Джим с энтузиазмом кивнул.
— А я мог бы написать статью в "Сентинел", чтобы все узнали...
— Но хочешь ли ты, — спокойно перебила его Фейт, — чтобы оно узнало, что ты знаешь?
Все мужчины повернулись в ее сторону. Девушка произнесла свои слова тихо, но в них было столько затаенного страха и вместе с тем искренней озабоченности, что ее реплику услышали и отнеслись к ней со всем вниманием.
— Толковое замечание, — пробормотал Ян. Бакли горестно вздохнул.
— Хотел бы я знать, — сказал он, — кому вообще мы можем доверять в этой ситуации? Похоже, оно — уж не знаю, как иначе называть то, что ответственно за все происходящее, — так вот, это загадочное оно уже завладело умами некоторых людей. Если мы сообщим то, что нам известно, кому-нибудь из его сообщников, оно будет знать, что уже мы знаем.
Ян кивнул.
— Еще одно толковое замечание. Нам следует ограничиться для начала разговорами со своими друзьями. Делать только намеки, прощупывать их, чтобы выяснить, что у них на душе. Насколько я понимаю, в университете сейчас две категории людей...
— Те, кто с нами, и те, кто против нас, — подсказал Бакли.
— Нет, это разделение попахивает временами маккартизма. Я бы выразился иначе. Одних назовем, за неимением лучшего слова, "совращены". Это те, кто затевает драки, совершает преступления, кончает жизнь самоубийством. И есть другие, вроде нас, которые не подверглись совращению. Нам необходимо разыскать других таких же "несовращенных" и попытаться вместе выработать некий план действий — больше умов, больше мыслей. В университете есть представители едва ли не всех научных дисциплин. Здесь множество толковейших ученых, философов и социологов. В их светлых головах непременно родятся какие-либо полезные мысли! Я постараюсь переговорить со всеми, кого я более или менее знаю и в ком я более или менее уверен.
— Я займусь тем же, — сказал Бакли. Джим и Фейт одобрительно закивали. Ян продолжил свою мысль:
— А потом попросим тех, с кем поговорим мы, побеседовать со своими друзьями. Таким образом мы охватим практически всех надежных и умных людей.
— Разумная тактика. Как круги по воде от камня — все шире и шире.
— И это все, что мы в состоянии сделать? — спросил Джим.
Ян задумчиво покачал головой.
— По-моему, нам необходимо сделать еще одну вещь, — сказал он. — Настало время пообщаться с загадочным Гиффордом Стивенсом.
По вторникам он заканчивал работу довольно поздно — у него был вечерний семинар по современной литературной критике.
В прошлые семестры Ян очень любил эти занятия — на них записывались начитанные башковитые ребята, которые были в курсе последних новинок книжного рынка и новейших литературных теорий. Они рвались подискутировать, и споры с ними доставляли удовольствие.
Однако в этом году просто беда какая-то: группа из одних вялых зануд, сплошь математики и естественники. Добро бы они просто не понимали литературы. Так ведь хуже того — они откровенно враждебны к "поделкам досужего воображения". Таким образом, курс современной литературной критики превратился для профессора Эмерсона в чистую каторгу.
Вот и сегодня ему было очевидно, что никто из студентов не прочел заданный материал. Так и подмывало сказать: ребятки, коль скоро вы совершенно не готовы к занятию, собирайте свои вещички и валите по домам. Не желаю с вами валандаться, пока вы не проштудируете то, что ведено!.. Ну, может, помягче сформулировать, но хорошенько пристыдить их и свернуть семинар.
Однако из зловредного упрямства он решил сделать прямо противоположное: отказался от дискуссии, которую прежде считал абсолютно необходимой, протараторил все положенное время, притворился, будто увлечен своими объяснениями, и в итоге затянул лекцию на лишних пятнадцать минут. Говорил он на "автопилоте", а сам тайком наблюдал за тем, как студенты изнывают от скуки и поглядывают на часы. Он продержал их до десяти вечера.
И все это время Яна мучило одно воспоминание. Бакли жаловался примерно на то же самое: для него любимый семинар по Чосеру превратился в каторгу — и по тем же причинам: студенты ничем не интересуются, показывают глухую враждебность по отношению к литературе и всем высоким идеалам, которые она проповедует. Короче, выявлялась некая тотальная закономерность: студенты в этом году как-то странно обнищали духом...
Выручало именно единообразие проявлений деградации — одновременная массовая "дебилизация" учащихся.
Со злом все же проще бороться, если оно проявляется то там, то здесь. Иными словами, легче подавлять отдельные очаги зла, чем держать круговую оборону.
Одно дело, если у тебя в группе несколько пар пустых глаз. И совсем иное — если перед тобой целые ряды пустых глаз, и душа лишена возможности отдохнуть хотя бы на одном заинтересованном и умном лице...
Ну вот и вернулись — Зло. Без помощи этого слова невозможно описать явление, с которым им приходится иметь дело. Понятие "Зло" нынче уже старомодно; даже в современной литературе ужасов его старательно избегают. Термин "Зло" оброс таким ворохом разнообразных культурных ассоциаций, что давно утратил четкость. После Гитлера, Сталина и Пол Пота рассуждать об абстрактном демоническом зле стало как-то неловко. Сам Ян не до конца принимал классическую иудо-христианскую концепцию Зла, потому что в ней было много мелочного, досадно частного — скажем, громы и молнии против таких естественных и почти невинных грешков, как обжорство и тщеславие. Из десяти заповедей он всерьез относился, пожалуй, только к одной — "не убий". Сознательно причинить ближнему своему страдания или смерть — это действительно Зло в полном смысле слова. То Зло, коему нет никакого оправдания!
И вот перед его глазами университет причиняет людям страдания и смерть.
И делает это, по мнению Гиффорда Стивенса, без всякой цели, единственно из желания поразвлечься.
М-да, таинственный Стивенс!..
Чего Ян только не делал, чтобы связаться с этим человеком, которого Бакли в шутку называет "сумаспрофом"! Увы, профессор оставался недосягаем. Телефонный номер, указанный в конце "диссертации", уже не существовал. Ян перебрал все мыслимые способы найти Стивенса: звонил в информационные службы всех городов и городков округа Орандж; связался с издательством, которое выпустило книгу Стивенса "Огонь как средство борьбы с нечистой силой"; даже обратился в калифорнийский отдел Си-эн-эн с запросом, не сохранился ли у них телефон или адрес того специалиста-взрывника, который комментировал трагедию в университете Мехико.
Никаких результатов.
В общем-то Ян не удивился — совершенно очевидно, что у Стивенса есть основательные резоны оставаться неуловимым. Однако невозможность пообщаться с "сумаспрофом" действовала Яну на нервы: как-никак именно Стивенс сказал "а" в этой истории, он столкнул первый камень, который вызвал горную лавину... Короче, раздразнил их тайной — и смылся.
Сейчас Стивенс скорее всего в одном из тех университетов, которые он считает "больными". Сколачивает из профессоров отряд по борьбе со Злом.
Одного Ян не мог взять в толк. Нет сомнений в том, что Гиффорд Стивенс — яростный борец, агрессивный фанатик. Ян понял это сразу же, еще во время их короткого разговора в аудитории после занятия. И поэтому возникал естественный вопрос: как мог яростный борец и фанатик заниматься такими пустяками, как рассылка чертежей университетских зданий и записочек с рецептом взрывчатки или заказ редкой книги для местного книжного магазинчика? Не вяжется это ребячество с образом исступленного злоборца! Ведь, по мнению Гиффорда Стивенса, ситуация не просто серьезная, а трагическая, чреватая чуть ли не вселенской катастрофой.
Возможно, Бакли все-таки прав и Стивенс действительно сумасшедший профессор — "сумаспроф"?
Пока Ян размышлял, студенты разошлись. Эмерсон взял свою папку, выключил свет в аудитории и запер дверь.
Обычно в столь поздний час в коридоре уже царила гробовая тишина. Его семинар заканчивался последним, когда в здании больше не оставалось студентов. А сегодня он еще и затянул его на добрых пятнадцать минут.
Однако сейчас со стороны лифтов доносился какой-то шум. Ян прислушался. Похоже, это хоровое ритмическое пение, напоминавшее ритуальное завывание. В высшей степени странно!.. Звуки показались Яну настолько неуместными — в таком месте и в такой час! — что у него поневоле пробежал холодок по спине.
По мере того как он шагал по слабо освещенному коридору к лифтам, звуки становились все громче.
Наконец он сообразил, что пение доносится из аудитории, где Элизабет Соммерсби обычно ведет семинар по творчеству Д. Г. Лоуренса.
Только ее семинар заканчивается в девять. А сейчас уже одиннадцатый час...
Дверь в аудиторию была открыта. Оттуда лился свет.
Что же там происходит, черт возьми?
Осторожность подсказала Яну, что тут дело нечисто и праздное любопытство может дорого обойтись. Надо развернуться на сто восемьдесят градусов и тихо удирать по лестнице. Однако в итоге любопытство победило страх. Он медленно двинулся в сторону света, лившегося из единственной открытой двери.
И различил голос Элизабет Соммерсби. Стало быть, ее семинар затянулся на лишний час? Ну и ну...
Однако в следующий момент Ян отбросил эту мысль. Студенты не поют хором на занятиях по творчеству Д. Г. Лоуренса. К тому же доносилось и легкое притоптывание множества ног. Ба! Да они еще и танцуют! Ничего себе!
Ян подкрался на цыпочках к открытой двери, прижался к стене и стал прислушиваться.
Сначала он услышал голос Элизабет Соммерсби:
— Теперь мы знаем, что книга "Змея с плюмажем" является вершиной творчества Лоуренса, самым ясным и зрелым изложением его философских взглядов и миропонимания. Лоуренс свято верил в необходимость и разумность существования сверхчеловека. В стройной теории сверхчеловека Лоуренс сплавил все свои прежние политические, религиозные и сексуальные концепции, которые существовали в эмбриональной форме в его раннем творчестве, а затем будут изложены в разжижен