Хозяйка вернулась, вооружившись большим жестяным ведром. Отвалила в сторону крытый прочной зубродовой чешуей короб, который защищал от пыли водяную колонку, и наклонилась, чтобы накачать воду. Жидкость из скважины побежала мутноватая, забрызгала края ведра меловыми каплями.
Лако охотно протянул клюв, тетка не возражала, машинально погладив лобастую голову и мелкие перышки над глазницами. Гиппогриф даже прижмурился от удовольствия, торопливо втягивая воду и запрокидывая голову, чтобы сглотнуть.
— Заморили птичку, — неодобрительно заметила тетка. — Учтите, новый выводок будет только к новому сезону, а мои все проданы…
Брюс невольно усмехнулся, узнавая интонации.
— Большой спрос?
— А то… На побережье мода пошла на гиппов. На магов все хотят походить. — Тетка нахмурилась. — Только смелости не хватает животное приручить, так они им волю ломают… Я таких вовсе гоню прочь. Вот если бы вашего красавца не видела, то и на порог не пустила!
Заметив недоумение гостей, хозяйка фермы вновь приподняла крыло Лако, проведя ладонью по краешку обкромсанных перьев.
— Не всякий решится срезать побрякушки-то. А раз мальчик от вас не улетел, значит, доверяет…
Элия улыбнулась, несколько ревниво почесывая гиппогрифа с другого бока.
Лако блаженно щурился, присматриваясь к белокурой самочке, дефилирующей поодаль. Гиппогрифиха выглядела крупнее прочего молодняка, что сновал рядом.
— Так что ежели вы за птичкой, то заглядывайте попозже. — Поколебавшись, женщина все же неохотно добавила: — Правда, у соседей, у Стрижей, вроде есть парочка на продажу… Уж лучше вы их возьмете, чем с Золотых земель какой хмырь приедет. А Стрижи, они бессовестные, кто заплатит, тому и отдадут.
— Спасибо, но мы здесь по другому поводу.
— А если не на ферму, то что здесь делаете? — она искренне поразилась. — Места наши безлюдные, дальше ничего, кроме Башни, и нет.
— Мы в Башню, — просто отозвалась Элия, добросовестно перебирая перья на шее Лако.
Тетка приоткрыла рот в изумлении. Потом поджала губы:
— Ну всяк в своей воде плескается… Только места там гиблые.
— Да мы уж привыкли, — с чувством пробормотал Брюс.
— Мы хотели спросить, не нужна ли вам помощь по хозяйству…
А еще: нет ли у вас хлеба, мяса и тихого безветренного места, где можно подремать хотя бы часок. И пары башмаков для девушки.
Работа нашлась. Хорошая, честная, тяжелая работа, за которую платят честным обедом. Трудиться пришлось Брюсу, поскольку: а) Элия все еще являлась наследной баронессой и толку от нее было немного, б) девушка была босая. К вечеру Брюс умотался так, что не слышал, о чем говорят женщины, когда растянулся на скамье, прикрытой благоухающим сухими травами тюфяке.
Зато, как выяснилось, к утру они обзавелись еще одним гиппогрифом. Довольная Элия по-хозяйски крепко держала за повод белую самочку.
— Пусть она лучше будет вашей, — владелица фермы выплеснула очередное ведро белесой воды в поилку для птенцов. — Вы ее не обидите.
Брюс с уважением поглядел на торжествующую Элию. Хотя лучше бы она разжилась обувью поприличнее, чем пара разбитых вдрызг ботов, что нашлись в хозяйстве фермерши.
— Скажите, — он перехватил повод отдохнувшего и оттого развеселившегося Лако. — Вам здесь… не пыльно?
Женщина поставила ведро, убрала прядку за ухо и улыбнулась:
— Зато здесь дышится свободней и никому я за каждый свой вздох не должна налог платить… Да и гиппам здесь проще на крыло вставать. Там, в океане, — она махнула рукой в белесых каплях неопределенно на запад, — Ветровей, еще древними магами ставленный. Он и тебя в воздух поднимет.
…Обернувшись, Брюс увидел, как маленькие гиппогрифы взлетают и кружатся над фермой, закладывая плавные, широкие виражи, опираясь на упругий воздух. Шквалистый ветер лишь добавлял птенцам силы лететь выше.
ЧАСТЬ 2
Воздух — есть открытие новых горизонтов. Простор и ширь, отсутствие ограничений. Свобода или падение. Осознание бесконечности мира вокруг. Символ — ветровей.
Что там дороги — даже направления здесь размывались…
Небеса сшивали с землей витые смерчи. Воздух пах электричеством, волоски на неприкрытой одеждой коже вставали дыбом. По рытвинам скакали мертвые проволочно-жесткие клубки перекати-поля.
Путешественники молчали, припав к шеям своих скакунов. Временами гиппогрифы пытались взлетать, но ветер здесь был слишком неистов, он давил, прижимая к земле.
Странного вида, паутинчатокрылые твари не столько летали, сколько барахтались в воздушных потоках. Изредка они сжимались в плотный комок, вертикально падали к земле, выхватывая из поземки нечто косматое, похожее на пыльную медузу, и, вновь растопырившись, уносились прочь с добычей.
Когда одна из этих тварей спикировала вблизи, оказалось, что она величиной с лошадь.
…То ли на сытый желудок двигаться легче, то ли удобнее ехать, когда на каждого всадника приходится по собственному гиппогрифу, а может, все дело в том, что однообразие впечатлений скрадывало расстояние. Казавшаяся неопределенно далекой цель появилась в поле зрения тогда, когда ее не ждали.
— Вон она! — Элия привстала, махнув рукой. В ее голосе слышалось недоверие, словно до последнего мига девушка ждала очередного препятствия.
Темная, вытянутая вертикально громада вонзала ощетиненную громоотводами макушку прямо в бугристые тучи. Кольцо смерчей вокруг ее подножия казалось сложно переплетенным, словно декоративная ограда. Низкий, завораживающий гул вселял в душу неясное беспокойство.
— Не похоже, что там тоже кто-то живет…
За ними стелился рой мелких шаровых молний.
Тощая воронка смерча прошлась совсем рядом, слизывая мокрую землю со скалы. Камень — блеклый и выщербленный — сильно смахивал на обнажившуюся кость. Сухо и раскатисто громыхнуло над головой.
— Сейчас опять польет!
Когда начинался ливень (ну, или то, что в здешних краях считалось ливнем), дождевая пленка становилась почти непроницаемой, и дышалось трудно. Так что они погнали гиппогрифа вперед.
Три или четыре небольших смерчика, вразнобой кланяясь, пристроились Лако в кильватер. Низкий завораживающий гул не отставал, словно за всадниками гнался рой раздосадованных пчел.
Громыхало где-то рядом, рукой подать. Тьма клубилась вязкими воронками. Белого гиппогрифа Брюс видел, как размытую, молочного оттенка тень. Зато глаза его мерцали леденцово-желтым.
…Башня выступила из мглы как-то сразу. Шагнула навстречу черной, в хлопьях ржавчины ступней. Верхушка заплетена угловатым венком молний. Раззявилось отверстие в основании — еще более темное, всасывающее.
Воодушевленные гиппогрифы удвоили усилия, оставив далеко позади приставучие смерчи. И вскоре воздух очистился, а буря унялась. Стало светлее.
Размытая тень исполинской Башни лежала, кажется, на всем вокруг.
— Тут кто-то был…
Смерчи ходили стороной и не сняли с почвы вокруг вмятины отпечатков — человеческая обувь, подбитая щегольскими подковками, и огромные четырехпалые птичьи оттиски вперемешку с полукружьями копыт. Следы беспорядочные, старые перекрывают новые.
— А ты говорил, что никому старый маг не нужен, — припомнила Элия давнее пренебрежение, спрыгивая наземь. Из-под босых ног взвились фонтанчики невесомой пыли, припорашивая чужие следы.
— Они не входили в Башню. — Брюс тоже слез с седла, озираясь.
— Побоялись, наверное.
Ага. Очень сильно боялись. Так боялись, что истоптали все вокруг, видимо набираясь смелости не один день.
Тишина навалилась, закладывая уши. Стало слышно, как дышат, жадно разевая клювы, заморенные гиппогрифы, как с их перьев и хвостов скатывается песок. Как скрипит земля под подошвами спешившейся Элии.
И как стучит ее сердце. Или это его собственное?
Брюс сделал несколько шагов по направлению к входу. Его вечно нетерпеливая спутница замешкалась, запрокинув голову и разглядывая что-то наверху. Темная, в окалинах и язвах металлическая громада уходила отвесно вверх, макушка с этой точки обзора безнадежно таяла в зыбкой серости. Беззвучные страшные молнии вились в серых клубах юркими змеями.
Из черной арки, лишенной двери, пахнуло теплом и электричеством. При желании в нее можно было въехать и верхом, но Брюс переступил сбитый порог-рельсу своими ногами.
— Сомневаешься? — Брюс обернулся и успел заметить замешательство на лице девушки.
— Нет, — она тряхнула головой.
— Тогда входи… И не отставай.
Почти сразу за входом начинался каменный завал. То ли внутренние перекрытия разрушились, забаррикадировав основание Башни, то ли кто-то пытался расковырять фундамент изнутри и сдался, лишь когда стало тесно. Среди обкусанных горбатых базальтовых глыб и скрюченных металлических ребер угадывались очертания прочно заклиненного подъемника и искореженные ветряные ловушки.
— Там лестница.
Брюс кивнул, снимая с крюка один из фонарей. Провел ладонью по крышке, смахивая слой пыли. Для многовековой — маловато, но, похоже, к фонарю не прикасались много лет. Те, кто шастал снаружи, не совались внутрь.
— Пустой, — Элия разочарованно громыхнула другим фонарем, возвращая его обратно на крюк.
Из широкой ниши справа в стене пахло горечью и золой. Брюс запустил руку в мягкую, сухую осыпь золы, нащупывая угловатый комок. Вытащил почерневшие пальцы — на ладони свернулся тугой серый клубок. Пришлось скормить ему ворох всякой ветоши, прежде чем впавший от голода в летаргию ручной огонек зашевелился, расправил лепестки, меняя пепельный цвет на оранжевый, дохнул жаром и спрыгнул на фитиль фонаря.
От огня пространство, казавшееся огромным, несмотря на завал, резко сократилось. Тени извилисто легли на раздробленные глыбы и потекли, то вытягиваясь, то сжимаясь к лестнице. Тень Элии раздваивалась.
…Даже сумрак здесь странный — застывший, ватный, комковатый от древности. Вроде и не темно, но свет толчками пробивается невесть откуда: безжизненный, тусклый. Не льется — вваливается. Свет огня не смешивается с ним, как масло с водой.