порта. — За последние четыре месяца я не получал положенных сапог. Я неоднократно жаловался на это, и в последний раз мне сурово угрожали. Не думаю, что это правильно и справедливо; не думаю также, что так считает гестапо, принимающее наши интересы, как вы сказали, близко к сердцу. Солдаты, сражающиеся за фюрера, должны требовать удовлетворения своих прав, не выслушивая угроз. Что сказал бы фюрер, если б узнал об этом? Посмотрите, какие на мне сапоги! — Порта поднял ногу и вытянул в сторону Шлюкбебира. — Я вынужден покупать их за свои деньги.
Шлюкбебир смотрел на сапоги с ужасом и любопытством. Разумеется, они были не армейского образца и шились не в Третьем рейхе. Гауптфельдфебель Гофман в конце зала раздраженно улыбнулся. Казалось, Порта на сей раз хватил слегка через край. В конце концов, кто хоть раз слышал о выдаче сапог?
— Кто хоть раз слышал о выдаче сапог? — спросил Шлюкбебир.
— Но об этом сказано здесь! — Порта полез в карман и достал другую книжку. — Статья двенадцать триста шестьдесят пять, пункт четыре А, пятая строчка: «Каждый солдат, младший командир и офицер, который сам покупает себе сапоги, должен получать двенадцать пфеннигов в день специально для этой цели».
Порта дружелюбно улыбнулся. Мышцы непроницаемых лиц гестаповцев начали подергиваться от раздражения. Они приехали разобраться с важным делом об украденном кофе, и — на тебе, погрязли в нелепых претензиях Порты. Без надежды выбраться из них.
— И долго, — машинально спросил Шлюкбебир, — ты не получал денег?
— Очень долго! Однако вел счет. Сейчас я должен получить семнадцать рейхсмарок двадцать четыре пфеннига. Через час будет тридцать шесть пфеннигов.
Гофман внезапно выбежал из строя.
— Это смехотворно! В жизни не слышал такой нелепости. Деньги на сапоги, надо же! Идет война, а ты думаешь о деньгах на сапоги! Интересно, что сказал бы генерал фон Хольтиц по этому поводу!
— И мне интересно, — искренним тоном ответил Порта. — К сожалению, те мелочи, которые волнуют нас, простых солдат, не доводят до сведения тех, кто обладает высокой властью. Они могут показаться вам пустячными, но, поверьте, для нас значат очень много.
— Обер-ефрейтор Порта, приказываю немедленно прекратить отнимать у всех время! Еще одно слово, и я могу сделать то, о чем мы оба пожалеем — но ты больше, чем я! Терпение мое на исходе — и это говорит уже армия, не гестапо!
Шлюкбебир повернулся, схватил чей-то графин с водой и стал жадно пить. Надо же, говорит армия! А что она возомнила о себе? В Третьем рейхе воцарилась бы жуткая анархия, если б армия пришла к власти. Он допил воду и стал искать взглядом еще графин.
— Пора бы ему пойти отлить, — пробормотал Малыш.
— Прошу прощения, — почтительно обратился Порта к Гофману, — но знаете ли вы, что начальнику категорически запрещено угрожать подчиненному, когда он приносит жалобу? Это может привести к весьма серьезным последствиям. Я прочел об этом буквально вчера и где-то сделал пометку… Устав, сорок вторая страница, третья строчка… Подписано оберстлейтенантом из штаба генерала Райберта. Я подумал, мне следует довести это до вашего сведения.
Гофман отвернулся, лицо его побагровело. Кулаки гауптфельдфебеля сжимались и разжимались. Мне стало его жаль. Я сам готов бывал ударить Порту, когда он начинал говорить таким елейным, слащавым тоном.
Шлюкбебир, казалось, колебался. Его явно раздражало, что этот неотесанный обер-ефрейтор отнимает у него время. С другой стороны, нельзя было отрицать, что этот человек знает устав от корки до корки, знает свои права, и разве не сам фюрер сказал: «Один закон для тех, кто внизу, и тех, кто наверху»?
В дальнем конце зала лейтенант Лёве с надменной улыбкой на губах прислонялся к стене. Он сам не раз терпел подобное от Порты и наверняка веселился, видя, как другие становятся его жертвой.
— Обер-ефрейтор, — спросил Шлюкбебир приветливо, дружелюбно, — подал ты счет на те деньги, которые тебе положены?
— Конечно, подал! — возмущенно ответил Порта.
Гофман резко повернулся.
— Это ложь! Нелепая ложь! Этот олух не может даже толком расписаться, тем более составить счет! А что до сапог, которые у него на ногах, могу сказать, откуда они у него… он стащил их, как и все остальное! И теперь хочет содрать за них деньги с армии! Надо же! — И взволнованно заходил по залу. — Я три года наблюдал за этим человеком. Он психопат, мошенник и вор! Можете не сомневаться, что кофе украл он! Его нужно немедленно арестовать, он позорит армию!
Лейтенант Лёве восторженно засмеялся, к нему присоединился гауптман Гликель, командир первой роты. Вскоре смех охватил всех собранных там солдат, зал оглашали гогот и гиканье. Порта улыбнулся и в знак благодарности лихо щелкнул каблуками.
— Герр криминальрат, позволите вы мне защититься от этих оскорбительных обвинений гауптфельдфебеля?
Шлюкбебир приподнял бровь.
— Разумеется, это твое право. И похоже, ты можешь вызвать сколько угодно свидетелей.
— Позвольте начать мне!
Гофман подошел к нашему полукругу стульев и указал пальцем на Малыша.
— Кройцфельдт!
Вне всякого сомнения, он не ждал никакой опасности от такого шута, как Малыш.
— Ты находишься под присягой, поэтому не пытайся мне лгать! Снял или нет этот идиот те сапоги, что у него на ногах, с мертвого американского солдата? Кстати, мародерство — серьезное преступление!
— Я уверен, что обер-ефрейтор Порта ни за что не станет заниматься мародерством, — ответил с возмущенным видом Малыш. — Во всяком случае, я ни разу не видел, чтобы он обирал труп. Что касается сапог, я знаю, что он купил четыре пары у фельдфебеля из Сто семьдесят седьмого пехотного полка в тот день, когда они подожгли склад.
Малыш сел с довольным видом. Гофман закусил губу.
— Это ложь, и ты это знаешь!
Порта преспокойно достал из кармана пачку бумаг, полистал их и вынул счет, подписанный штабсцальмейстером Баузером из Сто семьдесят седьмого пехотного полка. Шлюкбебир застучал по столу, требуя еще воды.
— Обер-ефрейтор Порта, кажется, тебе причитается — сколько там? — семнадцать рейхсмарок двадцать четыре пфеннига?
— Уже почти тридцать шесть, — поправил Порта. — Из принципа, — ханжески добавил он, — я стараюсь быть точным.
— Правильно. — Шлюкбебир кивнул Гофману. — Гауптфельдфебель, может, позаботишься, чтобы этот человек немедленно получил свои деньги? Лучше решить дело на месте. Не стоит беспокоить высшее командование, правда?
— Я сам отдам ему эти деньги! — выкрикнул Гофман и швырнул в Порту горсть монет.
Шлюкбебир с улыбкой подался вперед.
— Обер-ефрейтор, есть еще жалобы?
— Так точно, несколько, — откровенным тоном ответил Порта. — Но я не хочу беспокоить вас ими, герр криминальрат. У вас есть более важные дела — и, в конце концов, мы ведем войну.
— Надо же! — пробормотал Гофман и возмущенно отвернулся.
Шлюкбебир немного посидел в задумчивости, наверняка размышляя, сможет ли теперь вернуться к досадному вопросу о кофе; как установить несомненную вину Порты и вместе с тем достигнуть соглашения с ним, закрыв глаза на это преступление за половину добычи. Десять мешков кофе! Это почти состояние, даже половина их сделает перспективу пятого года войны почти сносной. Но Порта явно не такой дурак, каким выглядит. У него достаточно хитрости, сильный инстинкт самосохранения, и действовать надо осторожно.