той, принялся читать им импровизированную лекцию о сложившейся в Дурбане ситуации.
– Первым делом спешу заверить вас, что предложение наше не несёт хоть сколько-нибудь сомнительных полутонов, или упаси Боже – криминала! Захватив Дурбан, мы столкнулись с самой отчаянной паникой населения, спешившего покинуть город любой ценой. Британцы перестарались с пропагандой, выставляя нас в самом дурном свете задолго до штурма. Когда же начались бои за город, накал и пафос оной взвинтились до величин, невообразимых человеку со здоровой психикой.
– Три дня на разграбление? – полюбопытствовала Степанида Фёдоровна, вспоминая исторические хроники, и Бляйшман-младший закивал.
– Как часть… – выделил он голосом, – пропаганды. Африканеров всячески принижали, объявив их дикарями, и… хм, не то чтобы вовсе без оснований. Но в жестокости к противнику, а те более – к белым женщинам и детям, они никогда не были замечены!
– А чорные – не вполне люди, или вовсе нелюди, – понимающе кивнула Юлия Алексеевна, успевшая узнать нехитрую жизненную позицию белых аборигенов африканского континента.
– В данном вопросе мы с ними не солидарны! – быстро проговорил Иосиф, – Как бы то ни было, в ходе войны африканеры доказали своё милосердие к противнику, ну или по крайней мере – к белому противнику.
С чорными… – он поморщился, – здесь не всё однозначно, и нужно прожить здесь несколько лет, глубоко погрузившись в здешний быт и культуру. В противном случае суждение будет поверхностным и пристрастным. Чорные не ангелы, поверьте. И уж точно не «невинные дети Матери-Природы», как выставляют иные досужие писаки!
– Британцы, – Иосиф чуть усмехнулся, вспоминая не такое уж и давнее прошлое, – перестарались! Не знаю, может они хотели возбудить в жителях дух Спарты и желание до последнего сражаться за свои дома, но не вышло. Бежали, бросая всё имущество! Одни свято верили, что резня вот-вот начнётся, другие были убеждены, что в самое ближайшее время вся военная мощь Альбиона обрушится на город, оставив от него только воспоминания и развалины. Особняки со всей обстановкой обменивали подчас на билет в третьем классе!
– Понимаю, поверить в это сложно, но… – Бляйшман-младший пожал плечами, – это уже история! Не десятки даже, а сотни репортёров стали свидетелями тех безумных недель.
– Поверите ли, – доверительно сказал он, – отцу буквально навязывали имущество! Не только ему, разумеется, но именно отец, как главный интендант армии, занимался материальными ценностями.
В глазах учительниц запрыгали весёлые чортики, и Бляйшман-младший понял их без слов.
– Верите ли… – начал он, – хотя нет! Верить не надо, это в документах осталось, потом посмотрите. Право слово, интереснейшее чтиво, даром что сплошная канцелярщина! Отец не путает свой карман с казённым, ибо разовый… хм, хапок – ничто по сравнению с репутацией честного дельца. Тем более… хм, на континентальном, и отчасти – международном уровне.
– Да и, – он пожал плечами с деланным равнодушием, – Егора вы знаете, а он не посчитал зазорным участвовать в этом предприятии.
Взгляды дам стали виноватыми, и младший Бляйшман, сдерживая внутреннее ликование, сделал мысленную пометочку об индульгенции. Зная хорошо русскую интеллигенцию, он прекрасно умел играть на чувстве вины, качнув сперва весы в одну сторону, а потом, отпустив их, в другую. И не то что бы это нужно ему здесь и сейчас, да и планов на учительниц у него не было…
… но кто знает, как ситуация повернётся через несколько лет?
– Отца изрядно озадачило равнодушие руководства Южно-Африканского Союза к этой ситуации, и откровенно говоря – ни он, ни тем паче я, так и не поняли до конца причину.
– Возможно, – задумчиво сказала Юлия Алексеевна, – причина как раз в том, что они – буры, то бишь крестьяне. Брать ответственность за большой портовый город для них просто страшно. А… хм, размазать ответственность, переложив её отчасти на иностранцев, могло показать им заманчивым.
– Это, разумеется, мнение дилетанта, – спохватилась она чуть смущённо.
– Мы пришли примерно к такому же выводу, – согласился Иосиф, страшно довольный начавшимся диалогом, перескочившим в короткий срок с официальщины на тон едва ли не приятельский, – ну и отчасти потому, что африканерам передалась уверенность эвакуировавшихся жителей в том, что город будет непременно уничтожен.
– А если он будет уничтожен, – подхватила Степанида Федоровна, – то и восстанавливать его после обстрела будут новые собственники!
– Пожалуй, – закивал Бляйшман, – в таком контексте можно много чего обыграть, вплоть до принудительного выкупа неиспользуемой собственности городскими властями!
Учительницы переглянулись, начиная понимать, откуда растут ноги у столь щедрого предложения.
– Да! – энергически закивал он, – Русская гимназия для Дурбана – едва ли не стратегическое предприятие, уж простите за такое сравнение! Город нуждается не только в рабочих руках, но и в головах! Нужны гимназии, школы, больницы, театры… и пока их не будет, заманивать сюда инженеров можно только увеличенными окладами, и притом не каждый ещё соблазниться!
– Наконец, – уже спокойней продолжил Бляйшман-младший, – есть просто богатые люди, которые прицениваются, и… пардон – принюхиваются к Дурбану. Если им будет здесь уютно жить, если они сочтут возможным привезти сюда свои семьи, то и финансовый климат в городе изменится очень и очень значительно!
– Будет гимназия, – он подался вперёд, – появятся богатые семьи, театр, модистки… теперь-то вы понимаете? Поэтому повторяю ещё раз – вы можете выбирать абсолютно любое здание из числа отмеченных. Любое! Владельцу мы компенсируем по необходимости… вы можете вообще не переживать о финансировании до пределов хоть сколько-нибудь разумных!
– Единственное… – в голосе Иосифа послышались умоляющие нотки, – выбирайте, не слишком медля! Очень хотелось бы, чтобы гимназия заработала после Рождества, а по возможности, и раньше! Дело даже не в том, что само наличие гимназии поднимает цены на недвижимость, хотя и это нельзя назвать маловажной причиной. Но и тем, что хотя бы объявление…
– … официальное, это важно! Объявление о метафорической закладке первого камня, сдвинет разом огромный пласт промышленности, финансов и политики. Где-то – как пресловутый камешек, стронувший лавину, а где-то – как полноценный узловой проект, вокруг которого закрутятся десятки других.
– Не стоит село без храма, а город без школы[50]! – переиначил Бляйшман поговорку, провожая женщин док коляски, – Любой дом! Любой!
Не обращая внимания на шумное обсуждение вчерашнего полёта русских аэронавтов, Аполлинер катал в пальцах давно опустевший бокал, погружённый в свои мысли. Взлёт, посадка, показательное бомбометание, расстрел ростовых фигур из пулёмета, элементы пилотажа…
… всё это и многое другое, с превеликим возбуждением обсуждаемое нынче друзьями и приятелями в гостиной, Гийом пропускал мимо ушей.
– Шляхта, – сказал он невпопад, потревоженный вопросом сердечного друга, – ты понимаешь?
Возбудившись образами, рождёнными в собственной голове, поляк вскочил на диван с ногами, привлекая к себе внимание.
– Они – дворяне! – повторил он громко, – Шляхта! Не по крови, не по рождению, но по духу!
– Вот здесь, – Аполлинер стукнул себя кулаком по груди, – либо есть Дух, либо его нет! Как когда-то, триста и четыреста лет назад, отчаянные молодцы седлали коней, опоясывались мечами, и ехали в Дикое Поле воевать татар. А кто есть кто… потом уже, если надо, придумывали родословные. Не сами придумывали, а выродившиеся потомки! Забывшие, что шляхетство доказывают не гербовыми грамотами, а саблей! И что выводить его надо не от мифических, никогда не бывших прародителей, а от тех – первых, опоясавшихся мечами.
Не знающий отца, и не сразу признанный даже родной матерью, Костровицкий болезненно относился к сословному делению и собственному своему сомнительному происхождению.
– Они – первые! Шляхта не по крови, но по духу…
Поэт замер, с силой зажмурив глаза, а когда открыл, в них сиял восторг.
– Рокош[51]! – выдохнул он, – Как когда-то, во времена незапамятные и легендарные! Против царя, защищая свои права и свободы! Сперва шляхта по духу, а потом и простой народ, осознавший, что у него есть – права, и желающий – свободы!
– Фуэрос[52]! – закивал Пикассо, сжав трубку крепкими зубами, – За свои права нужно сражаться!
Заспорили, зашумели многоголосо, перебивая друг друга…
… и находя ситуацию – восхитительной!
– … в десять! В десять лет, – надрывал голос Аполлинер, – восстать против царя! Николай убил его друзей на Ходынке, а Георг – повесил царя! Пусть портрет… пусть! Что он мог в десять лет? Но каков символизм, а?! Пять лет назад он мог вешать только портреты, а сейчас они втроём подняли на дыбы Африку!
– Не они одни, – занудно поправил один из приятелей, и Гийом кинул на него недовольный взгляд. Это же символ! Какое, к дьяволу, занудство в такие моменты?!
– … и они даже не были главными этой эпической битве маленького народа против огромной Империи, – продолжил зануда.
– Пять лет назад, – воскликнул Аполлинер, – никто не мог и предугадать, что из мальчишки, подвесившего карикатурный портрет императора на дереве, вырастет Возмутитель Спокойствия, поднимающий на дыбы страны и материки! А он вырос, и тогда ещё – перевёл конфликт из плоскости сюзерен-подданный, в конфликт личный! Что будет через пять лет, я не знаю, но…
– Налейте мне, – скомандовал поляк, – всем налить!
– … смерть самодержавию! – яростно прокричал он, поднимая бокал.
– Смерть самодержавию! – эхом откликнулись друзья, залпом выпивая кто вино, а кто и коньяк. А потом, следуя примеру хозяина…
… вдребезги разбили бокалы об пол!