«Нет, — промелькнуло у него в голове, — Мариш не виновата в том, что у них нет детей. Такая баба способна родить хоть десятерых, она вся создана для любви и материнства».
Когда они подошли к селу, Пато, протянув руку, сказал:
— Всего хорошего. После обеда я зайду в правление.
— Я буду вам нужен?
— Возможно… хотя у вас и без меня работы много.
Мишкеи отпустил руку Пато и заметил:
— Дел всегда хватает. Интересный вы человек, да и жена ваша тоже. Со временем познакомимся поближе.
Последняя фраза нечаянно сорвалась с его губ, и Мишкеи сразу же пожалел, что сказал это. Он готов был убить себя.
Приветливое лицо Пато сразу же сделалось подозрительным.
— Слишком молодая? — спросил он чуть ли не с ненавистью.
Мишкеи вспыхнул:
— Я этого не говорил! — Он почти выкрикнул эти слова. — Какое мне дело до того, сколько лет вашей жене? Я только сказал, что она интересная!
Пато ничего не ответил. Прищурив глаза, он напряженно смотрел прямо перед собой. Багровый шрам на его лбу побледнел.
— Никакая она не интересная, — пробормотал он и, не взглянув на собеседника, направился домой.
Мишкеи долго смотрел на его удалявшуюся фигуру. «Отобью я ее у тебя, — в порыве злости подумал он, — хоть на одну ночь, но отобью…»
С того разговора прошла целая неделя, но Мишкеи ни разу не посчастливилось остаться с Мариш вдвоем. Он ходил за ней, как тень, будто у него другого дела и не было. В обеденный перерыв женщины обычно собирались в кучку, и все старания Мишкеи улучить момент, чтобы поговорить с Мариш, заканчивались ничем. Ему лишь приходилось объяснять женщинам, как пропалывать кукурузу или свеклу.
От Мишкеи не ускользнуло, что Мариш похорошела. Вырвавшись из своего домашнего мирка и оказавшись среди таких же, как она, крестьянок, Мариш стала чаще улыбаться и шутить. Выражение печали исчезло с ее лица, и Мишкеи только диву давался, как быстро она ожила. Суровость и замкнутость сменились доброжелательностью и любопытством. «Ей хорошо с людьми, — думал Мишкеи, — девушки называют ее Маришкой, и ей это нравится…» Работала она ловко и так споро, что остальные едва поспевали за ней. А когда кто-нибудь из них, уставая, кричал ей: «Мариш, не спеши!», ее, как ребенка, охватывала гордость. Она победно и счастливо улыбалась, как человек, познавший сладость похвалы.
Как-то раз в конце одной из таких бесед с женщинами к ним заглянул председатель. Он внимательно выслушал Мишкеи, а потом, взяв его под руку, повел по дороге в село.
— Ну, дружище, что я тебе говорил? Этот Пато — просто клад! Настоящий хозяин. Его не надо ни уговаривать, ни подгонять — все делает сам… Это у него в крови… Я, дружище, люблю таких работяг. Помню, и сам вкалывал на барина, черт бы его побрал! Но, знаешь, иногда и бывших батраков приходится подгонять: «Шевелись, а то заснешь на ходу». А эти Пато, видать, просто не способны лениться… Ты только взгляни на Мариш! Работает, как машина… Всем женщинам подает пример. Ну что ты на это скажешь?
Мишкеи пожал плечами, придав лицу безразличное выражение:
— А что на нее смотреть? Такая же, как и все.
— Нет, браток, не скажи! Если б все были такими, картошку давно бы убрали… Скажи, чем они тебе не понравились?
— Кто?
— Да Пато и его жена.
— Почему не понравились?
— Мне так показалось.
— Я рад, что они теперь с нами.
— Ну тогда хорошо. Хорошо, когда люди живут и работают в согласии. Ты, например, один из лучших работников. Я это хоть кому в глаза скажу и на собраниях всегда так говорю… Но ведь и Пато — отличный работник. Да ты сам наверняка такого же мнения…
В конце концов Мишкеи дошел до того, что начал следить за Мариш вечерами, когда она носила сдавать молоко на пункт. Он клял себя на чем свет стоит, боясь встретиться со знакомыми, но, как преданный пес, шел за ней. Однако Патоне, как назло, никогда не ходила одна. Остаться с ней наедине ему удалось совершенно неожиданно.
Однажды в пятницу после обеда разразилась сильная гроза. Ливень прогнал женщин с поля. Одни, шлепая по лужам, кинулись домой, другие укрылись под тутовыми деревьями на краю поля. Мариш вместе с другими сначала побежала по дороге в село, но тут полил такой дождь, будто грозовая темная туча разом вылила на землю всю скопившуюся в ней влагу. Мариш укрылась в полузаброшенном сарае. Мишкеи поспешил за ней. Когда он добежал до сарая, на нем сухой нитки не было. Сделав вид, будто не видит Мариш, он стряхнул с пиджака воду и чертыхнулся.
— Не ругайтесь… Не сахарный — не растаете, — сказала Патоне из угла.
— Кто здесь? — спросил Мишкеи.
— Это я, Мариш Патоне…
— Вот где нас прихватил ливень…
— Да.
Мишкеи перешагнул через груду закопченных кирпичей и не без радости заметил, что дырявая крыша вся протекает. Сухим был только один угол. «Значит, она не удивится, если я переберусь к ней поближе», — подумал Мишкеи, хотя и не был уверен в успехе. И вдруг его обожгла мысль: «А вдруг ливень кончится, а я так ничего и не успею?» И он сразу же решил не терять времени попусту.
— Добрый день, — проговорил он, протягивая Патоне руку.
— Ой, я все же вся мокрая! — Она засмеялась.
— И я…
Женщина действительно вся вымокла. С юбки стекала вода. Блузка плотно прилипла к телу, отчетливо обрисовав грудь. Мишкеи закусил губу.
— Я ведь, — хриплым голосом начал он, не отрывая взгляда от ее груди, — давно хотел поговорить с вами.
— Со мной?
— Да… Я не могу больше молчать. Пусть мне даже грозит смерть.
— Давно, говорите? Мы ведь с вами не так давно виделись, да?
— Бывает, день за год кажется… Мариш… Вы не рассердитесь, если я буду вас так называть? Вы же не виноваты, что вам достался бесчувственный старик…
— Холодно, — перебила его Мариш, передернув плечами. — Если вы не хотите надеть пиджак, дайте его мне.
Сейчас этот пиджак закроет от него то, ради чего он готов отдать все на свете! Мишкеи неохотно подал ей пиджак. Мариш укуталась в него. Она заметила жадный взгляд мужчины, но на лице ее не появилось и тени испуга иле протеста, а лишь одна грусть.
— О чем же вы хотите со мной поговорить? — спокойно спросила она и отвела со лба прядь намокших волос — Ну, говорите же!
Она ждала, что он ей скажет, а сама внимательно и холодно разглядывала его лицо. Мишкеи замешкался. Смелое признание, которое он столько раз обдумывал, вдруг показалось ненужным, неуместным.
Горячим любовным признанием можно ошеломить робкую женщину. Однако Мариш, вернее, Патоне — женщина не робкая и далеко не наивная… С ней нужно говорить иначе.
— Вы меня совсем не знаете, — проговорила Мариш. — Чего вам от меня надо?
На мгновение Мишкеи охватило страстное желание молча и грубо схватить ее, прижать к себе ее влажное тело — и будь что будет. Но тут же этот порыв показался ему смешным.
«Ну, хорошо, обниму, прижму, как мальчишка… А дальше что?»
Женщина медленно покачала головой, будто осуждая что-то нехорошее, не имеющее к ней никакого отношения. Вид у нее был спокойный.
— Вы этого хотите? — тихо спросила она и распахнула пиджак Мишкеи на мокрой груди. — Тела моего, да?
«Да! Да!» — мысленно кричал Мишкеи, а вслух громко сказал:
— Нет!
Раздался сильный удар грома. С крыши сарая свалилась связка камыша.
— А чего еще вы можете хотеть?.. — спросила Мариш и опять закуталась в пиджак. — Я знаю… Многие на меня зуб точили. Знаю! И вы, что вы увидели во мне? Тело, бедра… А вот что я думаю, что люблю и чего не люблю, этого вы не знаете. Да вас это и не интересует. Этого не знает никто.
— Послушайте!..
— Таких, как я, не просят. Таким прямо говорят, чего от них хотят.
— Я так и думал! Я знал, что вы одиноки, обездолены, что… вы несчастны с мужем, вы с радостью ушли бы от него. Может, он даже бьет вас? Мне жаль вас. Да, я просто пожалел вас там, в конторе, когда вы стояли рядом с мужем, как служанка. Это было обычное человеческое сочувствие. Но что я могу с собой поделать, если вас нельзя долго жалеть? Вы вызываете другое чувство. Разве я в этом виноват?
Мишкеи буквально выпалил эти слова. И сам поверил, что сначала он лишь пожалел ее, а уж потом воспылал к ней страстью.
Мариш молчала. Мишкеи отвернулся, глядя на колышущуюся сетку дождя, то густую, то тонкую.
— В этом селе я как бездомный пес, — проговорил вдруг он. — Никого-то у меня нет… Один как перст. За сорок уже перевалило, получил диплом, неплохо зарабатываю, все есть, а дома нет. А ведь когда-то был я бедняком, но это все в прошлом. Тогда, бывало, хоть мать ласковое слово скажет…
Мишкеи и сам не заметил, как его увлекли воспоминания. Он стал рассказывать то, чего никогда еще никому не рассказывал: о том, как скромный парнишка, сын батрака, стал ученым специалистом, о светловолосой девушке, образ которой вот уже двадцать лет он ищет в других женщинах. Рассказал о войне, о борьбе за землю, об учебе, которая нелегко далась ему.
Дождь постепенно начал стихать. Над виноградниками поползли разорванные тучи, а он все вспоминал и вспоминал, словно ливень вымыл весь хлам, накопившийся в его душе за долгие годы, и этот хлам уплывал теперь с потоками дождевой воды.
Мишкеи замолчал, по-прежнему глядя в сторону.
— Сейчас кончится дождь, — сказал он. — Вы уйдете… Расскажите людям, что нашелся еще один дурак. Пусть знают… Мне все равно.
Однако на душе у Мишкеи стало легче. Хоть кому-то, может только ливню, он откровенно рассказал о себе, о своем одиночестве.
Патоне вздрогнула от холода, а потом сказала:
— А ведь про вас говорят, что вы хороший человек…
— Я? Хороший? Это почему?
— Не знаю. Говорят и все… что добрый…
— О, это совсем другое! Я люблю землю, люблю наши края, люблю беседовать с людьми: мол, так хорошо, а так нет. Только и всего. Но это не доброта… Сам не знаю что!
— А я вот не могу сказать, что хорошо, а что нет.
Мишкеи наконец решился взглянуть на Мариш. На ее лице нельзя было прочитать ничего нового.