Как я устал от ваших липких обещаний
Как я устал от ваших липких обещаний,
От виртуальных синоптических метаний,
Где все стремятся напоказ
Срубить бабла в последний раз.
Аж до тошноты за@бала
Унылость поэтических баталий,
Где делят не пойми чего,
Когда оно давно мертво.
И надоел мне бег по кругу тараканий
От апокалиптических страданий,
Где в поисках добра
Рука болит от топора.
Инициативное бюджетирование
Сегодня днём узнал новое выражение – инициативное бюджетирование. Не знаю, что это такое, наверное, что-то хорошее. Возможно, даже когда-нибудь разберусь и займусь.
Но вот вечером разговор зашёл о женских ягодицах и вот этой нынешней моде на большие спортивные зады. И тут я отчего-то вспомнил об инициативном бюджетировании, и после этого пазл в моей голове сложился.
Мода на большие зады идёт ещё с палеолита, вспомните многочисленных венер тех лет. До нашего времени эта мода сохранялась в Африке, причём именно у тех племён, которые, как и жители палеолитической Европы, являются охотниками и собирателями, и живут в условиях сильного дефицита источников пищи. Поэтому женщина, сумевшая себе наесть такую ж…у, считается раз – красивой, два – здоровой, три – бережливой, и четыре – хозяйственной. А родители, которые помогли наесть девушке такую ж…у, хорошими охотниками и собирателями.
Ведь первобытный охотник может инициативно бюджетировать только в себя, набор вещей у него жёстко ограничен, ему не нужен белый рояль из филармонии г. Кисловодска.
Короче, если в таком сообществе девушка к шестнадцати годам смогла инициативно бюджетировать в свою задницу максимальное количество ресурсов, то она – первая невеста в саванне. Вот только на кой нам в России эти африканские инвестиционные программы, я ума не приложу.
Стихи из подполья
В Лаборатория интеллектуального бюджетирования сидят
бородатые гуру,
Их головы светлы, их мысли стройны, не гонят они халтуру,
Не майнят они биткоин, не видя в суетном смысла,
Лишь квасят они капусту, чтобы закусывать кислым.
Когда же созреет груша, гонят они первачок,
И ждут вызревания сливы, покуривая табачок,
И жизнь, как сгущёнка, что ползёт по печенью,
Легка, благодатна, сладка и пропитана ленью.
А приняв на грудь немного напитка,
Гуру рождают идей без избытка
И ждут, как Сократ – цикуту,
Приказов по институту…
Чайковский и Моцарт
Тут давеча сидим себе после работы на даче с товарищем моим, никого не трогаем, дегустируем последние декалитры прошлогоднего эликсира бессмертия, попутно обсуждая концепцию моей третьей книги, и только мы вкусили чудодейственный нектар, звонит любовь моя и приглашает меня, не подумайте плохого, на концерт Спивакова. На скрипочки визгливые и адские тромбоны.
Я как культуролог честно вам скажу, классику люблю и даже слушаю иногда Битлз и Пинк Флойд, но вот чтоб так, с пиратского корабля моей мечты да прямо на бал самого сатаны, тут, понимаете, нужно смелость недюжинную иметь. И ведь, самое главное, ничего этого кошмара не предвещало. Мужики меня поймут. И только ради любви моей я решился испортить себе вечер, наступить, так сказать, на горло всей русской литературе в моём лице и стоять без пяти семь у Дворца профсоюзов. Тут меня поймут барышни. Однако впереди ещё был целый час, и пока к нам добиралось такси, мы постигали ароматы спелых трав и горечь грушёвых отрав. И так как до этого я хоть и любил классику, но не понимал её, в этот раз я решил, что мне очень нужно её понять. И поэтому я решил достигнуть того самого состояния, в котором композиторы её для нас обычно и сочиняют.
Короче, без пяти семь я стоял уже у Дворца, готовый слушать музыку и в том самом состоянии, в котором Мусоргский её для нас и сочинял. И хотя я был подвергнут остракизму со стороны моей любимой за то, что, в отличие от представителей ставропольской интеллигенции, выпил до концерта, а не как положено, во время оного или даже опосля, сам же я был готов внимать всей широтой своей души волшебство чарующих звуков.
Но Мусоргского в этот раз не играли, а играли Моцарта и Чайковского, и ещё кого-то, чье итальянское имя я не смог бы выговорить ни тогда, ни сейчас. Ну и бог с ним. Зато я, как на себе, испытал все муки творчества Амадея и Петра Ильича. И их муки, соединившись с моей мукой от острого осознания всех их мук, заставили меня почти протрезветь. А после сесть и излить на бумагу все это.
Давайте начнем с Моцарта. Его день и его музыка, начинается, как легкая игривая мелодия. Только представьте себе, он проснулся после ночной веселой пирушки в постели с очередной барышней с невысокой австрийской социальной ответственностью, накатил с ней ещё винца, потом они тут же легко так помузицировали. После, подустав, задремали, отчего музыка стала плавной и медленной, потом проснулись и поспешили на очередную пирушку, где было опять легко, весело и игриво.
А вот у Петра Ильича все совершенно по-другому. Просыпается он после адской попойки с мощнейшего бодуна, оттого музыка его тягуча, смурна и какофонична. Да ещё не с барышней какой австрийской, а с мужиком каким, поди, нерусским. Потому как русский мужик в это время по приказу вышестоящего начальства в лице барыни собачку свою любимую в реке топит и некогда ему музыки сочинять да в постелях с композиторами валяться. Вот только представьте себе, проснулись вы с больной головою да незнакомым мужиком в постели. Кем вы себя чувствовать будете? Уж точно не Моцартом.
А ведь Петр Ильич гомосексуализма своего европейского ох как стеснялся! Поэтому, если и просыпался на утро с мужиком в постели, то, видимо, ложился с ним туды в таком состоянии глубокого алкогольного опьянения, которое на русском литературном языке звучит как «хоть в ж***у е***и», не при барышнях австрийских будет сказано. И вот, проснулся Петр Ильич с бодуна жуткого с мужиком нерусским и лежит, страдает минут десять, а с ним и слушатель его музыки, а потом мужика он своего спровадит опохмелиться чуток, и чуть лучше становится музыка, веселей. А после обеда он борщечка с водовкою откушает и ничего уже, жизнь налаживается и музыка его тоже. А к вечеру пойдёт Петр Ильич уже практически вразнос, чтоб утром вновь встать с головой больною да муками совести. А ты, понимаешь, сиди и слушай его страданья души, а они всё не кончаются и не кончаются…
Я об этом своей любимой и поведал, причём во время концерта. Но она меня не поняла, так я музыку слушал почти что сердцем, пока все остальные слушали её умом.
Маяковского размер
Вы,
накормившие меня
всякой мерзостью —
Болотною
жижею.
Вы думали,
я расплачусь
своей верностью?
Рыжая!
Морду бесстыжую
вижу я,
И никакой
эфемерности!
Замерло всё
в чрезмерности,
Грежу я
достоверностью.
Табу
Как религиоведа меня часто спрашивают, нет, совсем не о том, верю ли я в Бога, и в какого именно Бога я верю. Это, как правило, второй вопрос. Чаще всего спрашивают: «Почему мусульмане не едят свинину?». Этот вопрос больше всего и мучает соотечественника в нашем краю. Хотя у нас в крае благодаря капитализму извели всех домашних свиней с помощью мифического свиного гриппа для того, чтобы пара столичных бизнесменов могла спокойно выращивать свиней на пищевых добавках, вопрос должен был уже давно потерять свою актуальность. Но вопрос, как ни странно, будоражит умы сограждан.
Ну так вот, анализ специальной литературы, как правило, даёт крайне уклончивые и примерные ответы на этот вопрос. От концепта, что свинья в иудаизме – «грязное животное», поедающее даже собственные экскременты, и мусульмане переняли этот иудейский концепт, до утверждения, что в древности у иудеев свинья была тотемным животным, поэтому потреблять её мясо в пищу было табу. Потом этот культ свиньи был вытеснен Яхве, но табу осталось и позже было перенято мусульманами. Так что единого мнения нет. Я сам даже по этому поводу публиковал научную статью, где предполагал, что запрет на поедание свинины иудеями был, скорее всего, следствием продуманной политики филистимлян, под властью которых находились кочевые племена потомков Авраама.
Но мало кто слышал старинную курайшитскую легенду, рассказывающую, что однажды, ведя свои караваны, пророк Мухаммед увидел, как пустынный лев напал на дикую свинью с детёнышем. Раненая самка из последних сил защищала детёныша, и тогда Мухаммед отогнал пустынного льва. Выжившего детёныша пророк взял с собой, завернул его в плащ и нёс на руках, прижав к груди. Но неблагодарное животное, повинуясь воле демонов пустыни, испачкало плащ пророка своими экскрементами. Так свинья попала в раздел «грязных животных». Так вот в этой легенде и говорится, что мусульманин может есть один бок свиньи, который был прижат к груди пророка, а другой – нет. Но вот какой именно бок был прижат к груди Мухаммеда, этого никто не знает. Так ли это было на самом деле, или история эта была сильно переработана исламом, как и другие, относящиеся к периоду «невежества», я не знаю.
История эта находится в сборнике древних арабских легенд, относящихся к джахилийскому и переходным периодам. Текст есть на английском в Библиотеке Конгресса.
…Но разве сейчас кто-то читает книги?
Ван Гог
Пробуждаясь рано
И в моих объятьях,
Дышишь перегаром,
Ох***ев от счастья.
Да, вчера я выпил,
Я ведь не железный,
Я ведь был голкипер