– Устал, – вяло сообщил я брату, ковыряясь вилкой в тарелке, – Не знаю, продержусь ли ещё неделю… когда там Санька обещался?
– Дней через десять, если верить телеграмме, – доложил Мишка.
– Больше, – поправился дядя Фима, осунувшийся, но жизнерадостный как никогда, – поверь моему жизненному опыту и закладывай на возвращение не меньше двух недель.
Не прекращая жевать, я глазами задал вопрос, и дядя Фима, подождав, пока официант подольёт вина, некуртуазно прочавкал:
– Опыт! Маленькое начальство в большой дыре, да штобы гладко всё прошло? Поверь мине, сидят там либо тряпки, не способные даже в туалет сходить без подтверждающих инструкций из столицы, либо люди с чрезмерным самомнением, играющие с упоением в царя горы.
– Пожалуй, – согласился нехотя брат, – хрен редьки не слаще! То ли инструкций из Парижа будут дожидаться, то ли приёмы устраивать и развлекать себя, повышая заодно собственную значимость в глазах подчинённых.
– Таки да! – энергически жуя, согласился Бляйшман, – А тибе принципиально своё шоу, или я могу немножечко помочь?
– Хм…
– Вот тибе и так! – дядя Фима назидательно воздел вилку, – Привыкай, шо есть люди, которые за тибе и общие интересы!
– Чего это ты вдруг на одесский перешёл? – поинтересовался я, несколько удивлённый перескоком на жаргон. Бляйшману одесский роднее русского и идиша разом, но при необходимости, говорить на великоросском или малоросском наречии может очень чисто, равно как и на немецком.
– Шломо… ти иногда думай головой за вообще, а не только за умное! – сощурился генерал от Иудеи, – Ми с тобой где? В ресторане! И между нами, я чувствуя сибе обезьянкой из-за большого и чрезмерного интереса! Ты мине поручишься, шо здесь никто за язык по губам? Если бы не Миш-ша, который етово не да, я бы попросил тибе перейти на идиш вперемешку с нашим!
– Резонно! – соглашаюсь с ним, – Хотя вопрос, почему не закрывать рот руками, остаётся открытым! Да всё, всё… понял! Не делая мине глазами больно! Понял уже за дезинформацию и общую интересность!
– Можешь через раз, – милостиво разрешил дядя Фима, – я жеж понимаю твою не артистичность!
– Пфе! – выразил я презрение к столь дешёвой инсинуации и провокации, – Ты как смотришь на вовлечение тебя в наши гойские дела?
– Шломо, – всплеснул он руками, – ну шож ты как не родной!? Ты за мине и нас – да, и мине разрешаешь подумать?
Стало внезапно тепло в груди и влажно в глазах, и я заморгал.
– Ну… хватит, – Бляйшман похлопал меня по руке, – а то мине будет неловко, а когда неловко мине, почему-то страдают окружающие.
– Тогда, – шмыгнув носом, я постарался взять себя в руки и поинтересовался, прикрываясь вилкой, – как насчёт жидомасонских тайн? Шо? И у тибе их нет? Досадно…
– Ну если надо, – осторожно сказал дядя Фима, косясь на веселящегося Мишку, – я узнаю одну или две… Ну или больше.
– Узнай, – меня сощурило и понесло по волнам стратегии и умничания. Знаю уже по опыту, что потом вычеркну две трети из придуманного, и оставшуюся треть переделаю до неузнаваемости, но это потом…
– Общая стратегия у нас простая, – объясняю, не переставая есть, – привлечь к русской фракции положительное внимание!
– Но Ллос?! – вырвался у дяди Фимы крик души.
– Нормально, – отвечаю с уверенность, которую не чувствую… зато седалищным нервом ощущая, что в будущем это аукнется, и очень громко. Плохо, хорошо… не знаю. Громко, – мне сейчас важно удержать внимание. Несколько ещё прогулок с… хм, паучком…
– Видел, как же! – закивал дядя Фима, – Сильная штука!
– На то и расчёт. Несколько прогулок, лекции по современному искусству, то да сё… Потом Санька с ребятами, переключим парижскую публику на авиацию и героических авиаторов. Не меня! То меня тоже, но как часть группы. Показать, что у нас таких много…
– Кстати, – переключился я на Мишку, – удачно выходит?
– В целом, – дипломатично сказал он.
– Ну хоть в целом… Удерживаем внимание на нас в частности, и на русской фракции вообще.
– А потом, – я с прищуром поглядел на Бляйшмна, – готовься!
– К чему? – резонно поинтересовался он.
– К чему-нибудь. Знаешь… – замолкнув при виде официанта, я проводил его глазами и только затем продолжил:
– Накопай мне десяток другой ритуалов из тех ещё, ветхозаветных совсем времён. Только, знаешь… чтоб без особой религиозности.
– Ага, – кивнул дядя Фима заторможено и тут же замотал головой, – погоди! Ты мине объясни, шо ты делать-то собираешься?!
– А ты ещё не понял? – искренне удивился я, – Придумаем какой-нибудь жидо-масонский заговор!
– Не… – тряхнул головой Бляшман, а потом ещё раз, – не… ладно, жид у нас есть! Но где ты масонов-то найдёшь?
– А мы тебе кто? – удивился я, – Российские газеты уже который год рассказывают о нашем с тобой жидо-масонском заговоре! И я решил-таки, что почему бы и не да?!
– Ой… – обречённым тоном сказал дядя Фима, переглядываясь с Мишей, – А был такой хороший мальчик! Шахматист!
Глава 15
Лубе[27] стоял у большой карты Африки, зажав в руке давно погасшую трубку, и не сразу среагировал на вошедших.
– Господа! – живо повернулся президент, – Мы теряем Африку!
– Впрочем… – он прикусил трубку, тщетно пытаясь сделать затяжку, и уставился на неё с детскими недоумением, – обо всём по порядку.
– Месье Вальдек-Руссо[28]… – вспомнив о приличиях, Лубе поздоровался наконец, сделав несколько шагов и переложив трубку в левую руку.
– Месье Комб[29]…
– Генерал… – поприветствовал президент Вильбуа-Марейля, и сердце у того забилось пойманной птицей. Титул фехт-генерала, полученный в армии буров, во Франции признан не был, в виду возможных политических осложнений оставшись этакой экзотикой, годной разве что для визитных карточек. Но как известно, глава государства не ошибается…
– Месье Лепин… рассаживайтесь, господа. Месье Лепин, прошу вас, перескажите нам ваш разговор.
– А ведь это ультиматум, месье, – задумчиво сказал Вальдек-Руссо, выслушав префекта парижской полиции, – пусть не по форме, но по содержанию.
– Скорее нота[30], – не согласился Комб, – но согласен, ситуация и впрямь серьёзная. Мы все виноваты, что проглядели её. Французская, да и европейская пресса в целом, так рьяно размахивала знаменем волонтёрства и помощи страдающим бурам, что мы и сами поверили в это. Не палка в колесо британской экспансии и страх перед нарастающей мощью, а некие возвышенные интересы, едва ли не из самых дрянных рыцарских романов.
– Вовсе отметать мотивы благородства не стоит, – возразил Вальдек-Руссо, – но отчасти вы правы. Действительно, мы стали жертвой собственной пропаганды, как ни прискорбно это признавать.
– Месье Лепин, – сменил тему политик, – вы уверенны в сказанном?
– Смотря в чём, – набычил голову Луи Жан-Батист, – Запомнил ли я слова Георга? Да! А вот ручаться за его искренность я бы не стал. И просчитать его…
… в настоящее время не могу, – нехотя признался он, – просто в силу возраста мальчишки. Реакция у юнца и человека зрелого на одну и ту же ситуацию может отличаться кардинально, а в его случае тем более. Да и биография у Георга фантасмагоричная, с безумными совершенно авантюрами в анамнезе, и там же – холодный интеллект инженера и шахматиста, с ярким творческим началом притом.
– Просчитать его не то чтобы вовсе невозможно, но… – Лепин скривился, как от зубной боли, – время, месье! Собрать достоверные факты его биографии, отделив зёрна от плевел, на это только уйдёт не менее полугода!
– Н-да, зубастый зверёныш, – хмыкнул Вальдек-Руссо, – мальчишка, но очень… неожиданный, я бы так его охарактеризовал. Перефразирую вопрос… месье Лепин, вы проверили существование проанглийской партии в Русских Кантонах?
– О да! – с чувством сказал полицейский, – Проанглийская, прогерманская… но так можно сказать лишь о верхушке русской фракции, преследующей собственные политические и экономические интересы. В целом же русские совершенно аполитичны, и в начале англо-бурской войны воевать ни против англичан, ни тем более за африканеров, не желали категорически.
– Верно, – мрачно перехватил инициативу Лубе, – на землях буров перед началом войны проживало не менее семи тысяч выходцев из Российской Империи, точнее сказать сложно. Воевать русские не желали, но прибытие этих юношей сдвинуло эту лавину едва ли мистическим образом.
– Если же не вдаваться в мистику, – крепко затянулся президент, собираясь с мыслями, и несколькими секундами позднее окутавшись клубами ароматного дыма, – можно говорить либо о совершенно невероятной череде случайностей, во что я решительно не верю, либо…
… за спинами мальчишек стоят куда более серьёзные люди.
– Староверы? – скривился Комб, – По́лно! Карта эта легла в отбой ещё во времена Пугачёва!
– Я… – снова затянулся президент, – слышал когда-то русскую пословицу, показавшуюся мне очень уместной применительно к этой ситуации. «Щуку съели, да зубы целы». Потерпев поражение равно как военное, так и политическое, староверы ушли в тень, обратив свои амбиции в капиталы. Не буду сравнивать их с масонами…
Комб машинально кивнул, разгладив усы.
– … но какие-то структуры у них несомненно есть. А также капитал, амбиции и возможно… не у всех, но у значительной их части – жажда реванша! Сколько в русской лавине, сдвинутой мальчишками в Африке, случая, а сколько расчёта, сказать не возьмусь. Однако же переориентация значительной части староверов на Африку произошла пугающе быстро.
– Семья Михаила, хм… Архангела, – чуть усмехнулся Лепин, напомнив присутствующим пикантный московский анекдот из самых свежих, – в среде староверов занимает достаточно весомые позиции, и насколько я смог выяснить, капиталы у них не финансовые, а скорее… хм, духовные.