– Отчасти война, – киваю я, убирая ненадолго лёд от проморозившейся скулы, – а отчасти… Вы знаете, месье комиссар, это разные люди. Слежку вели одни, а нападали – другие. Нет-нет! Я уверен, что это сообщники, просто их, как это говорится… втёмную сыграли?
Говорилось явно не так, но полицейский понял правильно.
– Вот и задержанные тоже самое говорят, – согласился он задумчиво, – Немного… а впрочем, почему бы и нет? Нарушение, конечно, но небольшое, а помочь может. Пьер! Вели привести тех субчиков!
Несколько минут спустя в кабинет привели двоих задержанных.
– Начальник! – с нотками истеричной хрипотцы сходу начал один из них, долговязый мужчина под сорок, с выдающимся носом-румпелем, чернявый и смутно похожий на…
«– Де Голля»
… и действительно! Не помню толком, кто это, но носатый бюст генерала живо всплыл в памяти.
– Комиссар! – поддерживаемый под локотки полицейский сделал то ли попытку рвануть вперёд…
«– К комиссарскому телу»
… то ли упасть на колени, но дюжие ажаны быстро и умело завернули ему руки за спину, оставив в состоянии полуподвешенном.
– Чем хочешь поклянусь, – морщась от боли в вывернутых руках, продолжил «де Голль», – не знали! Попросили помочь с племянником…
– Не с племянником, – прогундосил коротышка неопределённого возраста, со следами плохо залеченного сифилиса на крысиной физиономии, – он как-то иначе говорил, Тибо!
– Да-да! – закивал долговязый, – Как-то так хитро вывернул всё, что не пляменник, но вот…
Он замялся, пытаясь подобрать слова. Полицейские же, убедившись, что «де Голль» не пытается набрасываться на нас, чуть ослабили хватку.
– Хитро говорил, паскуда такая! Словами играл, я сейчас только понял, и то наверное не всё! Вроде как поучить не племянника, не то родственника… ну мы и думать не могли!
Он говорил много и охотно, а гнусавый крысёныш дополнял иногда долговязого вожака. Сбиваясь поминутно на собственную невиновность, «де Голль» произвёл на меня впечатление мелкого уголовника, искренне возмущённого обманом при найме, о чём я и сказал комиссару, когда их увели.
– Соглашусь с вами, месье капитан, – меланхолично сказал тот, отхлёбывая давно остывший кофе и морщась недовольно.
– Свежего заварить, месье комиссар? – подхватился стенографист как-то очень привычно, как это бывает у людей, работающих бок о бок многие годы, и сработавшихся вполне удачно.
– Будь добр… – и пожилой канцелярист завозился со спиртовкой и кофейником, вытащив из шкафа с бумагами.
– Живём на службе, – вздохнул Дюран, перехватив мой взгляд, – Выставка эта, будь она неладна! Кажется иногда, что четверть съехавшихся гостей – с уголовным прошлым! Работаем, но…
Он махнул безнадёжно рукой.
– В такой сутолоке сложно, – понимающе кивнул я, – раздолье для карманников, да и квартирным ворам и мошенникам поживы хватает.
– Верно… – печальный выдох был совершенно коровий, – а скажите…
Несмотря на всё сочувствие, комиссар оказался въедливым и дельным дядькой. Перескакивая с темы на тему, он раз за разом возвращался к интересующим его вопросам, задавая их будто бы под разными углами. Поскольку скрывать в общем-то нечего, то специфическая манера разговора, пусть и утомительная, меня особо не раздражала.
Выдоив меня, кажется, до капли, Дюран сожалеюще посмотрел на опустевшую чашку и покатал языком изнутри щёк. Решив, что кофе его организму пока достаточно, он закурил, и пригласил ввести Илью с Адамусем.
– Служба, – виновато улыбнулся комиссар, поняв моё состояние, – я ни в коем случае не причисляю вас к обвиняемым, но дело может оказаться с…
… политическим душком.
Получасом позже прибыл Сниман при всех регалиях, настроенный боевито и ругательно. Багровея мордой лица и вбивая каблуки в пол, он ворвался в кабинет и разорался было, но увидев мирный настрой нашей беседы, быстро сдулся.
– Фу ты… выдохнул он, залпом выпив предложенный коньяк, – мне тут наговорили столько, что я уже думал в ружьё всех поднимать! Так что тут?
Вкратце рассказали ему о произошедшем, и генерал, не без труда продравшись через дрянной немецкий Дюрана, быстро вцепился в суть.
– Говорите, претензий нет? Точно? – он будто выцелил комиссара, и тот даже подобрался перед старшим по званию.
– Так точно! – и тут же, будто опомнившись, хмыкнул смущённо и чуточку нарочито ссутулился, – С самого начала суть дела ясна была, месье генерал. Это ни…
– Сейчас парням отбой скажу, – перебил его африканер, – а то мало ли!
– Однако… – присвистнул комиссар, когда Сниман вышел.
– Не шутил, – кивнул я.
– Однако… – повторил разом вспотевший полицейский, представляя себе дипломатические последствия.
Вернувшись, Сниман уже более дотошно изучил дело, хмурясь всё больше и больше.
– Лайковая перчатка, набитая дробью… – повторил он, и в голосе генерала послышался лязг взводимого затвора.
– Гасило, – пояснил я, – старый трюк уголовников, когда нужно надёжно вырубить человека, не проломив ему череп. Правда, обычно используют всё-таки мешочек с песком или дробью, о перчатках доселе не слышал. Впрочем, вполне надёжно. Вроде как стянул с одной руки, и придерживаешь второй в благородной задумчивости. Кто там будет присматриваться?
– Русские, – лязгнул Синиман голосом.
– Сказано была на русском, – подтвердил я, и генерал ожёг полицейского глазами, будто виноватя в чём-то. Формальности завершили очень быстро, и вскоре нас отпустили, снова заверив в отсутствии претензий.
Глава 19
– Уши надрать, говоришь? – повернулся я к Мишке, наливаясь яростью. Пальцы сжались, ломая ручку, и чернила с кончика пера брызнули на бумаги, разложенные на столе.
Брат, пожав молча плечами, развернул соседний стул и оседлал верхом, положив голову на скрещенные руки. Фыркнув раздражённо, я вытер руку салфеткой и промокнул, насколько можно, чернила со стола и с бумаг.
Оттирая с излишней силой старенький стол, я понемногу успокоился, и ругнувшись пару раз, снова сел, чуть развернув стул и положив левый локоть на столешницу. Санька, слышавший нас из кухни через раз, отложил недочищенную картошку, и наспех сполоснув руки, встал в гостиной у окошка, растопырив любопытные уши, розово просвечивающие на солнце.
– Всё… давай дальше, – разрешил он Мишке.
– Они говорят, а точнее… – усмехнулся Пономарёнок, – мне передали, что они так сказали.
– Н-да… интриги мадридского двора, – помассировал я уставшие глаза, остывая окончательно, – игра в испорченный телефон какая-то. Все всё понимают, а концов не найдёшь.
– Угум. Посольский «случайно», – выделил Пономарёнок голосом, – услышал о происшествии, и оказался в больнице, когда им ещё не успели оказать помощь. Соответственно, допроса никакого и не было, зато тотчас почти завалили ворохом протестных бумаг.
– Мусор, – оскалился я.
– Так-то да… – пожал плечом Мишка, не став развивать тему.
– А дробь в перчатке? – приподнимаю бровь.
– Купил, а упаковка рассыпалась, вот в перчатку и собрал, чтоб не мусорить.
– Угу… стало быть, не сдержался патриот при виде некошерного меня, а всё остальное – сплошная череда случайностей и наговоры?
– Получается, так, – флегматично отозвался брат.
– Н-да, весело живём! Уши, надо же…
– Этот кусок плана не самый глупый, – не разделил моего скепсиса Мишка.
– Стратегия… хм, или я чего-то сильно не понимаю, или это игра на уровне приближённых одного из Великих Князей, – продолжил он, – Обронил Его Императорское Высочество словечко о своём к тебе неудовольствии, а приближённые и рады стараться.
– Сюр!
– Думаешь? – усмехнулся брат.
– А ведь действительно, – вынужденно соглашаюсь, – чего это я? У придворных виденье мира своеобразное, и если какой-нибудь гвардейский офицер выстроил свою карьеру в орбите Великого Князя, то легко мог придумать и воплотить что-нибудь этакое. Привыкли к безнаказанности и покровительству высоких персон… в определённых рамках, конечно!
– В рамках своего представления о мире и действовали, – кивнул Мишка, – с их точки зрения ты никто! При дворе у тебя заступников нет, а проступок, даже при огласке, не столь велик. Другое дело, что такой жёсткой реакции они в принципе не предвидели.
– Угум, максимум скандальчик при неудаче. А при удаче и вовсе хорошо выходит. Перчаткой со свинцом по мордасам, и пока я глушённый стою, можно и уши накрутить. Они герои и на коне, а я вроде как «понял своё место».
– Вроде того, – брат поёрзал на стуле, – свинец потом не докажешь, а рассуждать о «низших сословиях» в таком контексте можно долго и со вкусом. Ерунда, но своих ценителей такие разговоры нашли бы. Есть у нас любители шляхетности и социал-дарвинизма всех оттенков, но неизменно к собственной выгоде.
– И всё равно… – никак не могу понять стратегии, – удар по моей репутации? Да! Сто раз да! Но и для репутации Российской Империи такие поступки не в пользу! Содомия головного мозга какая-то, право слово…
– Егор! Ты чего? – удивился доселе молчавший Санька, – Какая, к чорту, репутация Империи у этих…
Прикрыв глаза, он процитировал:
– Бездарных несколько семей[40]
Путем богатства и поклонов
Владеют родиной моей.
Стоят превыше всех законов,
Стеной стоят вокруг царя,
Как мопсы жадные и злые,
И простодушно говоря:
«Ведь только мы и есть Россия!»
– Это же придворные, Егор! – продолжил Чиж, округляя глаза. Для него это некие бесконечно чуждые, едва ли не инфернальные существа, и не могу сказать, что вовсе уж не разделяю эту точку зрения.
– Всё, всё! – замаха я руками, перебивая его, – Понял, осознал и проникся! Действительно, чего это я… они и их покровитель поимеют, то бишь думали поиметь какой-то профит, и это главное. Они и есть Россия!
– А знаете… – вспомнилось мне, – в Москве, на книжных развалах, попадались дневники участников Наполеоновских войн, да и не только. Между строк, а подчас и прямым текстом, не раз и не два попадалась такое…