Зал полон. Притихшая публика глядит на занавес, ожидая. Занавес обнадеживающе шевелится. Живущий при клубе кот Тореадор задумчиво проходит по авансцене.
Время тикает, праздничность улетучивается, малосознательные начинают тосковать об остывающем на цементе борще. Другие беспокоятся: не случилось ли чего с артистами?
С артистами случилось. Разом повспоминали они вдруг, что все они служители своенравных и капризных муз. Богини — покровительницы древней Эллады имели к ним, оказывается, самое непосредственное отношение.
О своей близости к божествам артисты «Голубой волны» вспомнили в тот самый момент, когда к гостинице подкатил автобус местной филармонии. Ударник поставил ногу на ступеньку, и тут его осенило. Ба, да он не просто ударник, он служитель богини музыки Эвтерпы. Автобус показался ему не слишком фешенебельным. Родился ультиматум: или автомобиль с мягкими сиденьями и особой амортизацией, или он, служитель Эвтерпы, торпедирует концерт.
— Но ведь вы всегда ездили на таких автобусах! — наивно воскликнул администратор.
Рядовой член месткома, он не подозревал, какая могучая гордыня вздыбила «Голубую волну». «Волна» дружно поддержала ударника.
— Послушайте, — урезонивал «Волну» администратор. — Билеты распроданы, люди ждут вас…
Что такое? Их ждут? Кузиане и кузианки, что слышали вы о неистовой Мельпомене? Кузиане и кузианки, удостоила ли вас хоть единым взглядом грациозная Терпсихора? Они, видите ли, ждут их! Пусть ждут, велика беда!
Администратор, бия себя в грудь, уговаривал руководителя бригады снизойти до рядового автобуса. Руководитель не поддавался. Вдохновенный исполнитель «Безумного сердца», он почитал себя племянником тетушки Мельпомены. Не отыщется ли в филармонии «кадиллака» с откидным верхом?
«Кадиллака» не было. Администратор панически звонил по инстанциям. Зрители города Кузина ждали. Кое-кто, печально поглядев на празднично отполированные туфли, отправился восвояси. Остальные дождались: артистов в конце концов заставили поехать. Оскорбленные, гордо прошествовали они мимо кота Тореадора. Тот выгнул спину и зашипел. А что! — коты, говорят, чутки к потустороннему. Не дыхание ли разобиженных божеств ощутило мудрое животное?
БЗИК
Решено! Поскольку не существует, видимо, иного способа избавиться от моего навязчивого состояния, опишу его в рассказе. Выставлю, так сказать, на всеобщее осмеяние. Безжалостен буду и самокритичен. И откровенен как на духу.
С чего все началось? С того, пожалуй, что в один прекрасный день мои домашние с изумлением обнаружили, что я не зажигаю в ванной света. «Ах, какой рассеянный!» — думали они и заботливо щелкали выключателем.
Я сердился. Не благодарил, а сердился, бурча при этом, что мне и так все видно. Но это было полуправдой. Полная же и окончательная правда таилась в выключателе. Я боялся, что от частого употребления он выйдет из строя. Для меня это было б катастрофой. Надо куда-то звонить. Или, что еще ужаснее, идти самому. Раз, другой, третий… Пока, наконец, не явится мастер и, бросив профессиональный взгляд, не заявит с порога, что ничем не может помочь. Почему? А потому, что выключатели такого типа не выпускаются в настоящий момент. Сняты с конвейера. Или, напротив, еще не поставлены.
— То есть как это не поставлены! — возмущусь я робко. — Откуда же взялся он?
Мастер пожмет плечами.
— Экспериментальная партия. Но, на ваше горе, эксперимент оказался неудачным.
И попытается улизнуть, но я остановлю его вопросом, нельзя ли сунуть на место погибшего какой-нибудь другой выключатель.
— Нельзя. Отверстия в панелях вашего дома рассчитаны именно на этот.
Отсюда вытекает, что надо менять панель. И, может быть, даже не одну. Все ведь взаимосвязано… Тут уж взбунтуются соседи. Вряд ли позволят они разбирать дом.
Вот какие зловещие картины рисуются мне, когда я думаю о выключателе. И не только о нем. О кранах тоже. Всем известно, что есть в них какие-то таинственные прокладки, но никто в мире не знает, где достать их, если, не приведи господь, они выйдут из строя. Словом, я стараюсь как можно реже пользоваться водопроводом и призываю к этому мою семью.
Надо ли говорить, что с некоторых пор я запретил прикасаться к электрической кофемолке, заменив ее ручной? Во-первых, мне показан физический труд, а во-вторых, где найдешь мастерскую, которая возьмется починить перегоревший моторчик?
Хуже обстоит дело со стульями. На них время от времени приходится садиться, и они, замечаю я, начинают поскрипывать. Лучше бы уж скрипели мои суставы! Тут хоть знаешь, куда идти, — поликлиника рядом, а вот где ремонтируют мебель, неизвестно. И ремонтируют ли вообще.
Объятый страхом, брожу я по собственной квартире. Будь моя воля, я б никогда не включал телевизор, законсервировал бы холодильник и спал бы стоя, как лошадь, поскольку тахта, как осторожно ни укладывайся на ней, издает всякий раз предостерегающий скрип. Сущее безумие — не внять ему.
Я понимаю, что это бзик. И что дальше жить так невозможно. Надо предпринять что-то решительное. Например, написать рассказ. Выставить себя на всеобщее осмеяние.
Пожалуй, так и сделаю. Сяду, вставлю лист в машинку и…
О боже, в машинку! А кто потом будет ее чинить?
ПЯТНЫШКО
На лице Чижикова выступил румянец. Чижиков был смущен и растроган. Он знал, зачем его вызвал начальник. Начальник вызвал его затем, чтобы окончательно выяснить, согласен ли он, Чижиков, на повышение. Чижиков был согласен на повышение.
— Мы ценим ваши заслуги, — сказал начальник. — Вы прекрасный специалист. Вы скромный. Вы отзывчивый. Вы хороший.
Чижиков сопнул носом. Умильная слеза была на подходе.
— И все мы, — продолжал начальник, доставая из папки исписанный лист бумаги, — возмущены нелепой кляузой на вас.
Слеза остановилась где-то на полпути.
— Кляузой?
— Представьте! Какой-то тип написал нам, что якобы вы доите по ночам козу соседки Грушенович. Экая глупость!
Чижиков конфузливо улыбнулся.
— Я не дою козу, — сказал он. — Я и доить-то не умею.
— Знаем! Мы все знаем! Вот справочка: «Дана настоящая в том, что тов. Чижиков Ф. Ф. со дня рождения и по настоящее время живет в городе». Подпись и печать. А как, спрашивается, научиться доить в го-роде?
— Да и молочное-то…
— Знаем! Мы все знаем. Вот выписка из вашей истории болезни: «Тов. Чижикову Ф. Ф. противопоказано молочное ввиду…» Ну и так далее.
— И козы…
— Тоже знаем! Нет никакой козы у соседки Грушенович. Вот акт обследования: «На улице, по которой живет тов. Чижиков Ф. Ф.» зарегистрированы комиссией следующие представители животного мира: четыре собаки породы дворняжка, рыбы неизвестного происхождения в аквариуме писателя Со, а также одиннадцать кошек обоего пола. Мелкого рогатого скота на улице не обнаружено».
— И…
— И это нам известно! Нет никакой соседки Грушенович. Есть соседка Парилова, соседка Ашкинази, соседка Яр-Перемайская, а также персональный пенсионер Мальчиков. Все, как видите, проверено, все выяснено. Кляуза, выходит. Нелепая, мерзкая — тьфу! И так некстати. Мы-то ведь повысить вас хотели.
— Хотели? — переспросил Чижиков и поморгал глазами.
— Хотели. А теперь что ж — сигнал получили. Кляуза, мерзкая — тьфу! А все же сигнал. Пятнышко, так сказать. Никуда не денешься. Придется подождать с годик.
На лице Чижикова выступил румянец.
ВОВИК И СТУЛ
Среди ночи жена проснулась. Она села на кровати и прошептала:
— Не надо обвинять стул.
Не открывая глаз, я сладко потянулся. Жена легонько толкнула меня:
— Ты слышишь! Ни при каких обстоятельствах не надо обвинять стул.
Я укутался в одеяло и сел рядом. Разговор предстоял длинный.
— Ни при каких… — проворчал я недовольно. — Ты всегда любишь крайности. А в воспитании, между прочим, крайность может быть роковой. Вспомни девятый номер «Семьи и школы» за прошлый год.
Я еще не понимал, почему нельзя обвинять стул, но уже не сомневался, что речь идет о воспитании. С тех пор, как родился Вовик, никакой другой вопрос не волновал нас так сильно. За эти два года мы проштудировали всю имеющуюся в библиотеке педагогическую литературу. В газетах, журналах и календарях мы читали лишь «Советы для родителей». Тут же вырезали их и вырезки наклеивали в альбом. Чтобы не пропустить ни одной радиопередачи на темы воспитания, мы работали в разные смены. Потом информировали друг друга о прослушанном. Сегодня у приемника дежурила жена, и, по-видимому, она забыла рассказать мне что-то очень важное. Это-то и разбудило ее.
— Да, так что стул? — спросил я, прерывая неожиданно возникшую дискуссию о формах контроля за ребенком.
— Стул? — спросила жена. — Ах, да… Если ребенок ударится о стул, то ни в коем случае нельзя обвинять стул. Нельзя говорить: какой, дескать, плохой стул, давай побьем его. Это развивает некритическое отношение к собственным поступкам.
Я подумал и согласился.
— Ты сказала это маме? — спросил я.
— Когда же? Ты ведь знаешь, я весь вечер просматривала старый комплект «Семьи и школы».
Утром мы позвонили моей маме и сказали, что ни при каких обстоятельствах нельзя обвинять стул. Вовик жил у нее, и мы держали ее в курсе всех педагогических новостей.
ОН
Именно так и называл его Мелентьев — сперва мысленно, а затем и вслух: ОН. Другие — тоже.
— Ну что, Мелентьев? — спрашивали другие. — Сегодня ОН приходил?
Даже гардеробщица тетя Наташа интересовалась взаимоотношениями Мелентьева с НИМ.
— Как дела, Алексей Федорович? — говорила она, замирая с плащом в руках, потом — с демисезонным пальто, а под конец, когда ОН исчез, с зимним. — Что ОН?
— Ничего, тетя Наташа, ничего! — оптимистично отвечал Мелентьев и, подбадривая, касался ладошкой плеча гардеробщицы. Та вздыхала и растроганно глядела вслед энергично удаляющемуся Мелентьеву, думая: «Какой простой, какой милый человек! И вот надо же — напасть такая! И чего ОН к нему пристал?»