– Я же говорил тебе – хочу быть независимым.
– Но ты же не можешь им быть. Тебе необходима сиделка. А мне кажется, это проще, когда тебе помогают родные, а не какой-то чужак. Да и дешевле.
Лицо Хови окаменело.
– Прости. – Джим сел прямо. – Ты же сам говорил, что у тебя обострение.
– Летом у меня был тяжелый период. А сейчас я опять самый обычный калека.
«Нет, не обычный», – хотел сказать ему Джим, но сдержался.
– Послушай, если ты пришел, чтобы надоедать мне…
– Нет, не за этим.
– Тогда зачем?
– Просто захотелось потрепаться.
Какое-то время они оба молчали.
– Мне кажется, что ты прав насчет Бреи, – произнес наконец Джим.
Хови попытался повернуть шею, но отказался от этого занятия и изменил положение коляски, двигаясь вперед-назад, пока не оказался лицом к кровати.
– Здесь происходит чертова уйма всякой хрени.
И он рассказал Хови все, начиная с самого начала, с того, как ему не хотелось возвращаться в универ, и заканчивая своими сегодняшними ощущениями по поводу того, что жестокость в кампусе может сделать газету интереснее и помочь ему с карьерой.
Хови пытался кивать, и его голова странно дергалась.
– Вопрос в том, что мы будем со всем этим делать.
– А ты не общался с доктором Эмерсоном?
Джим покачал головой.
– Тогда, может быть, стоит это сделать? Или, может быть, это сделать мне? Мужик, которого ты встретил, может быть психом, а может и знать, о чем говорит. Да и разговор с доктором Эмерсоном никому не помешает.
– В прошлом семестре Эмерсон преподавал у меня античную литературу. Неплохой препод.
– Тогда поговори с ним.
– А о чем мы вообще говорим? – Джим сел прямо. – Если по правде? Это место что, захвачено нечистой силой? Или… – Тут он задумался. – А знаешь, в Аризоне существует теория, что люди, идущие в горы Суеверий[47] на поиски «Потерявшегося голландца», сходят там с ума из-за того, что в том районе очень много магнитной руды, влияющей на мозг человека. Так, может быть, здесь у нас тоже происходит что-то похожее? Может быть, в физических лабораториях проводят какие-то закрытые исследования? А может быть, правительство финансирует какой-то оборонный заказ и мы все подвергаемся некоему влиянию, которое и заставляет нас вести себя подобным образом?
– Может быть. – В голосе Хови слышалось сомнение.
– А что ты сам думаешь?
– Не знаю. Я открыт для любых предложений. И ничего не отрицаю с порога.
– Завтра я увижусь с доктором Эмерсоном. – Джим встал.
Хови слабо улыбнулся.
– Хоть это и похоже на извращение, – сказал он, – но мне кажется, что будет интересно.
– Ага, – Паркер кивнул. – Вроде как история про братьев Харди[48] или что-то в этом роде.
Они посмотрели друг на друга, но ни один из них не улыбнулся.
– А может быть, – заметил Джим, – нам будет не до интереса.
II
После того как смена Фэйт закончилась и та ушла домой, Гленна получила шестой этаж в полное свое распоряжение. Теперь она сидела на плиточном полу и расставляла по полкам книги по искусству. На металлической тележке возле нее лежали сотни книг с одинаковым буквенным кодом, которые сдали в библиотеку за последнюю неделю. Гленна ненавидела книги по искусству. Многие из них были таких размеров, что плохо помещались на стандартных полках, а большинство имели схожие цифровые коды, и некоторые тупые библиотечные работники вечно их путали.
Но ей нравилось работать в этой секции шестого этажа. Здесь книжные шкафы находились так близко друг от друга, что между ними не оставалось места для столов, стульев или подставок для книг. Так что здесь царили одни книги. И когда люди приходили сюда в поисках нужного им издания, они проводили здесь всего несколько минут, находили то, что им нужно, и спускались на один из этажей, чтобы прочитать найденное. А это значило, что бóльшую часть времени она находилась в одиночестве.
И это ее полностью устраивало.
После шума коридоров и холлов, после толп беспрерывно болтающих студентов, пытающихся проложить себе дорогу в аудиторию или из нее, домой или в закусочную, мирная тишина библиотеки успокаивала и освежала.
Тук – тук – тук.
В тишине Гленна ясно услышала звук шагов, доносившийся из главного прохода возле лифта. И не просто шагов.
А шагов человека, идущего в сапогах.
Ковбойских сапогах.
Она быстро встала и почистила джинсы. Ее лицевые мускулы ощутимо напряглись. Она знала, что он появится сегодня утром, чтобы извиниться и сгладить вчерашнее. Гленна стала толкать тележку с книгами вдоль шкафов в сторону клетки с временными полками у дальней стены, но знала, что движется недостаточно быстро. Колхаун перехватил ее, когда она пересекала главный проход. Он был в своих обычных прямых «ливайсах» и клетчатой рубашке, с выражением смиренного раскаяния на физиономии.
Какое-то время оба они молчали – Гленна смотрела на него со злобой, а он глазами умолял ее о прощении. И первым подал голос:
– Прости, я просто…
– Проваливай, – холодно ответила она и попыталась протиснуть тележку мимо него, но он схватился за нее и не пустил.
– Я был идиотом, – сказал Колхаун. – Признаю. Мне надо было позвонить и сказать…
– Два часа! – воскликнула Гленна. Ее громкий голос больше походил на крик, и она заговорила тише: – Я ждала два часа! Думала, что с тобой что-то случилось. Попал в аварию или на тебя напали хулиганы…
– Мне очень жаль.
– А потом я позвонила к тебе домой и выяснила, что ты ушел в клуб со своими дружками-придурками.
– Я позабыл!.. Ну, что мне еще тебе сказать? Позже я пытался с тобой связаться…
– Вранье. Я весь вечер просидела дома.
– Ну, может быть, ты уже спала, когда я звонил…
– Я ждала перед этим гребаным рестораном целых два часа.
– Это ты уже говорила.
– Правда? Ну так вот, я говорю это еще раз. Два часа я ждала, пока ты появишься. – Она оторвала его руку от тележки. – И вот тебе бесплатный совет, Колхаун: в следующий раз, когда пригласишь кого-то на свидание, постарайся на нем появиться.
– Да ладно тебе, – сказал он. – Ты же не позволишь такой мелочи разрушить наши отношения.
– Какие отношения? У нас нет никаких отношений. Однажды у нас было свидание, и это чуть не повторилось.
Гленна добралась до клетки, отперла дверь, затолкала тележку внутрь и вошла вслед за ней. Захлопнув за собой дверь, заперла ее. Теперь она смотрела на него через проволочную решетку. Глубоко вздохнув, заставила себя успокоиться.
– Я сейчас больше не хочу разговаривать. Пожалуйста, уходи.
Несколько секунд Колхаун смотрел на нее, а потом покачал головой:
– Я тебе не верю.
– Прошу тебя, уходи.
– Это университетская библиотека, а не твой дом. Ты не можешь вышвырнуть меня отсюда. И не можешь диктовать мне, что мне делать, а что нет.
– Если ты не оставишь меня в покое, я попрошу, чтобы тебя вывели из помещения.
– Отвали, сука, – вдруг выдал Колхаун, фыркнув. – Откуда у тебя весь этот гонор? Сначала ты заставила меня выслушать свою гребаную тираду, а теперь, когда тебе надоело, ты грозишься вызвать охрану… Я тебе не верю. – Он просунул пальцы сквозь ячейки решетки и придвинулся ближе. Гленна невольно отступила. – Я же сказал, что был не прав, что мне жаль, – чего еще тебе надо?
– Мне надо, чтобы ты ушел и оставил меня в покое.
– Хорошо. – Колхаун отошел от клетки; его лицо смешно сморщилось, будто он улыбался, но голос у него дрожал. – И вообще, ты наверняка бревно в постели.
Он повернулся, чтобы уйти, но потом неожиданно бросился назад и ударил кулаком по двери клетки. Вся конструкция затряслась.
– Иди ты к такой-то матери!
Гленна демонстративно отошла к задней стенке.
– Я звоню в полицию, – сказала она громко и твердо.
– Меня здесь уже нет.
Она прислушалась.
Тук – тук – тук.
Гленна закрыла глаза и прислонилась к стене. Она слышала его шаги, удаляющиеся по главному проходу, но глаза открыла, лишь когда услышала, как раскрылись двери лифта. И тут поняла, что вся дрожит. У нее тряслись руки, и она чувствовала себя полным трусом. Конечно, Гленна злилась на Колхауна, но не настолько, насколько пыталась его в этом убедить. И ждала она его вчера сорок пять минут, а не два часа. Ей было стыдно за себя, но она смогла использовать эту ситуацию себе на пользу. Его недомыслие облегчило ей жизнь, и не пришлось искать приличный предлог, чтобы мягко намекнуть ему, что она больше не хочет с ним встречаться. Ей было легче закончить отношения ссорой, в которой они оба начали бы ненавидеть друг друга, вместо истории, начинающейся словами: «Мне очень жаль, но…» Ссора делала ее менее виноватой, менее агрессивной и позволяла Колхауну думать, что разрыв – это его инициатива, что, она была в этом уверена, было лучше для его эго.
Гленна не любила обижать людей.
Все еще дрожа, она посмотрела на заднюю стенку своей клетки. Слава богу, ее блеф сработал. Телефона здесь нигде не было, так что она не смогла бы позвонить, если б он напал на нее.
Хотя она не думала, что он настолько выйдет из себя.
Главный вопрос: почему она продолжает встречаться с парнями? Ведь ей это неинтересно. Или ради приличия? А какое ей дело до приличий?
И тем не менее эти самые приличия ее волновали. Вот что было самым смешным. Она ведь даже родителям не говорила о своих предпочтениях. Да что там родителям! Гленна не сказала об этом даже родной сестре.
Грустно было то, что попытки держаться в рамках приличий не давали ей завести серьезные отношения. И она порхала от одного дурацкого свидания к другому…
Рядом с клеткой вновь раздались шаги, и Гленна вновь напряглась. Шаги были мягче, чем шаги Колхауна, это были теннисные туфли, а не сапоги, и она расслабилась.
– Здесь теперь слишком много насилия, – произнес мужской голос.