Искусствоведы обожают словосочетание «подлинное искусство», часто забывая об абсолютной субъективности этого понятия. Подлинным человек называет то искусство, которое влияет на его собственную душу. Вот и все.
Не случайно деспоты всех времен и народов никогда не оставляли искусство в покое, оно во все века являлось для них не только, а может быть, даже и не столько элементом пропаганды.
Властители всех веков и народов убеждены: искусство поможет создать ту гармонию, в которой, во-первых, отдохнет их собственная душа и которая, во-вторых, столь необходима народу.
Почему абстракционизм не мог прижиться в России ни при одном лидере КПСС от Ленина до Черненко? Только потому, что абстрактные картины мало прославляли деятельность КПСС? Но реалистические пейзажи тоже ничего и никого не прославляли, однако их разрешали с удовольствием. Мне кажется, это происходило потому, что любой тиран тянется к тому, что он лично считает гармонией. Гармонию разрывающегося мира, которая, без сомнения, существует в работах абстракционистов, эти деятели воспринять не могли, а потому запрещали.
Получается, что все-таки главное в искусстве – польза, а не удовольствие? Как-то все очень по-русски серьезно. Развлекать, что ли, не надо?
Надо! И еще как! Во все времена существовало искусство, которое ставило самые важные вопросы бытия. И рядом – непременно! – чего попроще.
Скажем, в Средние века во Франции были очень популярны жонглеры, в Германии они назывались шпильманы, в Италии – гальярды, в России – скоморохи. Эти как раз развлекали.
Иногда, правда, говорили и о серьезном: вспомните скомороха, гениально сыгранного Роланом Быковым в картине Тарковского «Андрей Рублев».
А рядом с этой развлекаловкой существовала церковная драма – она говорила как раз про сущностное, про главное.
Искусство для развлечения всегда раздражало и продолжает раздражать – тех, кто (условно говоря) уверен, что всех этих скоморохов-жонглеров-шпильманов нам не надо, а должна у нас существовать одна такая вечная церковная драма.
Итак.
Искусство – эмоциональная память человечества. Искусство – пример гармонии, который нам необходим, чтобы оставаться людьми. Искусство может отвечать на вопросы, если они есть в человеке, и даже порождать в зрителе катарсис. Наконец, искусство может развлекать…
А журналистика – это искусство или все-таки нет?
Согласитесь, было бы странно, если бы я в своей книге про журналистику не поговорил.
Говорю. Буквально в следующей главе.
XXV. Журналистика
Я занимаюсь журналистикой всю свою, будем считать сознательную, жизнь: с четырнадцати с половиной лет, когда в «Комсомолке» появилась моя первая заметка. То есть можно считать, что мой журналистский стаж составляет более сорока лет! И тем не менее я не убежден, что моя точка зрения на журналистику – правильная и единственно возможная.
Потому как, скорее всего, правильной и единственной возможной точки зрения на эту вторую древнейшую попросту не существует.
Прежде чем журналистика появилась, надо было очень много чего изобрести. Нельзя не заметить, что любая глупость, написанная в современной газете или журнале, есть результат многих открытий, которые делало человечество на протяжении своей истории.
Это мы говорим только о печатной журналистике, а человечество еще изобрело радио, телевидение и Интернет, которые постепенно эту самую печатную журналистику уничтожают.
Для начала человечеству необходимо было научиться писать. Человечество в целом (как всякий ребенок в отдельности) сначала научилось разговаривать, а уж потом – записывать слова. Где-то в 3000 году до нашей эры шумеры и некоторые другие народы совершили открытие: они поняли, что слова можно записывать с помощью определенных знаков. Таких знаков у шумеров набралось несколько тысяч!
Алфавит придумали финикийцы, им пришла в голову блестящая мысль: можно придумать специальные знаки не для слов, а для звуков!
Строка у финикийцев вилась, как змея, без перерыва, и читать ее приходилось слева – направо, а потом – справа налево. И только мудрые греки приняли вариант слева направо, который нынче распространен на большей части земного шара.
Для того чтобы журналистика приобрела тот вид, который имеет нынче, надо было изобрести бумагу. Это сделал настоящий китаец по имени Цай Лунь. А знаете ли Вы, кем работал изобретатель бумаги? Евнухом. Бумагу, на которой впоследствии в течение веков были написаны величайшие книги и доносы, философские произведения, меняющие наши представления о мире, и миллиарды любовных записок, меняющих жизнь людей, изобрел евнух.
Есть бумага. Есть письменность. Пора изобретать печатный станок. Правильно: мы называем первопечатником Федорова, в Европе – Гутенберга. Правда, изобретение Гутенберга и Федорова отделяет друг от друга почти целый век…
С изобретением Гутенберга произошла история весьма мистического свойства. Как и большинству гениев, Гутенбергу всегда не хватало денег. И он их одолжил у человека, которого, по некоторым источникам, звали доктор Фуст, а по другим – внимание! – доктор Фауст.
Этот самый Фуст (или Фауст) в один не прекрасный момент потребовал деньги обратно. Денег не было – Гутенбергу пришлось отдать доктору свой станок. Поэтому, строго говоря, первую книгу выпустил не сам Гутенберг, а доктор Фуст (или Фауст).
Известно, что герой великого произведения Гёте – доктор Иоганн Фауст – лицо историческое, то ли шарлатан, то ли естествоиспытатель. Но мог ли Гёте не знать о докторе Фаусте, который издал первую книгу? Так ли уж случайно, что человек, который хотел остановить мгновение, носит имя того, кто напечатал первую книгу? Ведь что такое книга, как не остановленное мгновение? Ну разве не мистическая история?
Письменность есть, бумага есть, печатный станок изобрели – можно начинать издавать газеты.
Газету назвали в честь мелкой монеты под названием gazzetta, за которую в Венеции можно было купить первые, рукописные еще, газеты. (Как говорят футбольные комментаторы, «для любителей статистики сообщу», что первая газета появилась именно в Венеции в 1563 году.)
Итак, в дословном переводе: газета – не что иное, как мелкая, разменная монета.
В начале XVII века начали выходить газеты в Европе. Опять же через сто лет, в начале века XVIII, раскочегарилась и Россия. Петр Великий сначала вместо церковнославянской азбуки ввел так называемый гражданский алфавит, который дошел до наших дней с незначительными изменениями, а потом решил, что надо этими новыми буквами печатать газеты, чтоб все было как в Европе.
Решил – сделал. 15 декабря 1702 года Петр издал указ: повелел издавать «Ведомости» для « извещения оными о заграничных и внутренних происшествиях ». Выясняется, что Петр поставил задачи на века.
Наш император сам был автором своей газеты и вряд ли предполагал, что очень скоро они превратятся в серьезную головную боль для власти.
Эта боль с течением веков не затихает. А заткни прессе рот – тут же все начнут кричать: «Что вы такое творите?! У нас свобода печати! Свобода печати!»
Термин этот, кстати говоря, придумали англичане 13 февраля 1689 года. В этот день они приняли знаменитый «Билль о правах», по которому ни государство, ни Церковь не имели права вмешиваться в работу прессы. Только парламент. Вот это и называлось «свободой печати».
В Америке сказали: свобода печати – это обязательно! Первый же конгресс США принял первую поправку к конституции, которая запрещала ограничивать свободу печати.
Эту поправку ратифицировали в 1791 году. Прошло всего каких-то семь лет, и в 1798 году конгресс принял, а президент Адамс подписал «Закон о подстрекательстве», в котором было написано, что если, мол, какая сволочь против правительства США или президента выступит, оскорбит их или опорочит, то тех гадов наказать надо штрафом или даже в тюрьму засадить.
Закон этот, правда, просуществовал чуть больше десяти лет, потом его отменили.
Так вот все время разнообразная власть нервничала по поводу журналистики. И продолжает нервничать до сих пор.
На мой взгляд, свобода печати – это не когда ты можешь орать что хочешь с любой трибуны, а когда ты имеешь возможность найти ту трибуну, с которой позволительно тебе будет орать то, что тебе кажется правильным.
Пока такие трибуны есть – существует свобода печати.
Так вот журналистика развивалась себе политически серьезно, а потом на свет появился Уильям Рандольф Херст. Родился он на свет в весьма обеспеченной семье, правда, умирая, его папа, сенатор Джордж Херст, не оставил сыну наследства, объяснив это тем, что Уильям слишком любит журналистику и вообще не способен заработать ни цента. Старший Херст завещал младшему Херсту газету «Экзаменер».
Этого оказалось достаточным, чтобы Херст-сын сделал огромное состояние. Когда в 1951 году он умер, его газетная империя включала 18 газет, 9 журналов и стоила более 160 миллионов.
Уильяму Рандольфу Херсту мы обязаны всем тем, что мы, с одной стороны, так любим в журналистике ругать, а с другой – так любим в журналистике читать. Да-да-да, я о желтой прессе. Кстати, появлению этого термина мы также обязаны Херсту. В своей газете он издавал комиксы, которые так полюбились читателю, именно в желтом цвете.
Самую почетную в мире журналистскую премию назвали все-таки не в честь Херста, а в честь его конкурента Джозефа Пулитцера. В редакционном зале газеты «Ивнинг уорлд», которую основал Пулитцер, висел лозунг: «Точность, краткость, ясность». У Херста были иные приоритеты: «спорт, секс, сенсация».
Журналистика – это зеркало общества. История журналистики – зеркало человечества.
То, что премию назвали в честь Пулитцера, а читать предпочитали издания Херста, свидетельствует о том, что человечество хочет казаться самому себе благородным и умным.
Но пока получается не до конца.
Еще в начале прошлого века великий англичанин Гилберт Кит Честертон заметил