Иными словами, вся идея мобильной революции или революции приложений, перекочевав из США и Европы, где она стала культурным феноменом, в Кению, где реальность воспринимается совершенно иначе, с треском провалилась.
Начнём с того, что здесь далеко не каждый может позволить себе смартфон.
«На практике это просто не работает», – говорит Киняму. Я зашёл навестить Киняму в его новом техническом пространстве, Founder’s Club, которое готовилось к пышному открытию. Возле парковки пара обезьянок бегали по деревьям вверх и вниз, игриво хватаясь за ветки и свешиваясь с них.
«У нас есть и те, и другие: местные, кто начинал работать с США и вернулся, и ребята из США или Европы, которые приехали к нам образовать свой фонд, – говорит он. – И многие из них уже потеряли кучу денег. Было много тех, кто не жил в Африке, и они очарованно и бодро глядели в будущее, на перспективы… Они чего только не пробовали, от мозгового штурма до разработки систем и учебных курсов. Очень много халтуры и чепухи. Ни грамма здравого смысла».
То была инициатива доноров, поэтому они просто говорили: «„Мы ищем что-то эффективное“ и просто вбухивали деньги в разные вещи, – говорит Киняму. – Во все эти ООН, общественные организации, людей при власти, думая: „Вот что нужно Африке“. Было также много денег инвесторов, которые надо потратить или как-то задействовать до 2015 года. Значительная их часть должна была стать вложением в развитие. Но людям это казалось больше похожим на подачку. Поэтому если так делают – это несерьёзно, хотя и неплохо».
«Да, ты выиграл этот грант на один миллион, а дальше что? – говорит Киняму. – Вот тут и проявляется различие: нет единого игрового поля. Если у тебя нет доступа к связям, ассоциациям, богачам, которые здесь редко водятся, – то всё».
Часть проблемы, по его словам, заключалась в том, что инвесторы и доноры пытались перенести и укоренить в Найроби мышление Кремниевой долины. «Ещё раньше появлялись иностранцы, которые начинали читать лекции на тему: „Вот так это работает в Кремниевой долине и так это должно работать у вас“».
Однако кенийцы не могли просто выдумать сногсшибательное приложение и, сложа руки, сидеть и ждать, пока инвесторы обратят на него внимание и оно соберёт миллионы лайков, как случалось в Сан-Франциско. «Люди просто не понимали, на что подписались. Предпринимательство у нас больше касается выживания. Его сложно развивать. Да, начинающим компаниям всегда сложно, но здесь, в Найроби, в разы сложнее. Потому что вам приходится налаживать то, что должно налаживать государство».
Поэтому здесь история приложений делает виток, переходя от приложений, изменивших мир в общем и целом, к местным нуждам. «Множество новинок в некотором роде локализуется, чтобы подстроиться под окружающую действительность и найти здесь применение. Прежде чем начать писать программы, вы сперва должны понять, какие части государственной системы вы хотите привести в порядок. Вам нужно рассчитывать, что на разгон потребуется где-то год. Вы заранее обдумываете и распределяете все доходы. Поэтому заказчик – ваш единственный источник денег. И точно так же серьёзные спонсоры, которых вы находите, делают своё дело, чтобы заработать на еду. Всё вертится вокруг: мне надо сделать нечто, чтобы оплатить аренду, выдать зарплату двум-трём моим сотрудникам и продолжать дело. Я делаю это не для получения прибыли», – говорит Киняму.
Поэтому новая волна стартапов была нацелена непосредственно на интересы кенийцев. Есть одно приложение, которое постоянно всплывает в разговорах: Sendy. «Оно использует мопеды, которые ездят по всему городу, как службу доставки, – объясняет Херсман. – У них появилась дополнительная функция вдобавок к тем, что есть у Uber». Киняму пытается обратить внимание общественности на слабую инфраструктуру Кении с помощью основанной на Twitter платформы «What Is a Road?» («Что такое дорога?»), которая побуждает пользователей сообщать о выбоинах и создаёт постоянно обновляющуюся базу данных. А ещё одно из недавних успешных и стремительно набирающих обороты приложений даёт возможность придорожным торговцам фруктами скооперироваться с фермерами. Последняя из затей Херсмана и Ротич, BRCK, представляет собой мощный мобильный маршрутизатор, который снабжает смартфоны Wi-Fi даже в удалённой местности.
Он очень актуален, так как на сегодняшний день у 88 % кенийцев есть сотовые телефоны, и согласно сайту Human IPO 67 % всех новых телефонов, проданных в Кении, – это смартфоны: одна из самых быстрых адаптаций технологии на континенте. Государство выделило бюджет на вызывающий много вопросов Конза-Сити, «техно-городок» ценою в сорок миллиардов долларов, который должен предоставить до 200 000 рабочих мест в ИТ-сфере. ИТ составляют здесь 12 % от всей экономики, хотя ещё пять лет назад их доля составляла всего 8 %. Продукция Apple здесь встречается нечасто, хотя предприниматели, с которыми я познакомился, рассказывают мне, что учредители и прочие крупные предприниматели носят с собой iPhone как показатель их статуса и любят щеголять ими на самых важных совещаниях.
Большинство разработчиков полны решимости добиться прибыльного и социального предпринимательства. «Только-только начинает пробуждаться осознание того, что такой двоичный подход, когда начинание либо приносит прибыль, либо ориентировано на соцподдержку, никуда не годится, он ошибочный, – говорит Нельсон Кваме. – Появляется понимание того, что социальное предпринимательство обязано быть выгодным и приносить деньги, как минимум для самодостаточного развития». То же верно и в обратном направлении. «На одной только выгоде свет клином не сошёлся. Вся система движется к такому взаимодействию». По его оценке всего 30 % всех новых начинаний следуют модели спонсорского финансирования социального предприятия.
Некоторые из ключевых достоинств создания приложений стали более значимыми: вместо того чтобы гоняться исключительно за грантами, разработчики, такие как Кваме, сосредоточены на том, что интересно им самим. «Когда ты что-то создаёшь, самое приятное наступает тогда, когда люди начинают пользоваться твоей разработкой, – рассказывает он. – Проходит время, и появляется чувство признания».
Историю о «мобильной революции», изученную мной в Найроби, можно назвать какой угодно, только не ясной и однозначной; как и всегда, здесь не обошлось без опережающих время инноваций (принадлежащих блогерам и государственному оператору связи), хорошей рекламы и выдумок, а также медленного прогресса, который окрестил город Кремниевой саванной. Насколько название пришлось к месту – вопрос сложный, тем более что экономика приложений не так уж сильно обогатила большинство кенийцев; восприятие – как в стенах iHub, так и за их пределами – пропитало технологическое окружение зарядом энергичности и особым самосознанием.
Здесь работает небогатая молодежь, которая идет по стопам Сан-Франциско и пытается разработать приложения, способные изменить весь мир. Большинство из тех, с кем мне довелось познакомиться, были невероятно смекалистыми и трудолюбивыми, работающими от зарплаты до зарплаты, разработчиками (окажись они в Кремниевой долине, а не саванне, сразу бы стали миллионерами), чтобы привести обещанные перемены в свой дом.
Если уж на то пошло, приложения сформировали совершенно иной взгляд людей на получение программ и основные услуги. Но есть ещё один примечательный факт об экономике приложений: в её центре находятся преимущественно одни только игры. В 2015 году доля прибыли App Store от игр составила 85 %, что равно 34,5 миллиарда долларов. Это и не удивительно, учитывая, что самые популярные приложения – это именно игры: названия Angry Birds или Candy Crush известны во всём мире. Всё потому, что приложения часто преподносятся как нечто революционное, предлагающее передовые безграничные возможности, а не как бездумный «заплати-и-поиграй» тайм-киллер[33].
App Store также стал местом, где предприниматели-одиночки могут за одну ночь обзавестись распространяющимся, как вирус, успехом – вьетнамский разработчик Донг Нгуен создал простенькую пиксельную игру Flappy Bird, которая в мгновение ока превратилась в самое активно закачиваемое приложение App Store. Игра была сложной и уже стала культовой; стремительный подъём её популярности породил множество дискуссий по всему информационному пространству. Игра предположительно зарабатывала по пятьдесят тысяч долларов в день за крохотные рекламные баннеры, отображавшиеся во время игрового процесса.
Ещё один из самых прибыльных сегментов рынка приложений, догоняющий игры, – абонентские услуги. В начале 2017 года Netflix, Pandora, HBO Go, Spotify, YouTube и Hulu оказались в двадцатке самых прибыльных приложений App Store. Все остальные приложения, кроме приложения для свиданий Tinder, были играми.
Подобно лёгкости и естественности, дарованной мультитачем, подобно вездесущести наших камер, подобно социальным сетям, приложения стали новым неотъемлемым элементом нашей жизни, на который мы не можем не обращать внимания. У нас всегда есть возможность потерять рассудок, окунувшись в мозгоразжижающее приложение: постукиваешь по экрану, переходишь на новый уровень – получаешь очередную дозу дофамина.
Слушая разговоры о том, как свежеиспечённые новаторские приложения перевернули экономику, не забывайте, что, когда мы идём на поводу у собственных желаний, в 85 % случаев они приводят нас к забытью.
Это вовсе не значит, что не существует прекрасных приложений, которые превращают наши устройства в оператор знаний, как и мечтал Алан Кей. Или что нет бесплатных научных кладовых, дающих доступ к ценным культурным вкладам и не получающих за то сверхприбыль. Однако чёртова куча денег, растраченных на приложения, идёт на игры и потоковые медиа – на услуги, разработанные таким образом, чтобы заманить и подсадить на них как можно больше людей.
Едва Flappy Bird добилась мировой славы,