— Вы что, подделываете лотерейные билеты? Или сами вставили себе второе сердце, похитив его у соседа?
— В том-то и дело, что не подделываю. Но ведь число выигрышей строго определено, и не только в лотереях. Всюду. И если я без конца вытаскиваю счастливые билетики, то кто-то, стало быть, довольствуется одними пустыми. Эта мысль не дает мне покоя. Покуда мир несовершенен — а вы согласитесь, что до совершенства нам еще далеко, — всякий благоустроенный человек, если есть в нем хоть капля совести, должен чувствовать себя в некотором роде подлецом. Ведь благоустроен-то он за счет кого-то. Лично я уже много лет выискиваю этих людей, чтобы поделиться с ними своим везением. Вернее, отдать им свой долг. Увы, мне это редко удается. Вы не поверите, но люди своими несчастьями дорожат не меньше, чем своими удачами. Никто, например, не соглашался поменять мой выигравший билет на свой пустой. От меня шарахались, как от зачумленного, а один даже вызвал милицию.
Я нахмурился. Мне никогда не везло ни в спортлото, ни в денежно-вещевые лотереи, но тем не менее…
— Простите, но если вы намереваетесь предложить мне счастливый билетик…
— Вы откажетесь, я знаю, — подхватил Боровичок. — Но вы не беспокойтесь, билетов у меня нет, я не покупаю их больше. Потревожил я вас из-за другого. Дело в том, что я случайно видел, как на вас кончились зонтики.
— Пустяки!
— Ну все-таки. У вас было такое расстроенное лицо. Когда очередь разошлась, я поинтересовался у продавца, что тут давали, и она выложила передо мной вот это, — и Вараночкин извлек из кармана то самое заморское чудо, из-за которого меня понапрасну теснили и сдавливали почти два часа.
— Она сама вам предложила?
— Как видите, — вздохнул Боровичок. — Оставался один на витрине, впопыхах все забыли о нем, а когда вспомнили, то я оказался тем самым счастливчиком… В общем, как всегда. Я купил его и тотчас бросился разыскивать вас. Ведь это был тот редчайший случай, когда я воочию увидел человека, оплатившего мое очередное везение. Возьмите! — И он обеими руками протянул мне чудо-зонтик. — Это мой скромный подарок вам.
Я живо спрятал руки за спину.
— Ни в коем случае! С какой стати вы должны дарить мне что-то?
Вараночкин потерянно покивал головой, соглашаясь.
— Как всегда. А ведь я купил его специально для вас. Мне он ни к чему. Я никогда не попадаю под дождь.
— В таком случае я заплачу вам.
На Боровичка жалко было смотреть. Синие глаза потускнели, а плечи опустились.
— Но если другого выхода нет… — выдавил он.
Я отсчитал деньги и, горячо поблагодарив своего неожиданного благодетеля, отправился домой.
— Послушай, какой удивительный случай произошел со мной, — сказал я жене и, обстоятельно поведав всю историю, нажал рычажок.
Зонтик не раскрылся. Я еще раз нажал и еще — результат тот же. Да и что-то подозрительно легок был этот сложный механизм. Я заглянул внутрь и ахнул: там было пусто. Никакого зонтика, только футляр от него, а может быть, даже и не от него, а искусная имитация.
— Прохвост твой Вараночкин! — сразу же вынесла жена приговор. — Да и где ты видывал, чтобы человек мучился из-за того, что ему хорошо, а другим плохо.
Не говоря ни слова, я отправился в универмаг, но, разумеется, там меня и слушать не стали. Без проверки ни один зонтик не отпускался.
— А самый последний, с витрины? У вас его такой Боровичок купил… В чесучовом костюме.
Боровичка не помнили. Однако передо мной до сих пор стоят синие, полные тоски глаза, и я склонен думать, что произошло недоразумение. Какой-нибудь шутник на конвейере в заморской стране из озорства не начинил футляр, а дальше — проказы своевольной судьбы. Запамятовав, она сунула было пустой футляр своему баловню, но тут же спохватилась и переправила его по назначению. То есть человеку, у которого номера всех лотерейных билетов не сходятся с таблицей минимум на три единицы. Логично.
Но если даже жена права и Боровичок обманул меня, — что ж, у меня теперь есть утешение. В самом деле: не приобрети я у синеглазого прощелыги в чесучовом костюме пустой футляр, он наверняка всучил бы его кому-то другому. Так или иначе, но замечательный баланс не был бы нарушен.
МИСТИФИКАТОР
Стоял сентябрь, когда он впервые появился у меня. Женщины еще в платьях ходили, мужчины — в рубашках, на моем же визитере темнела кожаная куртка. Тогда это не считалось шиком, как теперь. Потертые рукава, белые трещинки там и тут… В руке он держал небольшой баульчик.
Помню, мы осваивали электронные часы. Как всегда при изменении ассортимента — миллион проблем, и все их директор спихивал на меня, своего зама. В сильной запарке был я, а тут еще он. (Мистификатор.)
— Чем могу служить? — спросил я.
Он был коренаст, широкоплеч, с массивной головой на короткой шее. Возраст? Затрудняюсь определить даже приблизительно.
— Мне хотелось бы заказать у вас часы.
Заказать? Но часы, напомнил я, не ботинки, их не изготовляют по индивидуальным заказам. Время, слава богу, для всех одинаково.
— Вы так думаете? — осведомился он.
Зазвонил телефон (мой гость как-то странно покосился на него), я взял трубку, показал глазами на стул. Помедлив, он осторожно сел, баульчик же поставил на колени.
— У каждого человека, — пояснил он, когда я закончил разговор, — свое время. Ваш час не равен моему.
Я не без ехидства полюбопытствовал, какова же в таком случае разница между его и моим временем.
Он доверчиво посмотрел мне в глаза.
— Не знаю. У меня ведь нет часов.
— Таких, которые измеряли б ваше собственное время?
Он открыл баульчик, достал вышитый «крестиком» носовой платок, отер испарину со лба.
— Вы, конечно, слышали выражение «обогнал время». У вас его употребляют в переносном смысле…
— У вас?
Он поправился:
— У нас. Разумеется, у нас. — И замолк. Баул оставался открытым, и оттуда вдруг донесся шорох.
— Уж не хотите ли вы сказать, что обгоняете время?
— Обгоняю, — признался он. — Вот только не знаю, намного ли… Я тут разработал одну принципиальную схему…
Он снова полез в баул, но вместо чертежей и расчетов извлек средних размеров черепаху. Держа ее на весу, копался в баульчике, пока не достал пачку исписанных листков.
— Вот! Кое-что я опустил, но это несущественно. Часы будут показывать не время вообще, а скорость проживания конкретного индивидуума. Того, кто носит их.
— На руке? — уточнил я.
Самый что ни на есть простой вопрос, но моего собеседника он поставил в тупик. С беспокойством косясь на меня, признался, что об этом не подумал как-то.
Хорошо помню, что именно в этот момент я поверил ему. Ненадолго, не до конца, но поверил. К несчастью, меня срочно вызвал директор, а когда я вернулся, кабинет был пуст. Вскоре я забыл о загадочном посетителе, но, увидев его через семнадцать лет, узнал сразу. И его самого, и потертую кожанку, и баульчик. Ни единой морщинки не прибавилось на гладковыбритом лице. Поклясться готов, что он не изменился совершенно. Это-то, вероятно, и было главным козырем в его мистификаторской игре. Всерьез утверждал он, что вовсе не семнадцать лет минуло после нашей встречи, а что-то около месяца.
— Точно сказать не могу, поскольку…
— Поскольку у вас нет часов, — подхватил я. — Вы ведь не оставили бумаг. И зря! За эти семнадцать лет мы, возможно, что-нибудь сделали б.
— К сожалению, я не мог прийти раньше. Я колебался.
— Все семнадцать лет?
— Весь месяц, — поправил он терпеливо. И объяснил, что если каждый начнет жить по своему времени, то люди просто-напросто перестанут понимать друг друга. Жена спрашивает, к примеру, будет ли муж бутерброд с сыром, он отвечает: нет, лучше с колбасой, — но отвечает через неделю. По ее часам…
— Но вы же находите с ней общий язык! С женой своей.
Он медленно покачал головой.
— Нет. К сожалению, нет… Мне вообще трудно удержаться с кем-либо в одном времени.
На лбу его, как и тогда, выступила испарина. Можно было подумать, что ему и впрямь стоило усилий не улететь в бог весть какие дали, куда мне, простому смертному, тащиться потом и тащиться.
О бумагах напомнил я. О той самой принципиальной схеме… Он открыл баул, но не бумаги вынул, а носовой платок. Знакомый мне вышитый «крестиком» носовой платок.
— Простите, но я должен еще немного подумать.
— О чем?
Баул оставался открытым, но — никакой возни, никаких шорохов.
— Я должен подумать, какие последствия повлечет переход на индивидуальное время.
— Но семнадцать лет назад… Простите, месяц назад вас эти последствия не волновали. — Очень уж хотелось мне хоть краем глаза взглянуть на его каракули.
— Тогда я только что закончил разработку. Как всякому автору, мне не терпелось воплотить ее в жизнь.
— Что же теперь останавливает вас? Пусть каждый знает… скорость своего проживания.
Он промокнул платком лоб.
— Вы полагаете? Но если люди поймут, что время, которое сегодня непреложный закон для всех, — ложь… Что у каждого — свое собственное время… Что тогда? Какое из них правильное? Человек ведь непременно задаст себе этот вздорный вопрос.
Не только на лбу, но и на щеках его заблестели капельки пота. Видимо, ему все труднее было оставаться в одном со мной времени.
— А ваша черепаха? — вспомнил я. — Она жива?
Рука с платком замерла. Тревожно глянув на меня, он полез в баул. Некоторое время шарил там и, наконец, вытащил своего бессловесного компаньона.
Тут в кабинет вошел кто-то, я отвлекся на минуту-другую и не заметил, как мой собеседник исчез.
Шесть лет минуло с тех пор, но он так и не появлялся больше. Впрочем, что для него шесть лет? Неделя какая-нибудь… От силы — полторы.
Я жду.
ГРЕК НА ЗАБОРЕ
— Сократ, — напомнил я, — не написал ни строчки, но тем не менее…
Народ слушал, но не так чтобы очень. Кое-кто конспектировал. Свободных мест было десятка полтора, не больше, — для лекции на философскую тему весьма недурственно.