… мужеложцам.
В богемной среде их вообще предостаточно, а в парижской чашке Петри эта своеобразная культура прямо-таки процветает. Кажется иногда, что они как бактерии в питательном бульоне.
Среди представителей культурного авангарда, к коим с некоторых пор относимся и мы с Санькой, этой публики особенно много, и игнорировать вовсе их попросту невозможно. Раскидываться союзниками в нашем положении не то что глупо, а скорее даже грешно.
Возможность перетянуть на свою сторону одеяло общественного мнения дорогого стоит. Тем более сейчас, когда мы интересны, о нас говорят и пишут. После может быть поздно, творческий люд не прощает пренебрежения пуще неприятия.
А сейчас есть небольшой, но всё ж таки шанс не просто заполучить союзников, но и стать одним из тех, кто формирует общественное мнение во Франции. Именно сейчас, после движущихся скульптур, после «прогулки Ллос», печатающихся рассказов о дроу и «Африканских записок».
Не уверен, что потяну, и тем более, что удержу хоть сколько-нибудь такие высоты, но и не попробовать хотя бы – не могу. Не прощу сам себя, поедом съем.
Возраст, отчасти нехватка опыта… как минимум светского, образования и прочего. Знаю. Всё так. Но если я на полгода хотя бы стану одним из «Властителей дум», обзаведусь союзниками и знакомыми, это уже – достижение. Возможности.
Знакомство с Анатолем Франсом, встреченным мною случайно в книжном магазине, привело не то чтобы к дружбе, но пожалуй, к приятельскими отношениям. В магазине я его не узнал, был злобно-ехиден при обсуждении одной из статей, и порядком позабавил Мэтра, который счёл меня забавным. Ну а то, что в орбите великого (и вполне гетеросексуального) писателя вращаются небесные тела разных размеров и цветов, пришлось принять как данность.
Напросившись в гости, Франс настойчиво просил «без церемоний» и «по-домашнему», ну а поскольку светскими людьми кого-то из нас троих считать затруднительно, то и приём мы устроили самый простой. Без изысков.
Да собственно, какие, к чертям, изыски?! Этикету мал-мала обучены, но ровно настолько, чтобы понимать, в какой руке что держать во время обеда, да понимать, когда тебя оскорбляют.
Посему было решено «без церемоний» и «по-домашнему» в прямом смысле слова. Лучше деревенщиной быть, чем дешёвой подделкой под непонятно кого.
Кухонька в нашей квартире впристяжку к столовой, отделена одной лишь полукруглой аркой и не имеет даже двери. Гости устроились в столовой, Мишка развлекает гостей, я пеку блинчики, ну а Санька ест. Такое вот разделение обязанностей.
Макая блинчики попеременно то в варенье из айвы, то в сметану, он жмурится от удовольствия и болтает левой ногой, отхлёбывая чай. Правая поджата под себя, и вид такой незамутнённый, что Франс совершенно очарован Санькой. В нормальном смысле этого слова!
Кажется, он нашёл если не нового героя для очередного романа, то как минимум, источник вдохновения. Не тушуясь ни разу, брат потчует мэтра блинчиками и подливает чай, рассказывая о разном и перескакивая с темы на тему.
Перевезя наконец самолёты во Францию, Чиж сбросил с плеч груз ответственности, и кажется, несколько лет. Сейчас он не грозный Медоед, воитель и прочее, а солнечный совершенно мальчишка, улыбчивый и лёгкий, как одуванчик.
Мишка занимает беседой Марселся Пруста и Андре Жида, имена которых мне кажутся смутно знакомыми… но нет, не помню. Наверное, в газетах встречал. Рецензии и всё такое. Мне важнее, что Франс им покровительствует, да и сами они имеют какое-то влияние на умы французов.
Разговаривают о духовной литературе. Здесь брат подкован на все четыре, и кажется, доминирует.
Впрочем, слышу через раз, так что не вполне уверен. Очень надеюсь, что подкованность его не перескочит на темы Содома и Гоморры[31]. Мишка может так припечатать словцом, что как железкой раскалённой, ей-ей!
Удостоверившись в готовности плова, беру чугунок прихватками, и сделав несколько шагов от плиты, водружаю на стол. Санька сразу подхватывается за тарелками.
– Необычно, – замечает Франс, отдавая чашку Саньке и принимая тарелку, – сперва чай, а потом основной приём пищи. Так принято России?
– Было бы что есть, – отзывается Санька, раскладывая по тарелкам плов. Писатель хмыкает на своебразие ответа, но покамест удовлетворяется им. Позже, насколько я успел его узнать, брат дотошно будет опрошен, и пожалуй даже – допрошен, равно как и все мы. Въедливый дядька, цепкий до мелочей и не упускающий главного.
– Пабло! – окликаю я художника, залипшего у картины с изображением дяди Фимы «О Боже», – Прошу за стол!
– А?! Да-да… благодарю. Ещё раз прошу прощения, что так нахально напросился к вам в гости, – не очень искренне винится испанец, подвигая стул и садясь.
– Это было забавно, – улыбаюсь ему, и в ответ расцветает смущённая и… очень нахальная улыбка. Вспоминается анекдот, и я, повинуясь моменту, рассказываю его.
Хохочут от души, утирая слёзы и без намёка на ханжество. Впрочем, и общество мужское, в таком шутки и посолоней бывают. Да и, как я успел уже узнать, посещение борделя в компании друзей считается за норму, равно как и «поделить» проститутку с приятелем.
– Как ты сказал? – переспрашивает смеющийся Морис Леблан[32], – Девять раз по морде, а на десятый всё-таки дадут?!
– Немножко не так… ну да суть ты ухватил верно, – смеюсь в ответ. Он репортёр, почти коллега, и потому особенно мне симпатичен, и пожалуй, понятен. Равный.
– Здоровое нахальство, если оно чем-то подкреплено, это нормально, – говорю Пабло Руису-и-Пикассо.
– Теперь их двое! – театральным шёпотом говорит Санька, повернувшись к Франсу, в деланном испуге округляя глаза.
Опять смешки, и кажется, наши жопошники с несколько излишним интересом смотрят на брата. Санька не комплексует…
… не вполне считывая природу этих взглядов. Мужеложество как явление он понимает, и с некоторой долей здоровой ехидцы даже принимает. Знает и о том, кто есть кто из наших гостей.
Но сопоставить некий абстрактный интерес к мужчинам с таковым интересом к себе брат явно не в состоянии. Мысленно делаю пометочку поговорить с ним, и отдельно – с представителями, так сказать, сексуального авангарда. Или арьергарда?
– Очень вкусно, – похвалил Марсель Пруст, отведав моей стряпни, не слишком даже кривя душой. Готовить я не великий мастер, но несколько «коронных» блюд и в самом деле удаются. Плов притом ещё с прошлой жизни. Да, бывает…
– В самом деле, – подтвердил Анатоль Франс видом знатока, и разговор у нас перетёк на кулинарию, а потом самым странным образом на охоту и прочие мужские радости.
– Ужин у костра после целого дня в седле, – протянул романтически настроенный Костровицкий[33], – запечённая на углях дичь, поданная чернокожим слугой на деревянном блюде, вместе с пряно пахнущими плодами и кореньями, ещё поблёскивающими каплями воды…
Поэт изрядно разошёлся, перейдя на белый стих и вовсе уж завравшись.
Санька явственно хрюкнул, и давя смех, дожевал и проглотил рис, но Костровицкий не дал ему пощады, повернув к нему затуманенную вдохновением физиономию, более всего напомнившую мне морду бурёнки, страдающую запором. А судя по братову хрюканью, не только мне.
«– Му-у!» – сказан он мне одними губами, тут же закрыв рот ладонью и смеясь одними глазами.
– Не обижайтесь, – я вытер рот салфеткой, прикрывая усмешку, – но это и в самом деле забавно. Нет-нет… поэтический образ вполне удачный, просто не имеет ничего общего с действительностью.
– Угум, – поддержал меня Санька, весьма посредственно, если не сказать больше, знающий французский, но ничуть не смущающийся незнанию, – Ваши образы…
– Твои, – перебил его поляк, – мы же уговаривались на «ты».
– Твои образы, – поправился брат, – хороши и уместны, но исключительно для горожан, изредка совершающих променад с ружьём. Для человека, который живёт вельдом, ну или степью, лесом… неважно, всё выглядит несколько иначе. Дичь на углях – рутина, и более всего хочется хорошей похлёбки, каши да свежего хлеба, непременно притом с молоком.
– Равно как и… – Санька снова хрюкнул, – спать на потнике, положив седло на голову. Он, хм… воняет. Мы можем так жить годами, но романтика? Не-ет…
– Африканеры кочуют по вельду в фургонах, обычно семьями, и поверьте, вполне комфортно, – поддержал я брата, – Конечно, насколько это вообще возможно в таких условиях.
– Неужели Африка для вас стала рутиной?! – удивился Марсель.
– Рутиной? Да нет, не стала. Африка велика и прекрасна, и поверьте, она никогда не надоест! – ответил я, – Путешествия, кочевая жизнь на… хм, лоне природы, вот это действительно рутина.
– Мы… – улыбаюсь, но чувствую, что выходит кривовато, – всю жизнь на лоне природы, разве что не африканской, а среднерусской. За исключением последних лет двух, пожалуй. Какая там романтика… весь день на природе, а летом и ночами частенько. А мысли не о мясе на углях, а…
– … что бы пожрать найти, да как бы не замёрзнуть, – закончил за меня Санька, и всем разом стало неловко, и как мне кажется, более всего даже не нам, а французам. Будто бы затронули табуированную тему, которую не принято поднимать в приличном обществе.
– Георг! – громко заговорил испанец, – Скажите, а как вам в голову пришла идея вашего стиля?
– Случай, – откликаюсь тут же, едва заметно опуская веки в знак благодарности Пабло, сбившего неловкую паузу, – я самоучка, и не имея должного мастерства, не стал пытаться, в подражании Великим, делать дрянные подобия настоящих картин. Попытался ухватить суть, как вижу сам, и вроде бы что-то получилось. Так, хм… говорят.
– Впрочем, – поспешно открестился я от незаслуженной толики славы, – художником себя и не считаю. Хобби. Довесок к написанию фельетонов и статей, не более. Возможность нарисовать на полях заметки карикатуру или несколько набросков, которые при удаче пойдут в печать.