Отчаянные кивки и улыбка человека, пребывающего в наркотическом трансе. Выскочив из кабины на бетонный пол, Жерар некоторое время стоит без движения, а потом…
– Сдал… сдал! Парни, я пилот! – и восторженный слитный вопль друзей новоиспечённого пилота заметался под сводами ангара.
Обнимаю его и я, а потом, достав из кармана приготовленный заранее золотой значок со стилизованным изображением «Феникса» и номером тридцать семь, вручаю торжественно.
– Я не сомневался, что ты сдашь! – и подмигиваю, показывая одними глазами на фотоаппарат и суетящегося фотографа. Несколько минут на фотографии – для родных, для газет, для формирующегося при заводе музея, для Национального музея Аэронавтики, которого нет ещё в проекте… для личного архива и всех причастных и желающих.
Пообещав зайти вечером в погребок, и предупредив дежурно, чтоб не слишком…
… выслушиваю такие же дежурные завиральные заверения, что «Ни-ни», ухожу в КБ, где с порога атакует Санька. Жужжа электрическим моторчиком, он подъехал в своём кресле, выставив пушкой загипсованную ногу, и вопросительно уставился на меня.
– Сдал, – говорю сразу, предупреждая вопросы и снимая верхнюю одежду, кинув на стоящую у входа вешалку. Помещение сразу осветили улыбки, и пошли разговоры. Сразу почти запахло кофе и выпечкой, загремела посуда. Чертёжные доски сдвигаются, составляются вместе столы, и с тем невообразимым, небрежным французским шиком, рабочее помещение стало уютной столовой, не теряя своего исконного предназначения.
Не сказать, что все мы живём одной большой и дружной семьёй, но всё ж таки коллектив у нас хороший и пока небольшой. Все друг друга знают, и даже рабочие не чувствуют себя отщепенцами. Не вполне на равных, но…
… людей я набирал, как тогда, в Африке, с большим прицелом и перспективами на далёкое будущее. Даже рабочие сборочного цеха и плотники – люди далеко не рядовые, способные занять как минимум бригадирские посты уже сейчас. Планка задрана так высоко, как это вообще возможно.
Есть библиотека, общая для всех столовая, строится спортзал и дома для лётного и наземного состава. Разделения на «белую» и чорную» кость нет, всё вполне демократично. Наземному составу обещан пусть не прямо сейчас, но допуск к Небу, равняя их с составом лётным. При желании, разумеется.
Передовиков производства и отличившихся – бесплатно. Остальных – в коммерческой группе, но по себестоимости.
И…
… дело не только в идеях социализма, хотя и не без этого. Скорее – возможность отбирать действительно лучших, воспитывая затем через коллектив.
И ведь работает! Энтузиазм и перфекционизм зашкаливают, а премии за мелкие изобретения и рацпредложения выписываются сотнями, и если идея дельная – щедрою рукой. И грамоты, да… а ещё записи в личное дело и заметка в информационных листках.
За кофе обсуждали дела КБ и всей нашей зарождающей корпорации. Все знают обо всём… ну, почти… что в корне неверно и неправильно, но ведь работает!
Промышленный шпионаж никто не отменял, но если люди живут де-факто в закрытом социуме, то польза от таких мозговых штурмов пока что перевешивает вред.
– … а если положить сетку Рабица? – вычленил я из разговора и живо повернулся туда, забыв о свежей выпечке.
– Ну-ка…
– Я… – отчаянно краснея и запинаясь, начал молодой чертёжник, – посмотрел, как аэродромная служба после дождей мучается, приводя поле в порядок…
Не прерываю его, ибо знаю уже, что парнишка… хм, постарше меня на два года… застенчив, аки девица.
– … вот и подумал, – останавливается Ренар, краснея ещё больше, – а что, если сетку Рабица на поле положить? Не прямо на землю, а например – поверх укатанной щебёнки в два слоя настелить. Ну… я не настаиваю, здесь экспериментировать надо, а кто я…
Он окончательно затушёвывается, а я (в который уже раз!) посылаю лучи поноса его мамаше-фельдфебелю. Сука тупая! Есть люди, готовые сломать жизнь близких, лишь бы под себя, лишь бы по ихнему…
– Светлая голова, – закачиваю за него убеждёно, – идея толковая, а дальше – будем экспериментировать. А пока…
Вытащив «служебный» блокнот с пронумерованными страницами и водяными знаками, пишу в бухгалтерию распоряжении о выдаче Ренару трёхсот франков. Такие вещи, по себе знаю, лучше не откладывать на потом – эффект больше.
Деньги, деньги… их вечно не хватает! Патенты, зарплата, гонорары за статьи и книги…
… как в прорву! На моей земле есть шахты и рудники, но пока – в потенциале, в настоящем же одни траты. На горных мастеров и покупку оборудования, на геологов, на обследование земель. На социальные нужды Кантонов – десятина! На социалистические партии – ещё одна! На Университет, который ещё не начал строиться, но уже, на стадии планирования, пылесосом вытягивает наличные.
Отдельной строкой – проекты, которые принесут прибыль когда-нибудь потом, и ещё одной – долговременные вложения, вроде покупки домов в Париже. Когда-нибудь… а пока в кошельке больше сотни-другой франков просто не бывает.
Нет, я не жалуюсь, ситуация скорее забавляет. Благо, в долги не влез и не собираюсь, остальное решаемо.
– … выбирай, – прервал мои размышления Санька, сунув под нос гербовые наброски со стилизованным «Фениксом» и повергаемым львом разной степени убитости.
– Не обижай людей, – тихо говорит брат, одними глазами заткнув меня, – это их инициатива…
Корчась от неловкости и алея разом вскипятившейся мордой лица, выбираю наименее пафосный, спеша затем скрыться в своём кабинете.
– Ж-ж-ж… – настигает меня Санькино кресло, и брат закатывается в кабинет, ловко захлопывая дверь.
– Надо, – с нажимом повторяет он, – не тебе объяснять важность товарного знака.
Киваю нехотя, ибо всё понимаю, ведь не обыватель-рантье, придумавший от скуки герб и лепящий его куда ни попадя. Товарный знак, бренд, знак качества… назвать можно как угодно, но он нужен, притом де-факто сложился сам собой.
Стилизованные изображения летадлы и поражённого копьём льва давно уже используются дядей Фимой для продвижения ювелирных изделий. Теперь будет маркироваться всё, что имеет отношение ко мне. Настольный хоккей и футбол, «Монополия» и обложки книг, буклеты, коробочки ювелирных изделий и всё-всё-всё! А «всего», с учётом паёв в целом ряде проектов, набегает много, но у Саньки, оказывается, всё распланировано.
– … вот так примерно, – вдохновенно бубнил он, черкая карандашом, – если у тебя пая только четверть и меньше, а вот так…
Кивая согласно на все братовы предложения, вытерпел пытку, и дождавшись, пока он выедет за дверь, мученически закатил глаза к Небу. С его непоседливостью, да пересесть в кресло, пусть даже и на месяц всего – мука мученическая!
А каково близким, то бишь мне… словами не передать! Привыкнув к постоянному движению, к загруженности, он искал себе дело, и хвала всем богам – нашёл! Ну, то есть так я думал вначале… а теперь его желание заняться дизайном всего и вся изрядно утомило.
Но пусть лучше так, чем унылая рожа и неизбывное, тягучее нытьё о том, что парни в составе авиашоу интересно гастролируют, тогда как бедный и несчастный он страдает, всеми позабытый и заброшенный на грешной Земле. Парни, на самом-то деле, гастролируют посменно, ибо подготовку пилотов в Ле-Бурже никто не отменял, но…
… нытья это не отменяло.
– … всё слава Богу, – широко перекрестился молодой мужик, не сбавляя шага и будто не обращая внимания на пронизывающий шквалистый ветер, норовящий сбить с ног, – живём, хлёб жуем, неча жалиться! Ну-кась, дай подмогну…
Он подхватил один из узлов земляка, прибывшего в лагерь беженцев на Галлиполи, и легко взвалил на плечо.
– Шибче, Костя, шибче! Прибавь шаг! Чичас обед будут раздавать, с минуты на минуту, а тебя ещё в бумаги вписывать надобно, так-то!
Худощавый, но гладкий, и видно – малость отъевшийся, старожил разительно отличался от земляка, у которого цвет лица немногим отличался от цвета почвы. Не чувствуя ноши, он успевал балагурить на ходу, рассказывая разные разности о галлиполийском житье-бытье.
– Ничо, Костя… – подмигивал он, – чичас в бумаги тебя впишут, а потом обедать! И банька, а?!
Новоприбывший шумно сглотнул, дёрнув кадыком на тощей шее. Слушая земляка, он успевал вертеть головой по сторонам, отмечая стоящие в рядок бараки, деревянную церквушку со старообрядческим крестом, и особо – баню, до которой сильно оглодал после недельного сиденья в катакомбах.
– Моисей Лазаревич! – загомонил внезапно старожил издали, ещё сильней ускоряя шаг, – Погодьте! Вот, кума… ага…
– … Ивантеевка… – сняв картуз и комкая его в громадных натруженных ладонях, Константин мялся перед старообрядцем, допрашивающим его максимально подробно.
Осанистый, одетый в долгополую поддёвку, он сидел за столиком под навесом памятником самому себе, гулким басом вопрошая о разном.
– … православный, агась… – мужика внезапно пробило на пот и нервы, и желая понравится староверу, он перекрестился двоепёрстно и добавил, – но по старой-то вере, оно ето… завсегда…
– Ну?! Ну!? – Несколько минут спустя пхал его в бок земляк, волоча за собой, – Я ж говорил! Чичас кинем добро ко мне, и айда обедать!
Заколотили в рельсу, и народ степенно начал подтягиваться к нескольким баракам, из которых завлекательно пахло съестным. Новоприбывший, как заворожённый, потянулся туда.
– Не-не-не! – старожил перехватил его за рукав, – Ты пока ето… меру и приятия не прошёл! Пока от вошек в бане не пропарят, да дохтур не осмотрит, отдельно. Вишь навес? Вот под ним, ага. А потом уже банька, и…
– Вишь? – он выставил хвастливо ногу, обутую в грубый, но добротный ботинок, и повертел любовно, – Здеся выдали! Они не токмо обувку, но и вобче, но одёжку я пока приберёг, ага… Ну, вот сюда и садись!
– Марьюшка, – засуетился старожил вокруг немолодой поварихи, вынесшей с помощницами на улицу вкусно пахнущие здоровенные чугунки, рассчитанные явно не на десяток доходных мужиков, а скорее на взвод солдат, – ты ужо присмотри за кумом! Гля какой! Серый опосля камня, ага… расстарайся, милая!