Очевидно, что Вильсон не был доволен тем, как реализуется его инициатива по трансформации современной дипломатии. Но все же содеянное имело большое значение. Разумеется, игнорируя пока крупнейшие мировые силы (Советскую Россию, Германию), Лига Наций не могла называться в полном смысле мировой организацией, но это было новое слово в дипломатической практике. И когда 14 февраля 1919 г. Вильсон представил устав Лиги Наций на пленарной сессии мирной конференции, это был его день. Создавалась крупнейшая международная организация. Руководил ею Совет из представителей пяти великих держав (США, Англии, Франции, Италии, Японии) и четырех выборных представителей малых стран. Вильсон свято верил в лидерство США в этом новом вавилонском столпотворении дипломатов. Мощь США, обладавших к тому времени половиной промышленного производства мира, не давала ему оснований для сомнений.
Создаваемая организация представляла 1200 млн. человек, формально именно от их лица говорил в этот день В. Вильсон. Он зачитал устав и приступил к комментариям: «Живое творение рождено нами, и мы должны позаботиться, чтобы тесные одежды не повредили ему… Этот документ приложим к практике, он должен очищать, исправлять, возвышать». Лидерам крупнейших стран, собравшимся в пышном Зале часов, казалось, что они поставили под контроль всю динамику мирового развития. Ворвавшиеся представители прессы искали главного творца «Евангелия XX века». Торжественность момента была слегка искажена поправками французов и японцев, но дело было сделано — устав был передан в секретариат конференции.
Несомненно, Вильсон был в эйфории. Он перескакивал через две ступеньки, салютовал американским солдатам у дворца Мюрата, уже мысленно видел себя в Белом доме. Длинная красная дорожка вела его к вагону. Дипломаты пожимали ему руку и целовали руку Э. Вильсон. Покидавшего вокзал Клемансо спросили его мнение о президенте США. «Вполне возможно, что он имеет добрые помыслы», — ответил французский премьер.
19 февраля 1919 г. двадцатитрехлетний плотник Эмиль Коттен с криком «Я француз и анархист!» трижды выстрелил в Клемансо. Две пули лишь оцарапали премьера, но третья пробила плечо и остановилась рядом с легким. Премьеру было 77 лет. Он сам вышел из авто и простил покушавшегося, которого суд приговорил к смертной казни. Он вышел на свободу в 1924 г. На некоторое время не американцы (Вильсон был в Соединенных Штатах) и не французы (на время потерявшие своего лидера), а англичане — среди них выделялся лорд Керзон — на протяжении примерно трех недель (между последней декадой февраля и 13 марта, когда прибыл Вильсон) играли заглавную скрипку на мирной конференции.
Двумя днями позднее, 21 февраля 1919 г., к пересекающему Променад-плац бородатому главе баварского социалистического правительства Курту Айснеру подошел решительный молодой человек, вынул пистолет и дважды выстрелил Айснеру в голову. Охранники бросились на двадцатидвухлетнего графа Антона Арко-Валли, и вскоре тот лежал в крови на тротуаре. Граф, лейтенант Баварской гвардии, увлекался литературными экзерсисами в кружках, где члены приветствовали друг друга приветствием «Хайль!» и где свастика была признана как общий знак антисемитского движения. Он выжил, его судили, и он занял камеру № 70 баварской государственной тюрьмы Штадельхайм — именно в эту камеру был приведен Адольф Гитлер после так называемого «пивного путча» 1923 г.
Насилие охватило столицу Баварии на протяжении всей весны 1919 г. Сторонники Айснера бросились на улицы с жаждой мести. В ландтаге противник покойного министер-президента Эрхард Ауэр — лидер «социалистов большинства» был убит прямо в зале ландтага подмастерьем мясника на виду у всех депутатов и публики. Подмастерье был застрелен на месте. Ауэр претерпел многое, но выжил. Все происходящее дало шанс революционерам большевистско-спартаковского толка. 27 февраля последовала всеобщая забастовка. В Мюнхене теперь не было места буржуазным парламентариям. Их газеты были закрыты; на улицах началась перестрелка. На месте, где Арко-Валли произвел свои выстрелы, его сторонники разбросали специально обработанную муку, привлекшую бесчисленное скопище собак, — надругавшись тем самым над жертвой.
Новое коалиционное правительство Баварии переместилось в Нюрнберг. Тем временем Густав Носке начал концентрировать на границах Баварии отряды «фрайкоров», сепаратизм баварцев (мечта французов) не следовало поощрять. Чтобы заглушить сепаратизм баварцев, Густав Носке готов был применить силу. Он не позволит Германии распасться. Иной была точка зрения на национальное единство у русских большевиков, готовых ради минутного выигрыша поддержать то один, то другой национализм.
Германия ведь совсем недавно стала объединенной страной. В ней еще силен был регионализм. Особенно проявили себя сепаратисты в Бремене, Мюльхайме, Брунсвике, Халле. Зашел разговор о побеждающих в этих городах большевиках. Да и сама Национальная ассамблея в Веймаре способна была выполнять свои функции только под прикрытием добровольческих частей Меркера. Вот как оценивает различие между Германией и Россией английский историк Даллес: «Вся Германия начала залезать в корпоративные ячейки. В этом и заключалось различие между Россией и Германией: в Германии эти ячейки существовали. Огромные колеса германской экономики все еще вращались. Но те, кто их вращал, поделились теперь на малые группы, каждая в своей малой щели, которая, хотя и связанная с общим движением, становилась все более индифферентной и даже враждебной к рычагам и колесам, вращающимся рядом, над или позади. Германия — департментализированная страна еще до 1914 г. — оказалась окончательно фрагментаризированной войной. Здесь было нечто большее, чем просто восстание против государства. Само государство оказалось разделенным: шейдемановское новое коалиционное правительство в Веймаре было построено на нереализуемом компромиссе между националистами и социалистами»[559].
Германия оказалась разделенной. Граф Брокдорф-Ранцау вел курс внешней политики своей страны сепаратно. Хозяева банков и индустрии шли своим ходом. Большие профсоюзы резко отличались по своей позиции от малоквалифицированных рабочих. Сельское хозяйство страны шло своей дорогой. И при этом вооруженные силы медленно, но верно крошились на глазах у всего мира.
Все это очень отличалось от положения в других западных странах, где государственный курс определялся сотрудничеством либеральных фритрейдеров и сторонников централизованного планирования. В Германии же началось их противостояние. В годы войны Вальтер Ратенау — при полной поддержке фельдмаршала Гинденбурга — обеспечил плановое обращение с германской экономикой. Сам Ратенау стал своего рода символом планового ведения хозяйства в критических обстоятельствах.
Его наследником в качестве главы Отдела сырьевых ресурсов военного министерства стал идеологический антипод плановой экономики — полковник Йозеф Кет, возглавивший затем (ноябрь 1918 г.) и Отдел демобилизации военного министерства. На федеральном уровне у Кета в феврале 1919 г. появился мощный союзник — новый министр финансов Ойген Шиффер. Оба они поддерживались банкирами Северной Германии, ненавидевшими Ратенау. Когда Шиффер 15 февраля 1919 г. представил годичный бюджет Германии, он обрушился с беспрецедентной критикой на национального героя — Гинденбурга, сдерживавшего, по его мнению, мощные либеральные силы германской экономики. (Заметим, в России критики военного завинчивания гаек не было.) Кет и Шиффер стали приглашать к руководству крупнейшей европейской экономикой своих идейных и политических союзников — либералов в пику плановикам Ратенау военных лет.
Но «плановиков» не так-то легко было сокрушить. Их ударной силой в данный момент стал прежний соратник Ратенау по АЭГ — заместитель экономического отдела рейха (организации, созданной в конце 1917 г., когда в Берлине поверили в свою победу) Вихард фон Мелендорф. Этот высокопоставленный офицер был безусловным сторонником центрального планирования и централизованной технократической рационализации. Мелендорф выступал категорически против краткосрочных действий, он видел надежду только в долгосрочном планировании, в макроподходе к экономическим и социальным проблемам. «Не должны быть потеряны самые отдаленные цели, и будущая экономическая система должна готовиться уже сейчас»[560]. Он выступал за теснейший союз с профессиональными союзами рабочих, за долгосрочное взаимодействие с ними на пути выхода из национального кризиса. Мелендорф был горячим сторонником «программы Гинденбурга» военных лет. И главным союзником Мелендорфа стал в феврале 1919 года новый министр экономики, вышедший из профсоюзных кругов, — Рудольф Виссель. В правительстве социал-демократов, в первом правительстве Веймарской Германии обозначился резкий раскол по линии макроэкономики. Либералы стали противостоять «плановикам», министр финансов — министру экономики.
Москва ждала не этого. В феврале 1919 г. Ленин в Кремле, беседуя с английским писателем Артуром Рэнсомом, заявил, что абсурдно утверждать, будто в Англии не развернется классовая борьба. Пролетариат Англии ведет ожесточенную борьбу со своей буржуазией, и эта борьба должна закончиться победой пролетариата; подождите еще несколько дней, и над зданием парламента взовьется красный флаг. Он размышлял о своей удаче: «Нас спасли расстояния. Немцы испугались их, а ведь они могли с легкостью проглотить нас и получить мир, и союзники дали бы им его в благодарность за то, что они нас уничтожили»[561].
Коммунисты во главе с Лениным жаждали революционизации самой мощной социо-экономической силы Европы. Германские коммунисты получили новый шанс с отменой запрета на выпуск главной коммунистической газеты «Роте фане». Главное: следовало дискредитировать веймарскую конституцию, в которой, естественно, ничего не говорилось о «Советах рабочих депутатов». На веймарской парламентской сцене 24 февраля 1919 г. профессор Хуго Пройсс представил проект конституции новой Германии. Типичная буржуазная конституция, социал-демократы не изменили социальной сути — власти богатства в обществе. Процесс принятия конституции должен быть приостановлен, заявил председатель Центрального комитета Коммунистической партии Германии Лео Иогихес. Орудие — всеобщая