– Да одень ты штаны!
– … до синцов, – не слушал меня брат, – Действительно, поэт. Скальд! Ладно-то так вышло, што если бы не наши… хм…
Он задумался глубоко.
– … а им зачем об этом знать? – послышалось бурчание под нос, – Дуриком проскочим!
– Знаешь, Егор, – повернулся ко мне Мишка, – А ты ведь гений! Вот ей-ей! Летадлы твои, это так… не обижайся! А вот што сейчас наворотил, так это такое ого, што целое ого-го!
– Франция, – загнул он палец, – да они костьми теперь лягут, а прикуют нас к ЮАС! Кайзер, ха! Они усиления Германии больше огня боятся! А Великобритания и того пуще. Бред ведь, но дикие русские действительно могут так думать… ну то есть по мнению европейцев! Империя Российская ведь постоянно выигрывает войны, а проигрывает дипломатию, так што и не удивятся даже.
– А если пустить слушок? – предложил я, – Исподволь? Што дескать, есть такое мнение… думаешь, проймёт англичан?
– Пронять, пожалуй, и не проймёт, – отозвался брат задумчиво, – но чутка английских любезностей хапнуть можно.
– И буров прижать, – отозвался я в тон.
– Не без этого! Так… надо нашим сказать, что есть у нас, оказывается, и такие, пробританские мнения. А то ведь народ и не знает!
Глава 13
– Сам Пуришкевич! – уважительно басил ломовой извозчик, более похожий на циркового медведя, смеху ради обряженного в нарядную поддевку. Рослый, кряжистый, заросший волосом по самые глаза, он возвышался над толпой чуть не на две головы, и голос его разносился далеко окрест гудением Царь-колокола.
Прихватив своего тщёдушного спутника за плечо, ломовик ледоколом пёр вперёд, не замечая страдальческого выражения и явно выраженного нежелания идти куда бы то ни было. Обтекая от жары и шумно вздыхая, ведомый едва успевал переступать ногами, не делая, впрочем, попыток вырваться.
– Ён за народ, – вещал великан тяжёлым басом, и голос его разносился далеко, легко заглушая шумы, и кажется, даже и сами запахи Московского Сенного рынка, – за правду!
– Да иду же, иду… – страдальчески отозвался второй, по виду типичный прикащик в мелкой заштатной лавчонке, обслуживающей мещан из тех, которые победнее, – плечо-то отпусти, чортушко! Раздавишь!
– Ась?! – озадаченно уставился на нево ломовик маленькими колючими глазками, – А-а, ты эта… извиняй!
С виноватым видом обтряхнув дружка, великан не прекращал гудеть колокольно, оповещая всю округу о радетеле за народ господине Пуришкевиче. Который, значица, Владимир Митрофанович.
Кажется, весь уже рынок в курсе политических предпочтений и вояжа колоритной парочки, и хотят они это слышать, не хотят ли… дело десятое. Впрочем, народ здесь привычный ко всякому, многажды битый жизнью и не раз – полицией.
– Кхе, – вытянув карманные часы, извозчик не без труда определился со временем, страшно щурясь и собирая на лбу тяжёлые мыслительные морщины, – давай-ка поспешим, Ванятка…
– Ён раньше в Русском Собрании был, – широко шагая, рассказывал ломовик, оповещая приятеля и весь рынок разом, – а потом и расплевался. Грит, ничево там и руссково нет, окромя названия! Ну и своё, значица, задумал – штобы с народом, а не с господами. Русский народный союз имени Михаила Архангела, во!
– А полиция? – опасливо осведомился благоразумный Иван, переходя с трусцы на шаг и потея уже не от пробежки, а от политической нервенности. Потому как и тово… оно ему надо? За политику?
– А што полиция? – не понял ломовик, притормаживая, – А-а, да ты не боись! Господин Пуришкевич, он же не супротив царя-батюшки, а токмо супротив бояр. А то ишь! Взяли за привычку!
Погрозив неведомо кому кулачищем, похожим на арбуз, если, канешно, бывают такие волосатые арбузы, он гневно посопел и поводил вокруг глазами, ища тех, которые в привычке! Но как на грех, народ вокруг всё больше степенный да благонамеренный, а то бы он… ишь, привычки у них!
Притащив наконец приятеля прямо под дощатую трибуну и утвердившись ногами-колоннами в земле, гигант влюблёнными глазами уставился на Пуришкевича, пхнув Ивана в бок.
– А?! Каков?!
Кисло улыбнувшись в ответ, приятель тихохонько вздохнул, приготовившись слушать. Оно бы дремать потихохоньку в лавочке, пока покупателей в час по чайной ложке, а тут нате! Но чево не сделаешь ради дружбы, особливо ежели друг, он вот такой вот! Нет, так-то и ничево, оно чаще и на пользу… но и так вот бывает! Р-раз! И бёгом куда-то!
– А?! – то и дело пхал ево Феоктист, но мало-помалу, Иван и сам заслушался. Владимир Митрофанович разил и жёг етим… глаголом, обличая и узявляя. Не смущаясь немногочисленностью слушателей и их явной простонародностью, он ладно составлял слова и кажется, не боялся вовсе никово и ничево.
Слушатели, поглядывая на стоящево поодаль ленивого городового, не предпринимающего ничево, потихонечку и успокоились. Власть, значица, и тово… одобряет.
Блистая интеллектом и лысиной, бывший гласный[23] Бессарабского губернского земства, ораторским своим мастерством цеплял всю толпу разом и каждого в отдельности. По его словам, Русское Собрание, равно как и подконтрольные организации, увлечены защитой российского прошлого, не думая ничего о будущем.
Притом само прошлое они защищают не то, какое было, а то, каким они хотят его видеть! Будущее же, по мнению этих узколобых консерваторов, виднеется некоей сельской пасторалью, без должного роста фабрично-заводской промышленности.
– Господа эти, щедро одарённые чинами, но никак не разумом, – плевался ядовитой слюной Пуришкевич, – не хотят принять во внимание, что при таком раскладе Россия утратит положение великой державы.
– Эт да! – крякнул жирный купчик по соседству, вытягивая из воротника короткую шею, – Всякая немчура тогда… шалишь! Вот они где должны быть!
Надувая щёки и потрясая пухлым кулачком, купчик, очевидно, ассоциировал себя с государством. Нет, даже не так… с Государством!
– … нехватка земли также не смущает этих недальновидных господ, – продолжал Пуришкевич с ядовитой экспрессией, – и видимо, они полагают, что проблема малоземелья сама рассосётся! Программа переселения игнорируется и саботируется…
– Сабо… што? Не растолкуешь, мил-человек? – поинтересовался у Ивана поденщик из крестьян, продолжая одним глазом косить в сторону Владимира Митрофановича. В меру своево понимания приказчик растолковал, и мужичок закивал.
– Ага, ага… спасибочки, мил-человек! Так значица, – крестьянин начал наливаться праведным гневом, – саботируют? Можно, значица, и тово, переехать и вообще… ах они суки!
– Тише ты, чортушко, – зашипел Иван, – в ухо-то не гуди! Дай послушать умнова чилавека!
– Царь, значица, и тово… – много тише бубнил поденщик, – а они етова? Ни себе, ни людя́м, паскуды етакие! Сидеть, значица, на жопе ровно, да по весне зубы с голодухи вынать? Так по им?! У-у… злыдни!
– … русский народный союз имени Михаила Архангела, – рубил воздух Пуришкевич, – обещает…
– … недальновидная, страусиная политика этих господ, грозит нам социальным взрывом…
– Бомбистов привечают, – заприметив умоляющие глаза поденщика, истолковал Иван.
– Итить твою! – ахнул мужик, ухватившись за мокрую от пота бородку нечистой мозолистой пятернёй.
– Вожди Русского Собрания, – рубил правду-матку Владимир Митрофанович, – не являются по факту ни защитниками русского народа, ни монархии! Выступая от имени народа, господа Энгельгардты не знают ни нужд, ни чаяний народных.
– Вестимо, – согласился подёнщик с барином, мелко кивая и потея от жары и тесной смычки с общественностью, – немчура как есть! Откуда им!
– Будучи на словах сторонниками неограниченной монархии, – продолжал Пуришкевич, своими действиями они дискредитируют…
– Позорят, – чуточку свысока перевёл приказчик, и крестьянин закивал благодарно.
– … саму идею монархии!
– Та-ак… налился праведным гневом подёнщик, которому в кои-то веки один барин разрешил не любить других бар, и пояснил – за што именно. И главное, не против власти!
– Наша задача – объединить здоровые, прогрессивные силы русского общества! – уже выкрикивал Пуришкевич, заводя толпу, – Вас! Объединить русских националистов…
Ответив по окончанию речи на вопросы, и пригласив всех присутствующих становиться в ряды союза Михаила Архангела, господин Пуришкевич уехал на извозчике, произносить речи в других местах и для другой публики. Народ же потихонечку рассосался в разные стороны, обсуждая по дороге услышанное, и понимая его подчас весьма своеобразно.
К вечеру в ночлежку стали стягиваться усталые мужики, разбитые работой и жарой. Поснедав кто што, устроились на нарах сёрбать кипяток, дымя махрой и переговариваясь о всяком разном. Народ подобрался всё больше степенный, собирающий копеечку к копеечке на порушенное деревенское хозяйство, да надеющийся вернуться когда-нибудь, и зажить, как полагается справному мужику: при хозяйстве, гладкой бабе и куче бойкой детворы.
Ежели кто и срывался иногда с казёнкой, картами да местными Дуньками и Маньками, то не часто, стыдясь потом грехопадения. Даже и драчки случались редко, на удивление прочим квартирам.
– Я, значица, ходил сиводня поговорить о работе, – начал Ждан, окутавшись махорошным дымом и ухватив в жменю козлиную бородку. Он замолчал, и мужики, понимая непростой деревенский етикет, подобралися, потому как ясно-понятно – важные вести. Такие неспешно надо рассказывать, штоб ни словечка, значица, мимо не пролетело.
Степенно цедя слова, Ждан начал рассказывать весь разговор в деталях, обстоятельно, не вдруг перейдя к самому важному:
– Договорился на всю артель.
– Это значица, всю артель работой обеспечил? – начал вставать один из мужиков, – Да за такое и выпить не грех!
– А взад когда шёл, – будто не слыша горлопана, продолжил Ждан, – так на ето… на митинг попал ненароком. Против бар, но за царя.
– Эко диво, – крякнул недоверчиво поротый за политику Евсей, – как ето на Хитровке говорят… А! Пчёлы против мёда, во!