Наглухо запертые двери обескураживали одних сотрудников и действовали на нервы другим. Особенно тем, кто работал в команде iPod и кому, естественно, приходилось выполнять задания, связанные с изготовлением аппаратного обеспечения для устройства, чьё программное обеспечение было запрещено видеть. Приходилось создавать поддельную операционную систему, чтобы люди могли опробовать аппаратуру.
«Вот тогда-то мы изобрели „страхофон“ – эксклюзив Apple, смесь паранойи и политики секретности в самых худших их проявлениях, – рассказывает Григнон. – „Страхофон“ – проверочное устройство, которое выглядело так, будто клоуна стошнило прямо на экран. Самое уродливое устройство, на котором можно было набирать текст, у него имелся весь функционал, но ровно настолько, чтобы им смогли воспользоваться люди, отслеживающие качество „железа“. В основе „страхофона“ лежала базовая версия iOS, но никаких деталей нового пользовательского интерфейса там не было. С её помощью сотрудники AT&T могли проверить качество связи, с ней могли работать наши собственные специалисты по контролю качества, однако восемьдесят процентов людей, участвовавших в программе, не могли видеть настоящий пользовательский интерфейс, которым планировали снабдить iPhone».
Настаивая на том, чтобы пользовательский интерфейс держали в тайне, Форсталл изрядно усложнил жизнь Тони Фаделлу, которого недавно повысили до первого заместителя директора и которому, единственному из всей его команды, позволялось видеть, что из себя представляет программное обеспечение. «Форсталл мастерски сыграл на слабостях Стива: он подкармливал его паранойю, чтобы побольше раздувать всю эту суперсекертную шумиху и чтобы держать Тони в стороне», – говорит Григнон.
Такая скрытность подрывала общую культуру Apple, возводя между друзьями стену и тормозя весь прогресс работы над телефоном.
Нитин Ганатра и Энди Григнон как были, так и остались добрыми приятелями. Когда я приехал за несколькими интервью в Кремниевую долину, я встретился с Григноном в Халф Мун Бэй, пабе на берегу океана, где мы с ним и побеседовали. На следующий день я встретился с Ганатрой в мексиканском ресторанчике в Пало-Альто. Я рассказал ему, что вчера повидал его старого друга Энди Григнона, и тот передал для него послание. Ганатра не дал мне договорить.
«Просил передать, чтобы я пошёл нахрен? – ухмыльнулся Ганатра. Он попал в точку. – Верно? Что ж, когда увидите его в следующий раз, будьте добры, пошлите его туда же». Видите? Друзья. Но вот что рассказал мне Григнон об их совместной работе над iPhone:
«Люди могут прекрасно дружить в свободное время, а на работе всякое случается. Бывает, приходится делать пакости, и это ужасно. В такие моменты Нитин и я, близкие друзья по сей день, старались держаться в стороне от всего этого дерьма, и он – мой настоящий друг. Мне нравится общаться с ним… но тогда, во время работы, я бы, не раздумывая, выпихнул его под автобус или в некоторых случаях прошёлся бы по нему, если бы это помогло делу, или испортил ему жизнь, просто чтобы надавить, – я бы всё это сделал. И он поступил бы точно так же, и я знал, что да, он так и поступит. Но после всех рабочих страстей мы выходили на улицу, шли выпить, курили и делали, что душе угодно, и всё было здорово».
До того, как Григнон присоединился к команде iPod, он тесно сотрудничал с Ганатрой, Скоттом Херцем и другими членами нынешней Пурпурной команды. Они любили вместе обедать – «Мы рассказывали друг другу, кто над какой хреновиной работает, почтовой программой или iChat, шутили друг над другом и всё в таком духе, и было просто круто», – однако за время разработки iPhone прежний настрой переменился.
«Наши обеды превратились в мексиканские противостояния. Мы до сих пор, следуя традиции, обедали все вместе. И они начинали говорить кодовыми названиями и начиналось: „Что ты думаешь об XYZ?“, – а в ответ ещё один код. А я им: „О чём речь?“ А они: „Мы не можем сказать“, – вспоминает Григнон. – Просто чепуха какая-то творилась. Пассивно-агрессивная. В зависимости от того, кто о чём молчит… Порой мы вообще просто сидели и ели в полной тишине. Хоть и речь о праздной болтовне, но мы явно не могли дождаться, когда же наконец сможем вырваться из окружавшей нас обстановки и вернуть всё, как было. Они были моими друзьями – мне нельзя быть откровенным с друзьями? Просто верх идиотизма».
По сей день в голосе Тони Фаделла слышны нотки раздражения, когда речь заходит о политике iPhone. «С политикой было совсем сложно, – говорит он. – И со временем становилось только хуже. Она поощрялась Стивом, потому что он не хотел показывать пользовательский интерфейс – по нему было видно, и он не позволил бы кому-либо ещё из команды аппаратного обеспечения увидеть его, поэтому и появился этот квазидиагностический интерфейс операционной системы. Так что условия были суперконфиденциальными, и они подстегивали другую команду… Вам нужно было получать разрешение на всё что только можно, и в результате между двумя рабочими группами выросла глухая стена».
Команда, работавшая над созданием аппаратуры для iPhone, и команда, работавшая над программным обеспечением для него, чуть ли не воевали друг с другом. «Они не желали работать сообща. Они желали перекладывать вину друг на друга, – говорит Фаделл. – Всю дорогу слышишь одно только: „Нет, вы ничего не понимаете“». Просто непревзойдённый способ изготовить продукт, особенно тот, где аппаратное и программное обеспечения так плотно переплетены друг с другом. В конце концов тотальная секретность почти намертво задушила всякий значимый прогресс.
«В какой-то момент дошло до абсурда, – рассказывает Григнон, – мне казалось, что мы просто топчемся на месте, мы едва продвигались, потому что нам не позволяли работать с настоящим пользовательским интерфейсом, поэтому Тони пришлось отправиться к Стиву и высказать начистоту что-то вроде: „Слушай, Энди должен увидеть интерфейс“. Форсталл сперва спорил, но потом сдался. Тони сумел прекрасно всё обсудить и сказать: „Мы не сможем сделать чёртов телефон, если хотя бы несколько человек из наших самых доверенных людей не смогут увидеть его“. Просто сплошной абсурд».
Такое заявление заставило Джобса позволить пяти, или около того, людям пополнить список «ПИ-допущенных», и, поразительная вещь, сам Скотт Форсталл воспользовался моментом и выдал доступ нескольким своим сотрудникам, прежде остававшимся не у дел. По словам Григнона, скрытность вышла за все допустимые даже для Apple рамки и в конечном счёте только навредила проекту.
«Зачастую это пряталось под: „Ого, Apple снова прячется за завесой тайны; ого, вот так крутые ребята!“, но всё это чистейшая тупость, – говорит Григнон. – Даже для пропитанной паранойей Apple это большая глупость, и вот тут появляется политика и прочие регламенты. Можно ли делать хорошую продукцию без политики? Я бы сказал, да. Думаю, есть такие системы управления, которые всем только на пользу. Но они всегда сильно тормозят процесс разработки. А нужно, наоборот, работать сообща».
Команда промдизайна участвовала почти в каждом этапе создания нового телефона: Дункан Керр играл не последнюю роль на встречах ИНСВ, группа промдизайна отвечала за форм-фактор, позволивший популярности iPod взлететь до небес, и руководители, такие как Майк Белл, утверждали, что и iPhone способен добиться не меньшего успеха, если взять в работу некоторые старые прототипы.
Поэтому неудивительно, что первый известный дизайнерский набросок сенсорного экрана, сделанный Джони Айвом, очень похож на тот самый экран iPhone, который мы видим в конечной версии продукта.
«Одни из самых первых дискуссий об iPhone, – рассказывал Айв, – крутились вокруг идеи такого вот безрамочного пруда, бассейна, где дисплей появлялся будто по волшебству». С самых первых встреч акцент делался на экран: по его словам, всё должно строиться вокруг дисплея.
Подобные разговоры о чудесном будущем велись за обычным стареньким кухонным столом. Именно за ним собирались пятнадцать или около того промышленных дизайнеров, включая Айва, Керра, Ричарда Говарта, Юджина Ванга, Шина Нишибори, Дугласа Сатцгера и Кристофера Стрингера. «Мы сидели там, вооружённые блокнотами для набросков и горячими идеями, – говорил Стрингер, – и подвергались по-настоящему суровой, беспощадной критике».
Команда промдизайна выдавала бесчисленные варианты, которые обсуждались, проверялись и отметались в строну. Поток вдохновения со временем приостановился, а затем и вовсе сошел на нет. Однажды Нишибори дали задание взглянуть на то, что делает Sony: шутки ради он набросал один дизайн iPhone в стиле японских компаний, завершив свой рисунок комичным логотипом Jony.
Всерьёз рассматривалось всего два концепта: один, предложенный Стрингером, родился под впечатлением от одетого в алюминиевый корпус iPod Mini и стал известен как Extrudo. Сделанный из экструдированного алюминия, с тяжёлыми острыми краями и небольшим экраном, он имел агрессивный, резкий вид и походил на смесь iPod и электрической бритвы. Как и iPod Mini, его можно было сделать из анодированного алюминия различных цветов. Второй дизайн принадлежал Говарту и получил название Sandwich («бутерброд»): прямоугольный со сглаженными углами, он изготовлялся из двух листов пластика с металлической полоской, проходящей между ними по всему периметру телефона.
Команде промдизайна тоже не позволялось видеть пользовательский интерфейс, поэтому она работала над устройствами, используя вместо экранов наклейки с нарисованными приложениями. Нет ничего удивительного – возможно, по причине любви Айва к алюминию, – в том, что команда выбрала модель Extrudo. Плюс у Apple уже были заводы, делавшие алюминиевые гаджеты размером с ладонь, и на последующих этапах разработки будет явно проще обзавестись поставщиками. Extrudo был первым дизайном, который промдизайн отослал команде аппаратного обеспечения.
«Мы проработали два отличных друг от друга форм-фактора, – рассказывает Дэвид Тапман. – Первый походил на очень боль