— Прошу прощения, — вступил в разговор Мольнар, — а если запереть его в какую-нибудь комнату и кто-нибудь из солдат будет приглядывать за ним? Ведь речь-то идет всего о нескольких часах.
— Все равно это противоречит уставу!
— Так точно, противоречит, — вздохнул Шухайда, — хотя и не очень сильно. Но вы представьте себе, каково мне будет ночью по незнакомой дороге возвращаться в часть! До передовой рукой подать, так что по ошибке и к русским попасть можно.
Мольнар протянул руку и спросил:
— Где сопроводительные документы?
Шухайда быстро вытащил из-за обшлага рукава шинели какую-то бумагу:
— Прошу вас, господин прапорщик. Извольте расписаться вот тут, в самом низу.
Галфи кивнул, сообразив, что другое решение все равно придумать трудно.
— В общем, я не возражаю, — милостиво произнес он.
И тут оказалось, что расписаться-то нечем. У прапорщика не были ни ручки, ни карандаша, а унтер-офицер Мольнар забыл свою самописку, когда подписывал бумаги совсем в другом помещении. Правда, в сундучке у него находилось десятка три новеньких, еще даже не заточенных карандашей, но ему было неудобно доставать их при всех.
— Есть у вас карандаш? — спросил прапорщик Шухайду, который тут же начал рыться у себя в карманах.
— Докладываю, — растерянно промямлил он, — был где-то огрызок.
В конце концов выручил их сам арестованный.
— И зачем тебе карандаш, подонок? — набросился на беднягу Шухайда, недовольный, что у Сийярто оказалось то, чего не было у него самого. — Все равно тебе больше ничего писать не удастся, уж мы об этом позаботимся.
Галфи быстро подписал документ.
— Ты еврей? — спросил он Сийярто.
— Хуже того, — вместо арестованного ответил старший унтер-офицер. — Политический он. Я могу идти, господин прапорщик?
Галфи кивнул. Шухайда ушел, надеясь попасть к своим еще засветло. Арестованный остался в замке. Прапорщик задумался, размышляя о том, что за человек этот арестованный, а унтер Мольнар ломал голову над тем, как бы им поскорее избавиться от него.
— Ну и что нам теперь делать с тобой? — беспомощно развел руками прапорщик, обращаясь к Сийярто.
Арестованный молча наблюдал за прапорщиком и унтером. Он еще не смел поверить в то, что самое худшее для него уже позади, и все еще находился в затруднительном положении. В то же время он успел подметить кое-какие детали, свидетельствующие о том, что военные, разместившиеся в замке, не похожи на тех солдат, в руках которых он уже побывал. Бросилось ему в глаза и то, что прапорщик носил форму с темно-зеленым кантом, а унтер-офицер — со светло-зеленым. Все это означало, что первый был пехотинцем, а второй — егерским стрелком, хотя оба и утверждали, будто служат в одной части. Еще более странным были их противоречивые высказывания о том, где находится штурмовой отряд. Правда, Шухайда этого не заметил. Невероятным казалось и то, что штурмовой отряд вызвал себе минеров туда, куда он сам еще не прибыл. К тому же арестованный давным-давно отвык от того, чтобы унтер-офицеры называли друг друга на «вы». А самое странное заключалось в том, что в составе этой малочисленной группы был какой-то гражданский парень с прыщеватым лицом. Как только Шухайда вышел из комнаты, парень начал торопить унтер-офицера, говоря, что ему пора домой.
— Я уже сказал тебе: пойдешь, когда позволит обстановка, — отмахнулся от него унтер.
Парень тоже небрежно махнул рукой и произнес:
— Ну и дела!
— По губам захотел?! — крикнул на него унтер. — Не ты меня сюда привел, а я тебя. Так, нет? Ну, забирай сундучок и разыщи мне Альберта.
Прапорщик встал, сунул в печь несколько ножек от стула, затем лениво потянулся, зевнул, но, опомнившись, снова сел на свое место, уставившись на арестованного.
— Ну? — спросил он после долгого молчания. — Что же ты там натворил, политический? За что тебя сунули в рабочую роту?
Мольнар между тем решил, что игру пора кончать. Он подошел к окну. Шухайда уже дошел до тропинки, которая вилась по берегу озера. Унтер отошел от окна и, обращаясь к Галфи, сказал:
— Хватит, Эдуард. У нас нет времени для шуток.
Мольнар закурил и дал сигарету арестованному.
— Благодари непорочную деву Марию или кого хочешь за то, что попал к нам в руки.
Сийярто сразу расслабился и тихо спросил:
— Могу я сесть?
— А как же! Садись, — ответил ему прапорщик.
— Только долго не засиживайся, — заметил унтер. — Вот докуришь сигарету и уматывай, пока не поздно.
— Уматывать?! Куда?
— Куда хочешь, дело твое.
«Выходит, они тоже, как я, дезертиры, — подумал Сийярто. — Не может быть, чтобы они меня выгнали отсюда. Раз и они такие же, то пусть помогут мне. Куда я пойду без документов и без куска хлеба? В таком состоянии далеко не уйдешь…»
Арестованный откинулся на спинку стула и, не затягиваясь, стал выпускать изо рта густые клубы дыма: боялся ослабеть.
— Словом, вступили мы на скользкий путь, — произнес он, по очереди оглядывая присутствующих. — Это правильно. Это самое верное, что можно сделать пока в этой проклятой войне.
Прапорщик развел руками, а затем неожиданно встал и, подойдя к Сийярто, подал ему руку и представился:
— Доктор Эдуард Галфи, дипломированный экономист.
— Очень рад. Печатник Иштван Сийярто.
— Да, мы решили покончить с войной. Правда, это мало что изменит, разве что на несколько человек уменьшится число жертв. Можешь радоваться, дружище, что и ты принадлежишь к числу таковых.
— Да, конечно, только уйти отсюда я никуда не могу.
— Это как же следует понимать?
— Солдатской книжки у меня нет, куска хлеба на дорогу тоже нет.
Однако Мольнар не имел ни малейшего желания наживать новые неприятности. У него хватало забот и с теми, кто уже был с ним.
«Этот пусть сам позаботится о своей судьбе, как знает и как умеет. Пусть радуется, что мы его отпустили», — подумал унтер про себя, а вслух сказал:
— Не трать слов попусту: они у нас в одно ухо влетают, в другое вылетают. По-твоему, все солдаты, которые сейчас пробираются, кто как может, домой, имеют документы, а ранцы их набиты едой, да? Бог даст, и ты как-нибудь доберешься до своего дома. А если не доберешься, мы будем весьма сожалеть, но уже ничем тебе в этом помочь не можем.
— Да я у вас многого и не попрошу.
— Лучше совсем ничего не проси!
— Разрешите мне остаться с вами до тех пор, пока фронт сюда не подойдет. Я чувствую себя в большей безопасности среди людей, которые знают, кто я такой.
— Знают? — удивился Галфи. — Об этом не может быть и речи.
— Видите мою одежду?
— Да, и даже знаем, каким образом ты попал на фронт. Но за это время ты мог и человека убить.
— Чем?
— Как это чем?
— Оружия у меня нет. Вам это сделать было намного легче, и вы наверняка делали это.
— Но ведь мы-то были на фронте!
— Оставь, Эдуард, не спорь с ним. Это не солдат, а деревенщина. Он думает, что в противника не стреляют, а бьют его по заднице.
— Что я, идиот, что ли? Вы лучше ответьте на мой вопрос.
Галфи подошел к ним ближе. Голос его дрожал, как у полкового священника во время молитвы.
— Успокойтесь, ради бога, не оскорбляйте друг друга. Я ведь хотел только сказать, что нам о тебе мало что известно.
— Очень даже хорошо все известно! — распалялся Мольнар. — Вполне достаточно. Ты разве не слышал, что о нем сказал старший унтер-офицер? Ведь он же политический! Нам только того и не хватает, чтобы всех нас сцапали вместе с ним! Не хами! Если тебе показали палец, это вовсе не означает, что нужно отхватить и пол-руки. Убирайся отсюда побыстрее, пока я не передумал и не передал тебя опять Шухайде.
Однако Сийярто спокойно повторил, что никуда не пойдет до тех пор, пока не наестся и не подготовит себя к дороге.
— У меня к вам, собственно говоря, есть предложение, — проговорил вдруг арестованный и взглянул на прапорщика. — Если вы меня отсюда не прогоните, позже я отплачу вам за это добром.
Мольнар сразу же преобразился, мысленно оценивая представлявшуюся им возможность.
— На той стороне? — спросил он дружелюбным тоном.
— Да, конечно.
— Ты имеешь в виду — у русских?
— Да.
Галфи обвел всех присутствующих в комнате возмущенным взглядом, будто перед ним стоял по крайней мере взвод солдат, каждому из которых он хотел обязательно заглянуть в глаза.
— Меня лично это нисколько не интересует, — с достоинством заявил он. — Я, Эдуард Галфи, не собираюсь полагаться на добрую волю противника.
Однако Мольнар имел на этот счет свое мнение.
— Не порти дело, Эдуард, — заметил он. — Уж не хочешь ли ты окочуриться здесь между двумя фронтами? Или, может, ты думаешь, что к нам сюда прилетят ангелы и на крыльях унесут нас домой? — Повернувшись к Сийярто, унтер спросил: — А кого ты там знаешь?
— Лично никого не знаю.
— Тогда чего же болтаешь? А я-то думал, что у тебя там есть какой-нибудь важный приятель.
— Даже никого не зная лично, я уверен, что так оно и есть.
— Да ты говоришь как русский…
— Не совсем так, но…
— По-твоему, русские только тем и занимаются, что по всему фронту разыскивают тебя, чтобы спросить, за кого ты хочешь замолвить словечко? Нет, дружище, в эти игрушки играй один! Нам же лучше заранее переодеться в гражданское.
Галфи считал, что на этом разговор далеко еще не окончен, и потому поинтересовался:
— А среди венгров ты где надеешься найти себе друзей?
Сийярто казался вконец измученным, к тому же он ужасно хотел есть.
— Среди тех, кто не желает погибать… — нервно ответил он.
— Но ведь они хотят загубить всю страну! Или тебя это нисколько не интересует? Взгляни кругом!..
— Не русские начали с нами войну.
— Этого я и не утверждаю, однако это не меняет сути дела. Посмотри: повсюду разрушения, повсюду трупы, повсюду беженцы, а у тебя одно-единственное желание — живым дождаться прихода русских…
— Ну хватит болтать! — оборвал прапорщика унтер.