— Ну, унтер, что нового в Пеште, на улице Чаплар?
Мольнар разозлился, но стерпел и, сглотнув слюну, ответил:
— Не знаю, господин подпрапорщик, я давно уж дома не был.
Подпрапорщик злорадно засмеялся:
— А раз не знаешь, так и не узнаешь…
Это был прозрачный намек. Рошко никогда не забывал о необходимой предусмотрительности и осторожности. Он знал, что его посыльный, оказавшись в Будапеште, предпримет все, чтобы смыться из части. Поэтому, как только батальон вошел в Буду, часовые получили строгий приказ: даже пешего Мольнара выпускать из расположения штаба только при наличии у него специального пропуска. На всех же пропусках Рошко большими буквами писал: «Действителен только для Буды», — и обводил эти слова красным карандашом. А уж часовые, охранявшие мосты, будьте уверены, никого не пропустят с таким пропуском на пештский берег, где жили родители Мольнара.
— Напиши своим дорогим родителям, — увещевал его Рошко, — напиши, что ввиду занятости по службе ты пока не сможешь приехать домой. Передай им тысячу поцелуев.
Рошко лично продиктовал Мольнару текст письма и лично отнес на почту. А унтер-офицера, разумеется, он никуда одного не отпускал. Когда же надо было куда-то ехать, Рошко тут же забирался на заднее сиденье мотоцикла. В коляску он никогда не садился.
— Я однажды уже видел такую шутку, — говорил он, посмеиваясь, — когда мотоцикл вдруг резко трогался с места, а коляска почему-то оставалась.
Освободиться от этого типа можно было только при помощи совершенно простого, заурядного трюка, который на первый взгляд казался безобидным и не внушал каких-либо подозрений. Именно таким трюком после мучительных раздумий и воспользовался Мольнар.
— Две наши роты уже находятся вот тут, перед самым шоссе. — Рошко провел спичкой вдоль толстой линии. — Смотри-ка, тут до самого Дуная земля очень вязкая. Именно тут русские и застрянут, их машины по самые оси завязнут в густой грязи. Тут проходит только одна сухая дорога, но она во многих местах заминирована. Да и вообще местность эта прекрасно пристреляна. Лягушке и той не пробиться, если мы этого не захотим.
Объясняя это, Рошко выпустил из носа густые струи табачного дыма.
Мольнар и на этот раз не услышал от него ничего нового. Разведчики вот уж который день приносили в штаб тревожные вести: мол, русские готовятся к крупному наступлению. На плацдарме у Эрчи русские уничтожили столько солдат, танков и орудий, что всем сразу стало ясно: они явно не ограничатся захватом шоссе, а будут развивать успех до тех пор, пока не замкнут кольцо окружения вокруг Будапешта. Так что не сегодня-завтра эта артерия-шоссе окажется уже в руках русских. Значит, проскочить по ней надо только сегодня. Сегодня и только сегодня!
— Господин подпрапорщик, разрешите обратиться, — дрожащим голосом решил прервать разглагольствования Рошко унтер-офицер, — перед тем, как нас перебросят на новое место, все-таки было бы справедливо дать мне возможность заглянуть домой. Будьте так добры, отпустите меня, пожалуйста. Хоть на часок, если уж нельзя больше. Как-никак два года дома не был. Уверяю вас, в голове у меня нет никаких финтов. Да я и не хочу идти один. Проводите меня, прошу вас! Родители мои будут вам очень рады.
Рошко поднял от карты свой взгляд. Вид у него был недовольный.
«Это хорошо! Это очень даже хорошо! Значит, он поверил моей сказке, попался на крючок и заглатывает его потихоньку, — обрадовался в душе Мольнар. — По морде его видно, что он считал своего посыльного способным на большее, ждал от него более толковой идеи».
«Значит, на большее его не хватает? Отпустите, говорит, пожалуйста, домой! Видно, этот унтер от войны совсем тронулся, отупел совсем. Таким хилым путем облапошить меня? — думал в свою очередь Рошко. — И отвечать-то на это не стоит. Пусть не считает меня совершенным олухом. Чтобы я, Рошко, спокойно вошел с тобой в грязный пештский дом, похожий на сарай огромных размеров, в дом-лабиринт, из которого можно улизнуть через семьдесят семь выходов?»
Рошко разочарованно отмахнулся: «Эту деревянную башку можно только охранять, а соревноваться с ним совсем не интересно».
— У нас нет времени расхаживать по домам, — недовольно проворчал он. — Из финчасти через полчаса приедут с деньгами, надо развезти жалованье по ротам, а после обеда начнется выплата.
Мольнар только этого и ждал. На этом, собственно, он и построил весь свой план: сегодня во второй половине дня нужно развезти жалованье по ротам. Однако Мольнар повесил голову, глаза у него сделались печальными, как у овечки, сломавшей ногу. Это входило в игру: нужно было сделать вид, будто он очень огорчен невозможностью побывать дома. А в это же самое время он молился про себя, чтобы эта поездка не расстроилась.
Рошко разорвал бы его на мелкие кусочки, если бы что-нибудь почуял. Он сам невольно помог унтер-офицеру собрать все необходимое для этой операции. Несколько дней назад, не отрываясь от телефонной трубки, Рошко приказал Мольнару заскочить к подполковнику Сомолани и принести семь бланков командировочных предписаний, о которых они договорились раньше. Унтера будто молнией озарило, в ту же секунду ему все стало ясно.
Войдя в кабинет к командиру батальона, унтер-офицер громко щелкнул каблуками и так вытянулся, что у него хрустнули все суставы. Обратившись по форме, он попросил восемь бланков предписаний, о которых Рошко договорился с подполковником.
— Восемь? — удивился Сомолани.
— Так точно, восемь, — смело ответил Мольнар.
«Если они догадаются и начнут меня разоблачать, все это можно очень легко объяснить: мол, ей-богу, я расслышал «восемь», а не «семь».
Однако Сомолани не стал больше ничего уточнять. Он поставил печать на восьми незаполненных бланках, в спешке подписал их, быстро закрыл ящик стола и куда-то унесся.
В тот же момент Мольнар спрятал лишний бланк в боковой карман кожаных брюк, а спустя минуту уже стоял перед Рошко, который все еще разговаривал с кем-то по телефону.
Мольнар положил перед Рошко на стол семь подписанных бланков. Подпрапорщик, не прерывая разговора, кивнул Мольнару: мол, все верно и быстро сделано.
С тех пор трюк этот так и остался нераскрытым. Теперь у Мольнара на руках было настоящее предписание, в которое надлежало лишь вписать фамилию и маршрут, по которому он будет удирать. Причем удирать не с пустыми руками. Хотя Рошко сам и не садился никогда в коляску мотоцикла, но сумку с деньгами ставил именно туда и только придерживал ее ногой. И сумка эта — если только не приключится какое-нибудь жуткое несчастье — останется там, в коляске. Эту часть своей операции унтер-офицеру легче всего было уладить со своей совестью.
«В конце концов, — думал Мольнар, — за два года службы я, конечно, заработал немного денег. Мои товарищи солдаты от этого нисколько не пострадают, так как в финчасти им снова выпишут деньги. Зато уж этой свинье Рошко здорово влетит. Деньги-то будут требовать прежде всего с него. Он сам получал их под расписку, и что бы там ни произошло, объясниться ему будет трудно…»
Мольнар уже подсчитал, что все денежное содержание батальона в бумажных деньгах (черт с ней, с мелочью!) уместится в семи-восьми учебных гранатах, если из них выбросить деревяшки, а внутрь засунуть свернутые в трубочку деньги. По Секешфехерварскому шоссе он проскочит до Кишвеленце, потом свернет налево и через Пустасабольч — хоп-ля! — до Адоня.
В этом селе живет его дядя, у которого можно достать какую-нибудь штатскую одежонку и лодку. На ней он переберется в Лорев, а уж оттуда, будь здесь русских хоть миллион, он даже на брюхе доползет до Пешта…
На улице моросил дождик. Небольшой, но его вполне доставало, чтобы дорога стала мокрой и скользкой. Хорошо бы заменить заднее колесо на запасное, с более хорошей резиной, которое Мольнар держал на зиму. Но тогда для игры не останется времени.
— Жалко, — плаксиво проговорил Мольнар, боясь поднять на Рошко глаза, чтобы тот не заметил в них волнения и нетерпения. — Жалко, что вы никак не изволите отпустить меня…
— Нет. Я уже сказал тебе, что мы с тобой даже близко к мостам не поедем.
— Слушаюсь, господин подпрапорщик. Не сердитесь, пожалуйста. Можно готовиться?
— Готовься. Через полчаса я буду во дворе.
Двор большого дома на горе Геллерт, в котором расположился штаб, напоминал оставленное в спешке поле боя. Дворник уже и не пытался поддерживать здесь хоть какой-то порядок, так как сорили почем зря.
— Объявили наш особняк еврейской виллой, — ворчал дворник, — и превратили в постоялый двор: одна часть уходит, другая приходит. И все оставляют после себя одну грязь да мусор.
Чтобы пройти через двор, приходилось прыгать с кочки на кочку, иначе ничего не выходило. Повсюду — брошенное барахло, пустые консервные банки, тряпки, порванные книги, кровавые бинты. Всего по колено. Смотреть тошно.
Мольнар вместе с шофером командира батальона лопатами проложили узкий коридор в этом холме, чтобы хоть как-то проехать. К счастью, шофер сразу куда-то исчез. Парень он был любопытный и повсюду совал свой нос.
Унтер-офицер поспешил в подвал: ведь принять спрятанное под садовым инструментом чудо-лекарство — дело более спешное и важное, чем сменить колесо. Лекарство же это самое простое — всего-навсего небольшой пузырек со слабительным. Запах у него, правда, не так уж плох, но вкус отвратительный: когда пьешь эту холодную бурду, даже пятками чувствуешь отвращение. Мольнар не смог выпить сразу даже половину пузырька — спазмы сжали горло.
На какой-то миг Мольнар подумал, что, может, этого и хватит, однако осторожность победила. Против Рошко надо выходить только с полной уверенностью! И он заглотнул остаток жидкости с нескольких попыток. Ну и мерзость! Такой грех не искупишь и целой бутылкой палинки. Только бы эта гадость не начала действовать раньше времени, черт бы ее подери, а то наложишь в штаны еще до отъезда…
До отъезда оставалось двадцать минут, а потом — давай-давай!