ном виде в его поздних романах. Но именно в "Змее с плюмажем" блестяще сконцентрированы итоги размышлений всей его жизни.
— Утренняя Звезда! — хором пропели-проскандировали студенты.
— Да, Утренняя Звезда! — подхватила Элизабет Соммерсби, и ее голос вдруг опустился на октаву, когда она полупропела:
— Мы собрались здесь, дабы восславить Утреннюю Звезду!
— У-у-утренняя Звезда-а-а!
— Кто хозяин семинара? Я! Правильно?
— Так точно! — в один голос, по-военному рявкнули студенты.
Ян услышал неожиданный звук — словно кнут ударил по деревянному полу.
— Я хозяйка, а вы мои рабы! Правильно?
— Так точно!
Новый удар кнута — как выстрел.
— А теперь закройте дверь. Наступает время секса. Пора нам убедиться в том, что Лоуренс был прав, утверждая, что "секс может быть прекрасен, если люди блюдут его силу, преклоняются перед ним, как перед божеством, и позволяют ему наполнить собой весь мир".
Господи, неужели это говорит Элизабет Соммерсби? Та самая закомплексованная ханжа с постной рожей старой девы, которую не знаешь жалеть или презирать! Ян ушам своим не верил.
Из аудитории вышел молодой парень — совершенно голый мускулистый здоровяк. Ян в растерянности и страхе сделал шаг назад — спрятаться было негде, бежать поздно. Однако голый студент лишь рассеянно улыбнулся ему и захлопнул дверь.
Снова из аудитории донеслось размеренное пение:
— Да сольется кровь с кровью! Да сольется кровь с кровью!
— А теперь предадимся сексу! — раздался яростный вопль Элизабет Соммерсби.
Ян стоял и слушал. Волосы шевелились у него на голове. Из аудитории неслись сладострастные стоны и вскрики. Кто-то выл от боли. Ян обливался потом.
Он хотел открыть дверь, заглянуть внутрь, выяснить, что же там происходит, на этом шабаше, затеянном профессоршей...
Но здравый смысл и осторожность заставили его бежать прочь — и по мере сил тихо.
Как только дверь лифта открылась, он проворно скользнул внутрь и нажал кнопку первого этажа. Потом бессильно прислонился спиной к стенке кабины и закрыл глаза...
Формально в общежитии было что-то вроде комендантского часа — с такого-то по такое-то время все студенты должны находиться в своих комнатах, а не слоняться по коридорам или сидеть у соседей. Разумеется, существовал также и запрет на прием гостей после одиннадцати вечера.
Однако за соблюдением этих правил никто никогда не следил.
Нарушая первое из вышеперечисленных правил, Джим сидел в комнате у Хоуви и обсуждал с другом второе из вышеперечисленных правил. Было уже за полночь. Джим философствовал вслух по поводу того, сможет ли он незаметно провести Фейт в свою комнату — ему хотелось, чтобы она как-нибудь осталась у него на ночь.
Хоуви отвечал, что администрация общежития скорее всего посмотрит на это сквозь пальцы. А вот мать девушки вряд ли будет обрадована.
Джим возразил, что мамаша Фейт и не заметит отсутствия дочери — разве что через неделю! Она отнюдь не из породы хлопотливых наседок, следящих за своими цыплятами. Проблема в том, захочет ли сама Фейт остаться на ночь.
— Что ж, если существует такого рода проблема — можешь радоваться, — сказал Хоуви. — Значит, ты нашел хорошую, порядочную девушку.
Джим схватил салфетку, которой была прикрыта пицца, скомкал ее и в шутливом гневе швырнул ею в друга.
— Ханжа-викторианец!
— Никакой я не викторианец. Я попросту "приверженец традиционных американских семейных ценностей". Так-то, дружище!
Джим никак не мог перейти к тому, зачем он, собственно, и явился к другу в столь поздний час. Он покосился на часы и спросил:
— А Дейв — он когда обещал вернуться? Дейв, работавший сиделкой при Хоуви, ушел на свидание с девушкой и что-то задерживался.
Хоуви пожал плечами: дескать, откуда мне знать. Джим набрал побольше воздуха в грудь и наконец решился перейти к главному:
— Слушай, Хоуви... По-моему, тебе надо срочно удирать из этого университета. Я полагаю, что события принимают крайне опасный оборот.
Хоуви слабо улыбнулся:
— Опасность — моя любимая стихия.
— Нет, твоя стихия — быть гвоздем в заднице. Почему ты меня не слушаешься? Мой совет ведь не с ветра взялся!
— Да не волнуйся ты за меня, Джим.
— Да как же я могу не волноваться!
— Не надо выставлять меня совсем уж беспомощным калекой! — не без раздражения возразил Хоуви. Джим в отчаянии взъерошил себе волосы.
— Я никогда не выставлял тебя беспомощным калекой! Однако ты должен понять: здесь заваривается очень крутая каша!
— Я в курсе того, что тут происходит.
— Что-то не заметно. Иначе ты бы уже давно унес ноги отсюда!
— Не знаю, заметил ты или нет, но у меня дистрофия мышц, а не мозгов.
— Брось балаган! Мы говорим серьезно, а ты затеваешь пикировку из-за ерунды.
Хоуви дернулся всем телом, чтобы приподнять голову и заглянуть другу в глаза.
— Ладно, Джим, — сказал он, — я понимаю, что ты заботишься обо мне. И мне это приятно. Но тебе не стоит волноваться. Ничего со мной не случится.
— Не уверен. Тебя тут на каждом шагу поджидают опасности. А если бы ты оказался на том концерте один? Этим пьяным мерзавцам ничего не стоило изуродовать или убить тебя.
— Эти пьяные мерзавцы могли изуродовать или убить любого нормального человека. От таких и на здоровых ногах не очень-то убежишь! Да, меня могли поколотить. Я мог бы получить по башке бутылкой, запущенной на сцену. Но то же самое могло произойти со мной в любом ночном баре Лос-Анджелеса. Подобные мерзости совершаются повсюду — ничто не ново под луной.
— Послушай, уже несколько студентов бесследно исчезли, другие убиты. У нас были беспорядки на расовой почве. При такой озлобленности дело очень скоро дойдет до преследования и всех прочих меньшинств — в том числе и инвалидов.
— Я могу только повторить: спасибо за заботу, я очень тронут. Но давай будем реалистами. Сейчас середина семестра...
— Точнее, миновало уже две трети.
— Хорошо, две трети. Тем более. В университете Бреа учится примерно двадцать пять тысяч студентов. Если прежний уровень преступности сохранится, до конца семестра погибнет еще человек десять. Что такое десять из двадцати пяти тысяч? Капля в море. Подключи теорию вероятности и сосчитай, много ли шансов, что я попаду в эту десятку? Мне осталось доучиться чуть больше полугода. Если я сейчас брошу учебу, то получу диплом в лучшем случае через полтора года. Я не могу так разбрасываться своим временем. Его у меня мало. Поэтому я остаюсь — какие бы странные события здесь ни происходили!
— Эти события могут стать настолько странными, что ум за разум начнет заходить! — мрачно сказал Джим.
— Поверь мне, я как-нибудь справлюсь. Джим недоверчиво покачал головой.
— Хоуви, твои доводы кажутся разумными, в них есть логика. Зато в происходящем разумом и логикой даже не пахнет. Поэтому можешь выбросить в корзинку для мусора свой разумный подход и свою стройную логику. Мы имеем дело со сверхъестественной силой, которая плевала на всю эту дребедень. Пойми, сейчас мы с тобой живем внутри фильма ужасов.
— Разве я спорю? — спокойно сказал Хоуви. Тут раздался щелчок дверного замка, и в комнату вошел Дейв. Он кивнул Джиму и сказал "привет".
— Как свидание? — поинтересовался Джим.
— Спрашиваешь! Все мои трубы прочистили на пять ротиком, который не хуже самого могучего пылесоса. Полный кайф. Теперь принять душ и в койку. Дейв направился прямиком в ванную комнату. Когда дверь за ним закрылась, Джим сухо заметил:
— М-да, милый мальчик, с хорошими понятиями о морали...
Хоуви устало откинулся в кресле.
— По-моему, тебе пора, — сказал он. — Время очень позднее.
Он явно торопил Джима. Прежде таких ноток в голосе друга никогда не бывало.
— Что это ты... — начал было Джим.
— Послушай, Дейв не любит, когда ты здесь задерживаешься.
Джим удивленно заморгал.
— Погоди, кто в этой комнате хозяин?
— Бога ради, иди к себе!
Тут из ванной комнаты донесся голос Дейва:
— Эй вы, голубки, не пора ли вам разлетаться?
Хоуви бросил на друга отчаянный взгляд: дескать, помалкивай и, ради всего святого, уходи побыстрее.
Джиму стало ясно, что Хоуви боится своего помощника.
Ну и дела!
Джим озадаченно тряхнул головой. Дейв, конечно, не подарок — грубоватый, неотесанный, гора мышц и очень мало ума. Такого можно бояться. Но ведь Хоуви платит деньги, он босс, а Дейв работник. У Хоуви нет ни малейшего резона терпеть что-либо от него. Если Дейв начнет хамить или плохо выполнять свои обязанности — Хоуви может попросту уволить его, и весь сказ.
Но коль скоро Хоуви так мягкосердечен, то он, Джим, останется, дождется, когда Дейв выйдет из ванны, и скажет этому зарвавшемуся болвану пару ласковых слов!
— Пожалуйста, — умоляющим тоном произнес Хоуви, — уходи.
Джим непонимающе уставился на друга. Что происходит? Почему он так боится Дейва? Неужели тот как-то притесняет его или издевается над ним? Чем он сумел так запутать Хоуви?
— Послушай, Дейв не позволяет себе чего-нибудь такого? — тихонько спросил Джим. — Он тебя, часом, не обижает?
— Нет.
— Ты не обязан терпеть его выходки. Тебе достаточно уволить его и найти другого помощника...
— Мне будет достаточно, если ты сейчас уйдешь.
— Я...
— Ради всего святого, ступай к себе! В голосе и в глазах Хоуви было столько отчаянной мольбы, что Джим поневоле сдался.
— Ладно, ухожу, — сказал он.
— Ас Дейвом я сам разберусь. Обязательно. Но только сам. Хорошо?
— Хорошо. Если тебе нужна моральная поддержка или свидетель, я готов...
— Пока что просто уходи. Джим кивнул.
— Хорошо, хорошо...
— Завтра утром я тебе позвоню, — сказал Хоуви.
— Утром я к тебе забегу.
— Да иди же ты!
Джим подхватил свои книги и направился к двери. Взявшись за ручку, он услышал голос Дейва, вышедшего из ванной комнаты под громкий звук воды из смывного бачка.