Прапорщик недовольно сморщил нос.
— После такого объяснения мне не очень-то хочется заниматься с молодым бароном. Ну, а что собой представляет молодая баронесса? Я уж боюсь, что и ею мне вряд ли придется похвастаться.
— Ошибаетесь, господин! Не извольте беспокоиться! Общество молодой баронессы восполнит вам все. Вы, если позволите и мне включиться в вашу игру, при баронессе вы и не шевелились вовсе. И если бы она сейчас оказалась здесь, то…
— Ясно, что ты имеешь в виду. Продолжай.
— Баронессе Ирме исполнилось восемнадцать лет. И Ирма и Фридеш оба родились осенью. Баронесса — редкая красавица, ну прямо-таки Диана, настоящая Венера. Можете поверить на слово, я нисколько не преувеличиваю. Если, например, взять десять тысяч девушек, то, смело вам могу сказать, вряд ли среди них хоть одна-единственная сможет так пройти, как молодая баронесса. Все так красиво, так тонко, безо всякой грубости или чего-нибудь подобного. Волосы у нее блестящие, светлые, кожа белая, как алебастр. Короче говоря, она обладает всеми прелестями, какими можно обладать в восемнадцать лет. Прошу извинить за подробности: у нее все при ней и спереди, и сзади. Когда она перед прогулкой на лошади надевает бриджи, у нее особенно аппетитный вид сзади, а когда садится на лошадь — смотреть на нее одно удовольствие… Пардон, господин прапорщик! Спереди же она лучше выглядит в вечернем платье, и я готов чем угодно поклясться, что такой фигурки, как у нее… простите, я никак не подберу нужного выражения… Короче говоря, таких ножек я ни у кого больше не видел, хотя за свою службу мне приходилось видеть множество женщин с очень красивыми ногами.
Слушая рассказ Альберта, Галфи заметно оживился. Глаза его возбужденно засверкали. Он весь превратился в слух. Оба солдата слушали привратника с широко раскрытым ртом.
Альберт тяжело дышал, будто пробежал стометровку, — так на него подействовало то внимание, с каким все его слушали.
«Какое странное существо — человек! — подумал про себя унтер. — Можно сказать, даже на пороге ада ему хочется играть какую-то роль. Мне же при этом нужно оставаться самым трезвым и разумным».
Стоило только прапорщику согласиться быть учителем словесности и мысленно проводить время с молодой баронессой, как и остальным сразу же захотелось играть какую-нибудь роль, и как можно поскорее.
Фекете согласился быть садовником барона и сразу начал подробно расспрашивать Альберта, какие в имении имеются теплицы и какие цветы в них разводили. Он, разумеется, никак не мог запомнить названий растений, так как господа и цветам-то давали господские названия. Тогда Фекете решил сказать, что он выращивал только овощи.
— Я сажал только такие растения, которые называются по-венгерски, — с упрямством заявил он. — Ну, например, паприку, помидоры. Их где ни посади, они так и останутся паприкой и помидорами. Они и в наших крестьянских огородах растут. Хотя подождите, еще сажал я огурцы, еще, ну, скажем, тыкву, салат, капусту, свеклу и еще… Черт возьми, никак не вспомню ни одного цветка, а ведь это тоже зелень?
— Цветную капусту, — подсказал ему Альберт.
— Да-да, ее самую! Черт бы ее побрал. Я ее, правда, не люблю, так как она нисколько не прибавляет человеку силы — так, пустота одна… Однако в таком большом хозяйстве и цветная капуста должна была быть…
Фекете замолк, чтобы перевести дыхание. Воспользовавшись этой передышкой, заговорил Гашпар. Он вызвался служить у барона и конюхом, и жокеем одновременно. Ему тоже не терпелось как можно больше узнать о своей новой профессии, и он буквально забросал Альберта вопросами: каких именно лошадей держал господин барон, какой у него был экипаж, какая коляска, какие дрожки и тому подобное. Однако, будучи не в ладах с разговорной речью, он скоро начал сквернословить.
— Ну, с меня хватит, — довольно проговорил он, как человек, хорошо усвоивший свое дело. — Теперь выясним, что и сколько ели эти лошади?
Однако Альберт занимался в замке тем, что кормил господ, да и то лишь в том смысле, что приказывал слугам принести в столовую то или иное блюдо, которые он лично объявлял одно за другим. Естественно, Альберт не смог ответить на вопрос Гашпара.
В конце концов Мольнару надоела эта говорильня, и он набросился на Гашпара:
— Ты же сам говорил, что хорошо знаком с обязанностями конюха, что тебя хоть кто смело может экзаменовать! А что выходит на самом деле?
Гашпар придал лицу оскорбленное выражение:
— Выходит, мне и спросить ничего нельзя? Уж не потому ли, что я рядовой?
Унтер с силой оттолкнул от себя стул:
— Почему нельзя? Можно! Можешь болтать сколько угодно, пока язык не отсохнет, но только тогда, когда меня не будет рядом. И зачем мне тратить на вас драгоценное время? Ну и повезло же мне! Вот когда жандармы поведут вас на расстрел или русские погонят вас в лагерь, тогда вы вспомните обо мне, но уже будет поздно.
Солдаты сразу же струхнули. Действительно, до прихода унтера они пребывали в плачевном положении. И когда неожиданно появился этот сильный, волевой унтер-офицер приятной наружности, никто из них не сомневался, что им нужно ухватиться за этого человека, что с ним они могут пережить все беды. Это им подсказывал солдатский нюх. Такого стоило слушаться, и боже упаси, чтобы он ушел от них. Они начали упрашивать его не обижаться на них.
— Ты, наверное, обиделся? — заискивающим тоном спросил прапорщик. — Знаешь, старина, после всего пережитого, нам было так приятно поиграть в эту игру, что даже бросать не хотелось.
— Но ведь легко можно этак проиграть свои паршивые жизни! Ну да ваши — ладно, но и мою заодно, если я и дальше буду дурака валять с вами!
— Хорошо, довольно, приносим тысячу извинений. Согласны во всем тебе подчиняться. Пожалуйста, говори, что нам нужно делать?
— Во-первых, необходимо немедленно выставить часового к воротам. Гашпар, вставай первым ты, потом тебя сменим.
— Слушаюсь!
— Оружие у вас есть? Или вы его побросали?
— Спрятали в стоге соломы, но мы его найдем.
— А какое оружие?
— Два карабина. А пистолет остался у господина прапорщика.
— Тогда и ты беги, Фекете. Принеси сюда карабины. А ты, Гашпар, сходи к мотоциклу и забери оттуда немецкий автомат. Умеешь обращаться с автоматом?
— Умею.
— Вот возьмешь его и встанешь с ним у ворот. В настоящее время часовой с винтовкой в руке авторитетом не пользуется.
— В этом вы правы, господин унтер-офицер, в последнее время и у нас в роте…
— Прекратить разговоры, черт бы тебя побрал! Кругом! Шагом марш!
— Слушаюсь!
Оба солдата, громко щелкнув каблуками, вышли из комнаты.
Наконец-то крохотная машина пришла в действие!
— А ты, Альберт, найди нам комнату, похожую на канцелярию. Ты понял, что я имею в виду?
— По-моему, да.
— В ней должны быть письменный стол, если можно, телефон, шкаф для бумаг, несколько книг, какая-нибудь карта, и еще хорошо бы пишущую машинку…
— К сожалению, господин, ее увезли…
— Ну ладно, на нет и суда нет. И самое важное — это то, чтобы из этой комнаты был бы хороший обзор.
— Кабинет господина барона во всех отношениях подойдет для этой цели. Расположен он в самом конце южного крыла, точнее, он находится как бы на выступе, и окна там во всю стену. Если не ошибаюсь, там даже бинокль висит на стене. Кажется, господин барон не взял его с собой. Он в этот бинокль обычно наблюдал за гостями, когда они подходили к замку.
— Великолепно!
— Телефон там тоже есть, правда, со вчерашнего дня он не работает. Военные и те не смогли им пользоваться.
— Как так «военные»?! А мы, по-твоему, кто такие?
— Тех намного больше было, чем вас, и, простите за дерзость, они все же были похожи на настоящих военных.
— Ну, знаешь, такие мысли держи при себе, если не хочешь рисковать своей головой. Кто бы тебя ни спросил, смело отвечай, что мы разведчики. Ясно?
— Ясно, господин.
— Советую запомнить это. Словом, телефон не работает? Это не беда. Думать и без него можно, а нам он нужен больше для важности.
— Можно идти, господин?
— Разумеется.
Кабинет барона действительно оказался великолепным. Правда, поскольку в южном крыле офицеры на постое не были, то его даже не топили. Однако этому горю нетрудно было помочь. Окна здесь действительно были такими широкими, что можно было заранее заметить приближение любых солдат, будь то венгры или немцы.
— Я здесь замерзну, — недовольно произнес прапорщик и поднял воротник шинели, будто по комнате гулял ветер. Он с укором посмотрел на Альберта, которому, как оказалось, ни разу в жизни не приходилось разжигать печку. Более того, он даже не был уверен, что ему удалось бы это сделать.
— Так что же делать? — со вздохом спросил Галфи. — У нас в доме было центральное отопление, так что мы этим не занимались. В детстве я несколько раз разводил костер, но развести костер — это тебе не печку разжечь. Печь — это печь!
— Мать вашу так! — Унтер-офицер подскочил к окну. — Хватит болтать!
По дорожке друг за другом шли два солдата, как будто шедший сзади конвоировал переднего. Когда они подошли ближе, стало видно, что задний держит оружие наготове, при этом солдат так вертел головой, будто хотел увидеть больше, чем видел.
Галфи тоже подошел к окну:
— А это что еще за сброд?
— Черт бы их побрал! — заметил Мольнар. — Меня лично интересует не столько то, кто они, сколько что они здесь ищут.
— Посмотри-ка на того, кто идет впереди!
Он похож на пленного. На нем рваная шинель и галифе.
— Не спеши отгадывать! Йошка, беги к Гашпару и скажи, чтобы он хорошенько проверил у них документы. А Фекете пусть приведет их сюда. Пусть не спешит, чтобы у нас было побольше времени. Нужно растопить печку, да побыстрее!
Альберт растерянно потопал к выходу.
— Господин, я сам схожу за дровами, хотя я еще ни разу не спускался в дровяной сарай…
— Давай сначала бумаги и книги! Приноси из соседней комнаты что-нибудь из мелкой мебели. Сожжем ее! Ну, не смотри на меня как баран на новые ворота. Кто поверит, что начальство работает в нетопленой комнате?