роходит в атмосфере подавленности, и мы не задерживаемся долго.
Даже те, кто остался в Этнографическом обществе, понимали, что низшие расы обречены на уничтожение.
12 марта 1866 года Фредерик Фаррар прочёл лекцию «О пригодности рас». Он разделил расы на три группы: дикие, полуцивилизованные и цивилизованные. Только две расы — арийская и семитская — оказались цивилизованными китайцы принадлежали к полуцивилизованным, потому что когда-то были великолепны, а потом «остановились в развитии». Дикие же расы всегда жили в одном и том же невежестве и жалком состоянии. Фаррар доказывал, что:
«У них нет ни прошлого, ни будущего. Они обречены — так же, как до них другие, намного более благородные расы, — на быстрое, полное и, возможно, неизбежное уничтожение, что, возможно, является ступенью в продвижении к высокому предназначению человека.
…Все эти неисчислимые мириады не произвели ни одного человека, чьё имя имело бы хоть какое-нибудь значение для нашей расы. Если бы завтра они бы все погибли из-за какой-то великой катастрофы, они не оставили бы никаких других следов своего существования, кроме собственных органических остатков.
Я называю их необратимыми дикарями… потому что цивилизация не отразилась на них, а напротив, они исчезают с такой же неизбежностью, с какой снег исчезает под лучами солнца[76]».
Индейцы тому пример. Или возьмите какой-нибудь пример из ста миллионов африканцев — не таких отсталых, как готтентоты, а настоящих чистокровных негров. Какова надежда на то, что их можно цивилизовать? Большинство негров обречено на вырождение, спасти от которого удастся лишь немногих.
Многие народы уже исчезли. Эти народы — «самый низший тип человека, являющий в себе самые отвратительные черты моральной и интеллектуальной деградации», — были обречены на вымирание. «Ибо тьма, лень и жестокое невежество не могут сосуществовать с развитием знания, промышленности и света».
Что же в действительности случалось, когда знание, промышленность и свет уничтожали низшие народы?
Дарвин знал ответ. Он видел, как люди генерала Росаса, забивавшие насмерть индейцев, задыхались от крови и блевотины. Он знал, как выдавливают глаза, когда индеец вонзает зубы в большой палец и отказывается его выпустить, как убивают женщин и заставляют говорить узников. Он знал имя этому. Он назвал это «борьбой за существование».
Дарвин знал, на что похожа эта борьба за существование. Однако он верил, что она развивает и облагораживает человеческие виды. Уоллес разделял его веру. Уничтожение низших рас оправдано, потому что оно будет сокращать расовые различия, пока наконец весь мир не заселит одна-единственная почти гомогенная раса, в которой никто не уступит самым благородным образцам теперешнего человечества. Вот во что верил Уоллес.
Но самое странное, продолжает он, что небольшой прогресс, которого мы достигли в этом отношении, похоже, совсем не является следствием естественного отбора. Явно, что лучшими были вовсе не те, кто победил в «борьбе за существование». В жизни лучше всего преуспевали и особенно быстро воспроизводились интеллектуально и морально средние, если не сказать «ущербные», виды, короче, сорняки.
Уоллес затронул тут больное место. Уильям Грег рассмотрел эту проблему в статье, которая была опубликован в журнале «Фрэйзер» (сентябрь 1868 года) и которую почёл и прокомментировал Дарвин.[77]
Грега прежде всего беспокоило то, что средние классы, «которые формируют энергичный, надёжный, совершенствующийся элемент населения» имеют куда меньше детей, чем классы высшие и низшие, ибо и те, и другие, по противоположным причинам, не имеют повода для самоограничения.
«Праведный и благотворный закон естественного отбора» перестал действовать, и таким образом нашему обществу грозит стать избыточно цивилизованным, что некогда произошло с греками и римлянами.
Но, к счастью, законы природы все ещё действуют в отношениях между расами, продолжает Грег. Здесь наиболее успешные — это всё ещё самые сильные и более способные. Именно они побеждают в соревновании, «уничтожают, управляют, вытесняют, сражают, едят и истребляют низшие расы».
Грег видит в межрасовой борьбе единственный путь поддержания жизнеспособности и прогресса в цивилизованных странах. Лишь уничтожая других, мы можем избежать расового упадка, который станет прямым следствием того, что цивилизация остановила естественный отбор.
Я готовил пищу в компьютере. Я готовлю её на экране в дверце микроволновой печи — там, где подогревается пища.
Когда я иду домой с ужином на дискете, на меня в метро наскакивает человек в этнической одежде и яркой вязаной шапочке. Он вырывает у меня дискету. Я стараюсь задержать его и просыпаюсь оттого, что с огромной силой пинаю стул возле кровати. При ходьбе мне всё ещё больно.
Двоюродный брат Дарвина, Фрэнсис Гальтон, продолжил дискуссию в своей книге «Наследственный гений» (1869). История геологических изменений, согласно Гальтону, показывает, что животные виды постоянно были вынуждены адаптироваться к новым условиям жизни. Цивилизация — это такое же совершенно новое условие существования, с которым человеческому роду предстоит научиться жить. Многим не удалось. Большое число человеческих племён было уничтожено под давлением требований цивилизации. Далее Гальтон замечает, что, «возможно, ни в какой другой период мировой истории уничтожение каких бы то ни было животных видов не затрагивало столь огромной территории и не шло с такой поразительной скоростью, как уничтожение дикарей».
Это должно стать уроком для нас. Ибо даже мы, те, кто создал цивилизацию, уступаем ей. И государственные мужи, и философы, и ремесленники, и рабочие — сегодня равно сталкиваются с ситуацией, которой не в силах управлять, пишет Гальтон.
Вывод ясен, если мы не захотим отправиться тем же путём, что и вымершие животные и народы, мы должны постараться улучшить генофонд и увеличить нашу способность выживать в тех условиях, которые создала цивилизация.
Гальтон посвятил остаток столетия изучению и предложению различных методов по достижению подобного улучшения наследственности. У него было множество последователей — и не только в Германии. Государственный институт расовой биологии в Упсале существовал ещё и в 1950-е годы.
Этот отрывок из Гальтона обсуждается Бенджамином Киддом в его невероятно популярной книге «Социальная эволюция» (1894). Он отмечает там, что англосаксы уничтожали менее развитые народы даже более эффективно, чем это делали другие. Ведомый внутренними импульсами своей цивилизации, англосакс отправляется в чужую страну, чтобы разрабатывать её природные ресурсы. Всё остальное — лишь неизбежное следствие.
Борьба между расами, приводящая к тому, что низшие подчиняются высшим и даже уничтожаются ими — это не что-то прошлое или далёкое. Это то, что происходит у нас на глазах, под эгидой англосаксонской цивилизации, которой мы так гордимся и которую так любим связывать с самыми возвышенными идеалами.
Для расы, которая хочет удержать своё место в соревновании, уничтожение других рас является одним из суровых императивных условий. Мы можем стараться сделать эти условия более гуманными, но полностью их изменить мы не в силах — они слишком глубоко укоренены в тех физиологических основаниях, воздействия которых нам никогда не удастся избежать, пишет Кидд.
Общей для Уоллеса, Грега, Гальтона и Кидда была обеспокоенность тем, что социальный ландшафт не совпадает с начерченной ими картой. Воспроизводятся не те люди. Отбор происходит не в пользу тех, в чью пользу он должен происходить. И тогда единственное утешение — бросить взгляд в сторону расовой борьбы. Там наконец-то теория явно совпадает с реальностью. Потому именно эта реальность однажды породила эту теорию.
Общей для всех них была также и обеспокоенность изменениями в обществе. Оно очень сильно отличалось от того, что они помнили с детства. А что если мы породили общество, которое в один прекрасный день сломает нас так же, как оно сломало дикарей. Не угрожает ли нам оно изнутри тайно подступающим расовым упадком? Не слишком ли далеко отошли мы от природы?
Общим для всех них было желание извинить и оправдать геноцид. Истребление было неизбежным, очевидно, оно добавляло жизненных сил тем, кто истреблял, и имело глубокие тайные причины. К тому же, и не таким уж ужасным оно было для своих жертв.
Быть уничтоженным — это нельзя было назвать «несчастьем», утверждает Гальтон. Скорее это было вопросом безразличия и апатии. Два пола просто потеряли друг к другу интерес после столкновения с цивилизацией, и таким образом их потомство сократилось. Это прискорбно, но вряд ли это можно назвать «несчастьем»…
Но что стало причиной такой апатии? Каковы были те глубокие физиологические причины, о которых так много говорили? В начале 1880-х годов во времена Хоуисона и Мариваля ответы на этот вопрос казались ясными и чёткими.[78] В 1890-х годах они растворились в тумане расизма.
Встать, чтобы застрелили в затылок. Ожидая выстрела, боли, конца.
Нас много. Пока мы ждём, мы пишем. Мы стоим и пишем, прежде чем прозвучит выстрел.
Когда наши тела уже остыли, наконец прибывает денежный перевод на 25 крон. «Спасибо за сотрудничество», — говорится на корешке квитанции.
Полагаю, я сумел показать, что одним из фундаментальных представлений XIX столетия было, что есть расы, народы, нации, племена, которые находятся в процессе вымирания. Или, как выразил это премьер-министр Англии лорд Солсбери в своей знаменитой речи в Альберт-холле 4 мая 1898 года: «Мы можем приблизительно разделить все нации мира на живые и вымирающие».