Но мало кто знает, что саму идею гольфа английская аристократия позаимствовала у ставропольских казаков-постмодернистов. Английский король Эдуард VIII, тот самый, который добровольно отрекся от престола и женился на особе некоролевской крови, чего никогда ни до, ни после в истории не случалось, как-то проездом гостил у ставропольских казаков-постмодернистов, и вместе с так понравившейся ему гречухой померанчей, теперь известной в Англии как buckwheat oranges, привёз в Туманный Альбион и казачий гольф.
Правда, в связи с особенностями местного островного ландшафта, англичанам пришлось поменять правила традиционного казачьего гольфа, однако сама суть игры – закатить мяч в ближайшую дыру, – осталась прежней. Так как остров английский всё больше ровный и лишён особенностей ставропольского рельефа, то англичане уменьшили в размерах мячи и дополнительно обзавелись клюшками, ибо, хоть остров их и мал в размерах, жизнь там всегда была небезопасной, и с шотландских гор в любой момент могли понаехать нэмэстные на заниженных пони. Короче, сделали англичане из казачьего гольфа не пойми чего и транслируют теперь это не пойми чего посредством Голливуда всему миру.
А традиционный казачий гольф был иным. Во-первых – мячи были большими, потому как маленький английский мячик в наших могучих кушерях найти просто нереально, во-вторых – по мячу били со всей дури ногой, отсюда Ставрополье – родина футбола, и, в-третьих – клюшек никаких не было, так как у каждого уважающего себя казака-постмодерниста всегда с собой была хазарочка на случай приезда нэзваных гостей. Но казачья хазарочка требует отдельного серьёзного историко-культурологического описания, поэтому оставим её до лучших времён. Ну, и, в-четвертых, мяч, причём любой, свой или чужой, неважно, какой первым нашёл ты в кушерях, нужно было пинать от места начала игры до Таганрогу, так как другой подходящей дыры на Юге России до 1918 года не было.
Северный сплин
Моя намерзлася зимой,
Блуждая в тундре целый ночь,
Моя хотеть скорей домой,
Моя ходить уже немочь.
Моя устала горевать
О судьбах раненых моржей,
Моя пойдёт лежать в кровать
И перед сном считать ужей.
Моя не хочет нерп ловить,
Метая роговый гарпун,
Моя желает похандрить,
Зарывшись в мех до новых лун.
Огород
В детстве считал, что слово горожанин уходит корнями в слово городить, ну, типа, городить ерунду и тому подобное. Потом повзрослел и понял, что горожанин восходит к городу, а город — к месту, которое огорожено. Огородился, значит, от природы, соседей и родственников и ты уже горожанин. Потом поумнел и узнал, что города появились раньше деревень. То есть вначале появились горожане, а потом их уже потянуло в село, к коровкам, травке и грудастым дояркам. А те, кто устал от коровок и травки, стали опять огораживаться. Так городов стало больше, и статусом горожанина начали гордиться, как когда-то принадлежностью к старинному дворянскому роду. Сидишь, значит, в своем многоквартирном скворечнике Перспективного и гордишься. И даже такие умные люди, как Сергей Зайцев, уже не шутят про Шпаковку, а гордо заявляют о своей принадлежности к городу Михайловску.
А ведь как раньше житель села, в прошлом – горожанин, видел городскую жизнь? Это сейчас, когда живая казачье-постмодернистская традиция почти умерла на селе, каждая грудастая доярка мечтает стать в городе светской львицей. А ведь раньше, пока традиция была жива, всё было наоборот.
Во время бытования живой казачье-постмодернистской традиции у каждого жителя села был свой «маленький город» – огород. Кормился селянин с поля, а огород был сакральной моделью города. В центре огорода всегда стояло пугало, а иногда не одно, а целое, понимаешь, политбюро. Вокруг пугала – овощи разные, те, кто ценнее, они поближе к пугалу. Ну и капуста обязательно, ведь вся капуста в городе, это и сейчас любой селянин знает.
Ну а за забором – скотина всякая замкадошная, её и сейчас близко к капусте не подпускают, говорят же «только пусти козла в огород». Однако и в клетках держать её нерентабельно. Коровки и козы – это средний и малый бизнес, его и доят регулярно и, если что, под нож на холодец для гостей дорогих заморских. Смотрел селянин на свой огород и видел всю содому и гоморру городской жизни.
Вот так жил простой ставропольских казак-постмодернист со своей сакральной моделью города и знал, что держаться нужно своей земли родной, потому как в городе, даже если ты важный овощ, сожрут тебя по осени и даже не подавятся. А потом пришёл в село телевизор с Ксюшей
Собчак, и некогда стало селянину за огородом ухаживать да ума-разума набираться.
Пахнет вечер дымом
Пахнет вечер дымом
И твоею кожей,
В горле, слово комом,
На меня похоже.
Я ведь не болтливый
И, пока не выпью,
Скромный и стыдливый,
Всё молчу да мыслю.
Легенды об Америке
Мало кто из коренных ставропольчан знает, что в фольклоре ставропольских казаков-постмодернистов есть легенды и об Америке. С милостивого позволения носителей этой традиции мы будем знакомить вас, наши дорогие читатели, с этими жемчужинами народной мудрости.
,Как Кортес в Армерику димохратию носил
Совсем пожилые ставропольские казаки-постмодернисты иногда рассказывают, как в давние времена Картес в Армерику димохратию носил: «Картес, он был не из наших, не из казаков. Так, бродяга какой-то, но грамоте обучен. Приплыл он однажды в Армерику, увидел там, что всем заправляет тиран Смонтесумой, и решил поднять народ. Сказал тогда Картес народу Армерики: «Хватит тебе, народ, терпеть. Всё у тебя забрал жадный Смонтесума и теонанакатль весь он скушал, и чоколатль весь твой попил. Вставай, говорит, народ Армерики, проклятьем заклеймённый, на борьбу с тираном. И тогда будет у тебя, говорит, народ и ишпанские ружья, и порох, и димохратия. И тогда поднялся весь народ Армерики, взял в руки ишпанские ружья и порох и свергнул тирана Смонтесуму. А с димохратией
Картес взял и всех обманул. Отдал всё золото Смонтесумы двум братьям своим, Ротшильду и Рокфеллеру. Об энтом ещё по телевизору недавно говорили. А сам поехал в Ишпанию вино пить».
Печальны лики унылых богов
Печальны лики унылых богов,
Чужого рая смраден аромат,
Я рвусь из тесных мне оков,
Что кости аж трещат.
Сбежать туда б, где ветер в волосах,
Где воет по ночам зверьё,
И где во снах не гложет страх,
Не парит мозг жульё.
И там, в степи, средь буйных трав
Найти себе покой,
Забыв безумие забав
Культуры городской.
Шпага Солженицына
Старожилы русского постмодерна утверждают, что, помимо папахи Энди Уорхола, у ставропольских казаков-постмодернистов есть ещё одна священная реликвия – шпага Солженицына.
Предание гласит, что юный Саша научился читать уже после переезда семьи Солженицыных из Кисловодска в Ростов-на-Дону, и одной из первых книг, им прочтённых, был бессмертный роман Александра Дюма «Три мушкетёра». Говорят, именно с того момента юный Саша и стал осознавать, что он – д’Артаньян, а вокруг все… Ну, вы поняли. И чтобы подчеркнуть это осознание, юный Саша решил достать себе шпагу. Но время тогда было тяжелое: голод в Поволжье, коллективизация с индустриализацией, вся советская промышленность работала на медленно подползающую к нашим границам войну. Потому шпаг на рынках, не то что Ростова, в самом Хасавюрте было не сыскать.
Семья Солженицыных жила бедно, но мать Саши, Таисия Захаровна, нашла мастера, который из подручных материалов сделал для её сына шпагу. Говорят, некоторое время Саша самозабвенно упражнялся в фехтовании, пока не увлёкся литературой и не вступил в комсомол.
Во время оккупации Ростова-на-Дону следы шпаги Солженицына теряются, пока в 1995 году её случайно не приобретает известный ставропольский краевед и философ-дендист Александр Белевцев. Двумя годами позже легендарная шпага была передана им в дар Дому-музею ставропольских казаков-постмодернистов.
Покуда тайфуны и вспышки на Солнце
Покуда тайфуны и вспышки на Солнце,
И как-то странна Луна за оконцем,
Как старый индеец, уставший от плясок,
Оставив в вигваме набор своих масок,
Достану с подвала сэма чекушку,
Отрежу себе я хлеба краюшку,
Пойду и нажарю сальца и картохи
И сяду отметить конец я эпохи.
Рецепты казачьего самогоноварения
А самогон варить меня научил старый казак Милентич, живший по соседству с моим дедом Степаном на улице 26 Бакинских комиссаров, что в Махачкале. И пойми теперь, какими степными ветрами кочевого XX века закинуло старого казака на этот южный рубеж Империи, пока ещё незаметно катящейся к своему закату.
Помню я, несмышлёный мальчонка четырех лет, в компании таких же или чуть постарше забегал в соседский просторный общий двор, где под раскидистым тутом сидел Милентич. Тут, на Ставропольщине, тута такого и не встретить. У того тутовины были с мой указательный палец. Или тогда пальцы у меня были меньше, или всё-таки нет на Ставропольщине такого тутовника. Вот, например, растёт у соседки по даче тутовое дерево. Так у него не тутовины, а тутовинки, маленькие такие, кислые, аж жуть. И едят их исключительно птицы небесные. И то не столько едят, сколько роняют тутовинки эти малые и кислые мне прямо на «сад самурая», отчего последний приобретает зловещий красно-фиолетовый оттенок.
Так вот, сидит Милентич один под тутом, и на открытом огне перед ним стоит «Чёрный квадрат» Казимира Малевича, подключённый множеством больших и малых трубочек, как космонавт Леонов к своему космическому кораблю, и по некоторым трубочкам тем прозрачным бегут, как к космонавту Леонову, пузыри воздуха, а самая главная трубочка, – это я, мальчонка несмышлёный, уже понимал тогда, – трубочка эта опущена через дырочку в бордовой пластмассовой крышке в трехлитровую банку. И из трубочки этой главной капает кристально чистая слеза.