– Такую бурную, што и на долю чиновников почти ничего не осталось, – подхватил брат, – перестарался!
– Сложно, – тут же спохватился он, озабоченно подёргав себя за мочку уха, – То есть сыграть такой при разовой встрече – ерунда! А тоньше…
– … справлюсь, – сощурился я, вспоминая ипостась Дашеньки. Если уж девкой несколько недель прожил, то это – тфу! Нужно только образ правильный подобрать, реплики расписать, да отрепетировать мал-мала…
– А… раскрыл было рот Санька, но захмыкал, – да, ты справишься! Давай только для полноты образа этих твоих…
Он сморщился.
– … жопошников из богемы подключим? Сценку сыграть, а?! Смотри…
Отобрав назад исписанную салфетку, Санька перевернул её, и по извечной своей привычке, снова принялся разрисовывать.
– Продумать… – вывел он каллиграфическим почерком, и разыграть сценку. Можно даже и… хм, о жопе чиновничьей сказать.
Я заржал до икоты, давясь смехом и попытками запить его водой.
– Са-ань… – простонал я, – как наяву, представляешь?! Будто вбегаю к…
– Жопошникам, – непримиримо подсказал Санька, после того памятного разговора глядевший на представителей богемы с нешуточной опаской, стараясь прижимать тыл к стене или предмету мебели. А жопошники они там или нет, дело десятое…
– К ним, – снова смеюсь, – и вроде как – свести! А?
Засмеялся уже Санька, зажимая рот рукой и сдавленно хрюкая.
– То есть… ты вроде как не понял этого Лангле, и не понял настолько?!
– Агась! Мы люди дикие, гимназиев не кончали, язык хранцузский до полутонов не знаем!
– А ведь ярко выходит, – признал брат, довольно щурясь, – и хоть как! Если прокатит недопонимание, то и хорошо, а нет – так предупреждение всем прочим… Лангле. Дескать, не давите! А то будет вам… всякое. Отыграем?
– Отыграем, Сань!
Посидели ещё с полчасика, обговаривая детали, раз уж так в мозги вдохновение попёрло. Обговорили…
… да и разошлись. В Париже у нас всё как-то вразнобой и не синхронно выходит. Раскадровка какая-то. Только с утра вместе и собираемся, если железно.
А никак иначе! У военных порядок, и можно работать с самого утра, но не везде и не со всеми. Иные генералы имеют привычку приходить после обеда и сидеть в расположении до упора. Или не сидеть, а обходить и объезжать, а ты лови их… если не хочешь, чтобы какая-то мелочь затянулась на три недели!
В каждой избушке, свои, мать их, погремушки! Гражданские чиновник, дипломаты… у всех свои особенности, которые надо учитывать и понимать. И география, да… по всему Парижу мотает. Благо, всё больше по центральной части города. Но при здешних пробках из-за чортовой этой выставки, што на трамвае или извозчике, что пешком, одинаково порой выходит.
Более-менее стабильный график у Саньки с пилотами, которых Вильбуа-Марейль выпросил инструкторами в нарождающуюся аэрошколу в Ле-Бурже. Встали с утра, уместили жопы на сиденья служебного авто, и в аэрошколу до вечера!
У нас же – хоть плачь! Мишка со Сниманом как привязанный, а тот по всему Парижу мотается дурной шутихой. А как отвязывается брат, так дела Русских Кантонов, а точнее – старообрядческой его фракции.
Социалистическую же…
… представляю я, за неимением в Париже Дзержинского. Н-да, не загадывал, но…
«– Никогда такого не было, и вот опять[55]!»
Собственно, не столько даже представляю, сколько от имени Феликса луплю их по загребущим ручкам. Нельзя! Нельзя! Не тронь!
Мишка-то понимание имеет, и то заносит временами. А эти… фанатики через одного, ажно глаза светятся от Веры. Пытаются навязать правила своего, единственного Истинного вероучения, всем кантонам разом.
А Феликс, он тоже… светится. Марксизмом. И не дай Бог, столкнётся один фанатик с другими! Аннигилируются же к херам! Вот, сдерживаю.
Социалист из меня аховый, разве что понимание имею, чем анархисты отличаются от анархистов-максималистов, и все вместе – от марксистов и коммунизма христианского. Но оно, понимание, многого не даёт… а вникать глубоко некогда.
Незаменимый, мать ети! И не потому, что хорош, а потому что – имя! Есть много куда как лучших кандидатов на это место, но пока только в теории. Потому как ты хоть сто раз Маркса прочитай, а если личного авторитета у тебя не набралось, то зась!
Эссен был бы к месту, но – занимается в Российской Империи подпольной работой.
Луначарский пока в Африке, пытается найти точки соприкосновения между религией и социализмом, и вроде как даже удачно. Нужен и даже незаменим. Дублировать бы его… разика три-четыре.
Остальные революционеры и борцы может и хороши, но именно что в Африке их – не знают, и авторитета иметь не будут. Или что ещё хуже – фанатики. Марксизмом светящиеся.
А нам пока не социального строя, единственно верного и справедливого. Или веры. Нам не экспериментами социальными заниматься надо, а страну создавать! Криво, косо… экспериментировать потом начнём. Может быть.
Эти же… они краёв не видят, всё норовят не страну, а натурально – Царство Божие, здесь и сейчас. А если не выйдет, то пример другим революционерам, и мучениками – в рай!
Потому – мотаюсь пока, и экспериментаторам – по рукам! Пытаюсь раздвоиться. Растроиться. Посольство ЮАС. Ле-Бурже, где я числюсь шефом, и благо хоть – не директором. Конкурс. А теперь ещё…
– … атташе по культуре, – устало повторил Мишка за ужином, и откусив здоровенный кусман хлеба, начал жевать с жадностью голодного человека, – Всё, Егор! Добили. Окончательное подтверждение эмансипации и официальный дипломатический статус. Прецедент.
Санька ухнул радостно, и тут же испытал мои рёбра на прочность, а за ним и Илья с Адамусем.
– За меня, – чуточку невнятно попросил Пономарёнок, и пилоты, гыкнув радостно, обняли меня со сдвоенной силой.
– Пустите, – сдавленно прошипел я, – задушите, черти полосатые!
– Ну, рад? – поинтересовался Мишка.
– Так-то да, – чешу затылок, – а точнее – должен, но как-то не радуется. Вот ей-ей, Миш! Чую какой-то грандиозный подвох!
Глава 26
События понеслись вскачь, как при ускоренной перемотке. Дипломатический статус вызвал, кажется, вздох облегчения не столько даже у меня, сколько у совокупной гидры французской бюрократии.
Возможность подписывать документы, не ища обходных путей, и не визируя дополнительно мои подписи подписями Снимана, сказалась на парижских чиновниках самым благотворным образом. Дела стали решаться в разы быстрее, но…
… куда ж без «Но», притом жирного и противного как раздавленный таракан в кухмистерской. Подвох с закавыкой оказался незамысловатым, но от этого не менее неприятным.
Документы грозили завалить меня бумажной лавиной, и все срочно! Важно! Немедленно!
В новом статусе пришлось пересмотреть ряд ранее подписанных бумаг, в том числе и по патентам. И бумаги новые – валом! Девятым.
Но правда – легче. Эти, крыски канцелярские, даже улыбаются. Искренне. Помогают изо всех своих бюрократических сил. Милейшие крыски! Дружелюбные, дрессированные.
Их, оказывается, моя неподтверждённая эмансипация тоже гнобила морально. Ибо учёт и контроль, а тут я! Не эмансипированный, но важный и нужный, а местами так даже вполне официальный, но всё же – не вполне. И наконец-то!
А потому – улыбаются, но нужно подписывать, читать, решать… Самому, что характерно, без дяди Фимы. Патенты, Ле-Бурже, конкурс, снова патенты, статьи – уже как атташе, официальные.
Снова как атташе, но уже в посольстве. Набор сотрудников, докладная по… докладная на… подписать, походотайствовать, принять, отказать…
Я кряхтел, матерился, просыпался от бюрократических кошмаров, и всерьёз задумывался о том, чтобы отучиться в Сорбонне на факультете права.
И встречи, встречи, встречи… генералитет, промышленники, политики, и всем нужен – я. И все – с подвохом. Намёки, намёки на намёки, полутона, иногда – цитаты из неведомых мне классиков. С явной притом уверенностью, что уж я-то – знаю, о чём они цитатами, мать их, намекают! А я – нет, в чём честно и признаюсь, но иногда – не понимают. Не хотят понимать.
Иногда я – субъект, который что-то там двигает и интригует, а иногда, такое впечатление – объект. Не я, а вокруг меня интригуют, за меня.
Многослойные интриги, настоящие шахматные партии на несколько ходов вперёд. Понимаю их сложность, но не хватает опыта именно что светского.
Разговоры, более похожие на допросы, когда не хватало только направленной в лицо лампы и пожалуй, верёвок. Меня прощупывали на… эмоциональную дееспособность, что ли. Ибо эмансипация и даже конструкторские мои таланты, это конечно здорово, но насколько я адекватен вне войны? Вне мастерской?
Как бы между делом, дружелюбно, со смешками, похлопыванием по плечу и восторженным закатывание глаз, цитированием некоторых статей обо мне, таком интересном и хорошем. Признали… хотя думаю, что прошёл по краю. Интеллект выше среднего и воспоминания из прошлой жизни, это кончено здорово, но гормоны у меня соответствующие, пятнадцатилетние.
Много раз хотелось наорать, ударить, убить… смутиться, наконец. Последнее, к слову, недопустимо для человека светского и тем паче дипломата. Хоть в штаны навали, а улыбайся приятно и веди беседу!
Ничего, держался. Вёл светские, насколько это возможно, беседы, и наконец «группа единомышленников с некоторыми возможностями» предложила встретиться и поговорить… уже конкретно.
Стрелки часов ползли так медленно, будто участвовали в заговоре, и каждый их «тик» и «так» отдавался в голове раздражением. Будь у меня хвост, я наверняка бил бы себя по бокам в раздражении!
– Зар-раза! – после последнего моего взгляда на часы прошло минуты полторы, а кажется – вечность! – Два часа ещё, я так с ума рехнусь!
Побегав по комнатам, прибег к испытанному методу – тренировке. И вроде бы сегодня уже – да, и успел после этого помыться и позавтракать, но вот ей-ей, лучше загонять себя до боли в мышцах, чем в мозгах!